Чужеземец - Каплан Виталий Маркович. Страница 3

— Чего расселся? — зыркнула я на Гармая. — Пошли, покажу, где кухня, где вода, где тряпки. Воду согреешь, сюда снесёшь, оботрём твоего господина, посмотрим, что от него осталось. Только сначала сам на дворе помоешься, ты мне тут грязный не нужен. В грязи зараза живёт.

Вспомнилось мне, как наставник Гирхан учил промывать раны. Я-то по первости удивлялась, с детства привыкла, что земля — она великая мать, она спасает и исцеляет. К больному месту ком земли прикладывают. «Как же, — насмешливо кривил губы наставник, — жди. Земля — это просто грязь, в которой мелкие черви живут.

Они коли в кровь попадают, так и гадят в неё, а выделения их суть яд».

И прав он был, Гирхан. Никакая самая лучшая мазь не поможет, коли кровь уже отравлена. Говорят, и таких лечат умелым волхованием. Да вот сколько ни живу, а своими глазами ни разу настоящего чародейства не видала. Такого, чтобы не усомниться. На ярмарках-то чего не насмотришься — там тебе и дерево из семечка за минуту вырастят, и виноградины из ушей тебе достанут, и монетка твоя в ладони у искусника растает. Только вот хитрость эта обычная, человеческая. Искусники, конечно, свои секреты не выдают, кормятся они с них. Но разве станет настоящий чародей на ярмарке кривляться за горстку медяшек?

Вскоре появилась горячая вода. Ну что ж, посмотрим.

На время вылетели у меня из головы и тягостные мысли о людях Бога Истинного, и память о наставнике — точно мёд диких пчёл, сразу и горькая, и сладкая. Остался только этот странный Алан. Когда отмыла я его (ух, и сколько же тряпок ушло!), оказалось, что кожа у него непривычно светлая, как у людей с дальнего севера. И хотя большой он и тяжёлый, а по всему видно — слабоват. Такие руки ни мотыги не держали, ни меча, ни кузнецкого молота. Уж не высокородный ли он из Внутреннего Дома? А то и светлый держатель? Но уж больно имя чудное.

А вот раны его оказались не столь страшны, как думалось мне поначалу. Крови вытекло не так уж много, главные жилы не задеты, и руки-ноги вроде не переломаны. Рёбра… С рёбрами хуже, одно-другое, похоже, треснуло. И ушибов полно, будто толстыми тростниковыми палками его отходили. Да ведь и после палок люди встают. Что там с головой, пока неясно, били крепко. Но жить уж точно будет.

Что ж, дело знакомое. Есть у меня, к счастью, нужные травы. Заварю зелья да натру, смешаю с гусиным жиром, сготовлю мази.

— Как он, тётушка Саумари? — подал голос мальчишка, доселе молча сидевший на корточках в углу. — Ты его вылечишь?

Я повернулась к нему.

— Лечить буду. А вот вылечу ли — это уже не ко мне. Это, — во рту у меня сделалось кисло, — как боги сообразят. Крепко твоего господина отделали. А вот за что его добрые люди камнями побили, ты мне сейчас и разъяснишь.

Гармай зыркнул на меня спелыми виноградинами глаз.

— Ничего себе добрые! Ну ты, тётушка, и скажешь. Как звери набросились. Ну чистые разбойники!

— Знавала я разбойников, — разговор не мешал мне растирать сухие стебли травы острожара. — Те своё дело знают. Камни — это не их оружие. Порезали бы разбойники господина твоего. Заодно бы и тебя порезали, чтоб государеву стражу не навёл. И серебришко всё бы выгребли. А тут гляди как благородно! Рук, значит, добрые селяне марать не стали. По древнему закону, камнями. А древний закон что говорит? Конокрада разрывают конями, поджигателя медленным огнём палят, вору руку рубят, соблазнителю чужой жены ясно что режут… А камнями — это значит, богохульника. И кто же, выходит, твой господин?

Мальчишка опустил голову, но промолчал.

— Ты мне молчать не смей! — закончив делать мазь, я принялась осторожными круговыми движениями её в кожу Алана, стараясь не слишком давить на посиневшие места. — Раз уж ко мне прибёг, всю правду и выложишь, сам. А не то, — я решила, что пришла пора пугать упрямого парнишку, — заклятье чёрной луны на тебя наложу, под заклятьем-то у любого язык развяжется. Только вот потом худо тебе будет.

Чёрная луна твоё сердце изнутри выест…

Я резко подалась к нему — и едва сдержала изумление. Любому на месте Гармая полагалось побледнеть от страха, но этот паршивец лишь криво усмехнулся.

— Ты меня, тётушка, заклятьем-то не стращай, — оскалил он крепкие молодые зубы.

— Защита на мне от злых духов да от всякой волшбы. Господин мой меня в воду три раза окунул и вот это дал, — непонятно откуда вытащил он вырезанную из воловьего дерева фигурку. Две скрещенные палочки, поперечная покороче. — Теперь хоть дюжина духов на меня набросятся, крест их отгонит!

В голосе его чувствовалась немалая гордость. Ишь ты, какой, оказывается, говорливый. Дурак его господин — из таких зверьков плохие рабы получаются.

Слишком много о себе понимают.

— Да кто он такой, твой господин, чтобы деревяшкой духов гонять? — прищурилась я. — Может, князь Нижних Полей Аураххи человеком обернулся? Или Хозяин Грома на землю сошёл?

— Он посланник! — сообщил мальчишка. — Посланник Истинного Бога, Который превыше всех. Он нам благую весть принёс!

Я поднялась с корточек.

— Давай-ка мы с тобой посланника твоего на живот повернём. Спину ему полечим.

Видать, не сильно-то этот ваш Истинный Бог о своём вестнике заботится…

— Так ведь спас Он господина моего! — сейчас же вскинулся мальчишка. — Забили бы они его насмерть, да в деревне загорелось что-то, они и бросились туда, тушить…

— Добрый бог, добрый, — заметила я. — Мог ведь и насмерть забить… А с чего, кстати, добрые селяне на вас напустились? Небось, вы мимо села шли и господину твоему захотелось им про своего бога поведать?

Гармай кивнул и вновь уставился вниз. Будь в человеческом взгляде сила, небось, продырявил бы мне пол на три локтя. Волхвы, говорят, и впрямь умеют. Я коли такое слышу, всегда киваю. Умеют, умеют, какой же дурак спорить будет?

— Всё с вами ясно, — вздохнула я. — Теперь на бок повернём, так сподручней будет… Да не тяни ты, бестолочь! Осторожнее, не то правое плечо заденешь… а там, может, кость разбита…

Я хмуро мазала ушибы. Загадочный Алан был в глубоком забытьи, и немудрено — мне удалось разжать ему зубы и влить в рот несколько капель снадобья из корня амихары, эта сильная трава, сон даёт глубокий. Ему сейчас спать надо, не то от боли обезумеет, метаться начнёт. А метаться ему нельзя, пока неясно, целы ли кости.

Кислые у меня были мысли. Значит, всё-таки люди Бога Истинного… Уже почти год ходят о них разговоры. Завелись непонятно откуда, учение у них странное, но ведь находятся дурачки… Не вникала я подробно в эти глупости, зачем? Не чтят они богов Внутреннего Дома — что мне до того? Во Внутреннем Доме многие в открытую над своими богами насмехаются. И ведь знатные люди, высокородные. Срамные стишки о них пишут… А в здешней земле нравы попроще, тут местных богов уважают. Но рассказывал мне наставник о древнем мудреце Сиугги, тот как-то изрёк: «Приходит ветер и уходит ветер, боги пожирают богов, а человеку всё равно в землю». Но местные о древнем мудреце не слыхивали, богов своих побаиваются. Вот и не одобряют этих возмутителей. Их счастье, что против государевой власти рот не разевают, а не то Внутренний Дом их бы живо на колёса…

И всё равно, принять таких у себя только дура и могла бы. Люди шептаться начнут, скажут, отняли боги разум у тётушки Саумари… и кто тогда ко мне пойдёт? В городе я не одна ведьма-то… Хигурри и Миахиса хоть и глупы, а вот, по слухам, всё же кое-что удаётся им…

Так что же, выгнать? Вот представила я, как снова зову старика Иггуси и велю уволочь отсюда полуживого страдальца. Куда-нибудь, лишь бы тут не пачкался. И показалось мне, что из дальнего угла смотрит на меня наставник Гирхан, смотрит и не мигает. Уж больно у меня воображение резвое…

— Вот что, парень, — развернулась я к Гармаю. — Об этом вашем Истинном Боге чтобы никому тут ни звука. Услышу — и без заклятий обойдусь, виноградная лоза тоже вещь в хозяйстве полезная. Господин твой у меня побудет, пока раны его не подживут и он не сможет идти своей дорогой. Плату я ему назначу, когда малость оклемается. А ты у меня по хозяйству покрутишься, раз уж здесь. Кормить буду, но умеренно. Чтоб не подох. Дерзости не потерплю, с лозой быстро знакомство сведёшь. Услышал? А теперь живо на кухню, снова воду грей, в большом котле!