Юг там, где солнце - Каплан Виталий Маркович. Страница 40

Странно всё-таки, что до сих пор на шоссе тихо. Мы ушли совсем недалеко — ну, километров на десять от города. Да и то — вряд ли. Неужели местная полиция столь тяжела на подъём? Или майора будить опасаются? Но тогда им же и хуже. Потом, когда всё завертится как следует, крайними окажутся именно они — ночной дежурный Синюхин, стриженный под кактус младший смотритель, мелкие сошки, на чьи головы вскоре изольётся крутым кипятком начальственный гнев.

— А нам долго ещё идти? — обернулся ко мне Мишка.

— Что, притомился?

— Нет, просто зябко чего-то.

— Всё правильно. За час до рассвета — самое холодное время. Никогда о таком не слышал?

— А что, рассвет будет через час?

— Может быть, — хмыкнул я. — Часы мои остановились, но судя по небу — уже скоро. Впрочем, от озноба сейчас поможет только одно средство — ускорить шаг. Не возражаешь?

— Давайте, — кивнул Мишка. — Я вообще-то не очень сильно озяб, просто непривычно. Вы не думайте, я не мерзлячий. В речке нашей, в Вихлице, до осени купаюсь, а она же холодная, речка. Ребята наши говорят — ты что, с дуба свалился, в такую холодрыгу лезть? А они на самом деле боятся, что дома попадёт.

— А тебе что, не попадает?

— Достаётся, — вздохнул Мишка. — Если мамке про речку кто-то стукнет, она сразу за ремень хватается. Даже не смотрит — мокрая голова, сухая. Сперва выдерет, а потом сама плачет.

— А кто, интересно, тебя закладывал?

— Да есть один такой, Лёнька Голубев. Он в соседнем доме живёт, у нас 24-й дом, а ихний 26-й. Он вообще такой вредный, Лёнька, у него игр всяких полно, и ни фига не допросишься. И списывать по математике не даёт.

— С математикой, как я понимаю, проблемы? — участливо спросил я. У меня с этой наукой тоже в своё время не ладилось.

— Да по-всякому, — мотнул Мишка нечёсанными волосами. — Когда четвёрки бывают, а иногда и колы хватаю. Просто мне уроки в лом делать. А Лёнька, он усидчивый такой, всегда всё решает. И не даёт.

— Нет в жизни совершенства, — кивнул я, не отрывая глаз от наливающегося желтизной горизонта.

— Вот именно, — печально согласился Мишка. — Почему-то всегда так получается — если что хорошее бывает, так сразу и плохое. Вот я весной так мучился, славянский вытягивал на трояк, вытянул — и в тот же день ногу об гвоздь рассадил. Две недели хромал. Или в прошлом году — мамка мне велик купила, так я только до осени и катался.

— А потом что?

— Да так, — поскучнел Мишка. — Отобрали. Большие ребята. У нас есть такой гад, его все Шиблой зовут. Потому что мелочь сшибать любит. В общем, попросил покататься. Ну как не дашь, он же сразу: «А по яйцам?» А он уехал куда-то к центру, я всё жду, а его нет. Так и не дождался. На другой день в школе к нему подхожу, спрашиваю: «Где мой велик?» Он так улыбнулся гаденько и говорит: «Какой такой велик? Ничего не знаю. Тебя, мальчик, что, в детстве часто на пол роняли?» Вот и всё.

— А в полицию?

— Толку-то? — пожал плечами Мишка. — Никто же не видел, как я ему кататься давал. Да к тому же он меня тогда совсем задолбит. Он же психованный, Шибла, ему всё по барабану.

— Понятно, — отозвался я. Про вчерашний случай в парке мне рассказывать почему-то не хотелось. Уж очень картинным казалось мне сейчас укрощение сопливых гопников. Ладно я, взрослый мужик, со спецподготовкой и соответствующим опытом. Для меня эти Вовцы и Шиблы — всё равно что тараканы, а вот для этих мелких — для Мишки, его друга Димки, — тем всё иначе. Они же как цыплята перед крысой. И долго ещё им цыплятами оставаться. Правда, что касается Мишки, «долго» вообще может и не быть. Если нас всё-таки заловят…

Интересно у меня получается. Ведь вроде бы не так давно поимка казалась мне неотвратимой, часом ли раньше, часом позже… А сейчас появилась какая-то совершенно безумная, ни на чём не основанная надежда. Или это дрожала во мне нелепая ночная ниточка? Во всяком случае, мы пока что не сбились с направления.

А воздух меж тем незаметно светлел, и звёздные лучи таяли в чернильно-синем небе, лунный серпик скатился к горизонту и, уцепившись рогом за край леса, казался клочком ваты, запутавшимся в колючей хвое. Холодные прозрачные волны лениво перекатывались через дорогу, едва слышно шуршали в уже заметных на сером фоне кустах и пропадали где-то вдали. Понемногу начинали пробовать голос птицы.

— Ну что, согрелся малость? — поинтересовался я, глядя на острые, выпирающие из-под футболки Мишкины лопатки. — Погоди, днём ещё успеем изжариться.

— Это точно, — не оборачиваясь, кивнул Мишка. — Только я жару люблю. Когда вот так печёт, мне всё кажется, что здесь юг, тропики всякие…

— И слоны, и крокодилы, и страусы, — добавил я. — То-то ты загорел как шоколадка.

— Это потому что у меня кожа такая, — улыбнулся Мишка. Его улыбки я, конечно, видеть не мог, но знал, что она была. — Загар зимой не сходит. А летом — снова. Вот и получается каждый год всё больше и больше.

— Значит, к старости в негра превратишься? — ехидно уточнил я.

— Ну, не знаю, — на полном серьёзе ответил Мишка. — А вдруг я назад загорать начну? То есть выгорать. Стану таким белымбелым, как полярный медведь.

Я промолчал. Странным было всё, что сейчас происходило. Вроде бы пустой разговор, утренний холодок, пересвист птиц, обычное, в общем-то, дело. Но я чувствовал — что-то невидимое творилось сейчас вокруг нас. И вымершая дорога, и неожиданно быстро наступивший рассвет, и даже остановившиеся часы — всё это каким-то непонятным образом было связано. Почему-то вспомнилось, как ещё совсем недавно мы шли с Мишкой — вроде бы почти так же, и шоссе прорезало пространство серым заточенным лезвием, поля по обе стороны тянулись до горизонта, мы шагали размеренно, и рубцы на Мишкиной спине подёргивались в такт шагам, и похлопывал меня по бедру приклад автомата — почти так же, как сейчас край сумки. И что было сном, а что — явью? Я не знал, да и не хотелось мне сейчас этого печального знания. Достаточно было того, что теперь всё должно получиться иначе. Звенело во мне направление, и почему-то таял страх. Вернее, он превращался в непонятную, ни с чем не связанную тревогу. Не в Управлении уже было дело, не в грозившей нам погоне — нет, что-то совсем иное щемило сердце. То ли дым далёких костров, то ли запах свежескошенной травы. Я понимал только одно — что-то должно случиться. Если уже не случилось.

— Сейчас, наверное, солнце взойдёт, — заметил Мишка. — Пора уже, вроде.

— Неплохо бы, — кивнул я. — Между прочим, не ты один замёрз.

— Интересно всё же, далеко мы ушли? — не унимался Мишка. Похоже, молчаливая ходьба его изрядно утомила.

— Ну как сказать, — пожал я плечами. — На машине это расстояние можно проехать за четверть часа.

— Только вот где тут машины? — хмыкнул Мишка. — И вообще, странно здесь как-то. Слишком уж пусто.

— Это верно, — я поёжился от забравшейся мне под рубашку холодной струйки. Ладно погоня, которой почему-то нет. Но чтобы за всю ночь ни одной машины не пронеслось? Куда же они все подевались?

— Скажите, только честно, — вдруг повернулся ко мне Мишка. — Вот если нас всё-таки поймают, чего будет?

— С кем? — насупившись, уточнил я. Ох, не хотелось мне отвечать. Тем более честно.

— С обоими.

— Ну что ж, ничего хорошего. Смотри, что получается — налёт на полицейскую управу, освобождение из-под стражи оккультиста, побег. Тянет сие для тебя на 189-ю статью — организованное оккультное сопротивление. Пожизненная тюрьма это, братец.

Я не стал уточнять некоторых деталей. Вроде того, что даже вечное заточение ещё не гарантирует безопасность Державы. И тогда… Нет, конечно, я ничего не знал наверняка. Ходили лишь смутные слухи. Но подмешанный в суп аквабромтоксин, подушка на лицо, незаметный постороннему глазу удар пальцем в точку «ци-даминь» — и у нашего Управления становится одной проблемой меньше. Причём всё происходит тихо, безболезненно. Мы же не средневековые католики, на костёр никого не тащим. Гуманные у нас методы.