НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 23 - Биленкин Дмитрий Александрович. Страница 3

Воду, еду, лекарство, письменные принадлежности ему забрасывают.

Есть удобное место. Для стоит как раз там. И смотрит. А что она может увидеть? Он же движется в две тысячи с лишним раз быстрее, чем она и все они там, в этом фантастически медлительном мире к северу от зоны М-поля, где живет Михаил, Зато мир к югу от этой зоны еще медлительнее. В один час Михаила укладывается меньше двух секунд людей, которые сейчас хлопочут в поселке, увозя из-под удара детей и женщин, пока мужчины сооружают заградительные заслоны на пути селя. Зато там, где нависает над пересохшей речушкой чудовищно-безобразный вал селя — песок, глина, обломки скал, серо-желтое вспененное месиво — двум годам Михаила соответствуют только полсекунды. Вал движется не для него и не для них. Полтора года одиночества. Гора исписанных общих тетрадей. Хорошо, что он об этом подумал заранее. Вот книг надо было попросить. Они не догадались. Не успели догадаться. Ведь у них прошло лишь шесть часов.

Хорошо, что он придумал когда-то, как сделать, чтобы можно было отходить от аппаратуры, — оставаясь в пределах зоны, конечно.

Медленно-медленно встает после короткого тревожного сна очень уставший человек. Только не хватает, чтобы он сейчас умер. Аппарат ведь тут же отключится. Валидол под язык. Не помогает. Нитроглицерин. Аля говорила нитроглицерин надо принимать только лежа. Но и ей не проверить сейчас, как он принимает лекарства.

Сегодня у них вечернее свидание. Он придет — для нее — на три секунды раньше. Должен прийти. А здорово сдвинулось солнце за эти полтора года одиночества. Он выходит на поляну. Аля на месте. Как все эти месяцы. Как все последние часы. Ее видно хорошо. А чтобы она его увидела, требуется выдержка. Как в фотографии. Полчаса надо простоять неподвижно. Увидела. Рванулась к нему. Остановилась — вспомнила про невидимую стену. Бросила к его ногам камень, обернутый в лист бумаги.

"Милый! Эвакуация заканчивается. Остались минуты. Отключай аппарат. Вертолет сбросит тебе лестницу".

Да, вот оно в небе, доброе летающее животное конца XX века. Жалко, она не услышит, а то бы Михаил сообщил, что стоит на своем, как Лютер. Или как статуя Командора. Обратной связи из мира ускоренного времени, к сожалению, нет. Отсюда записку с камнем не кинешь — давно проверено. Начинаются всякие парадоксы, с ними еще предстоит разобраться.

Аля держит руку у сердца. Смотрит на него. Хорошо.

Аля еще видела его стоящим на ногах, а он падал. И снова она увидела Михаила, когда он уже лежал на земле. Что случилось, она поняла, увидев какую-то букашку, осторожно, медленно-медленно вспрыгнувшую на обтрепанный рукав ковбойки.

И тут же в уши ударил рев селя, отпущенного временем.

В вертолет, повисший в полуметре от земли, ее втащили силой.

Дмитрий Биленкин. Париж стоит мессы

— Итак, ребенок родился, — шепотом сказал Баллах и обтер руки ветошью.

Горд устало кивнул.

Машина висела в воздухе, ни на что не опираясь. Масляный подтек на переднем овоиде напоминая прищуренный глаз — казалось, что машина искоса следит за людьми. В зазор между ней и платформой мог свободно пройти ребенок. Было так тихо, что редкое потрескивание газосветной трубки под сводом наполняло собой весь огромный цех.

Позади Горда и Валлаха теснилась небольшая толпа. Одинаковые спецовки придавали всем облик рабочих, хотя даже инженеров здесь было меньше, чем обладателей научных степеней и титулов. Выделялась лишь плотненькая, в черном переливчатом костюме фигура Мильонера — специального представителя директората. Сложив руки на животе, он с радостной улыбкой проворно оглядывал окружающих. Лица создателей отражали сложную смесь настроений. Машина существовала теперь отдельно от них, она была фактом, над которым уже никто не был властен. В это плохо верилось после того, как она столько лет вынашивалась в сознании, после того, как она принадлежала им даже в материале, который сопротивлялся, капризничал, доводил до бешенства, до упадка сил и который надо было день за днем оживлять, чуть не дыханием отогревая каждый винтик и каждый нерв. В ту секунду, когда она, дрогнув, стала приподниматься, все эти люди сделали такое мысленное усилие помочь ей, подтолкнуть, что сейчас испытывали усталую опустошенность, которая медленно заполнялась сознанием полного и очевидного успеха.

Заговорили все как-то сразу и бестолково.

— Висит, черт ее дери!

— Теперь и руки можно пойти вымыть…

— Красавица, а?

— Знаете, мне еще не верится…

— Эх, бутылку шампанского не догадались разбить!

Горда хлопали по плечу, тормошили, он растерянно улыбался. Сверкнув золотыми ободьями очков, протиснулся Мильонер, крепко пожал руку.

— От имени правления…

— А также господа бога и общества матерей-кормилиц, — пробормотал Баллах. — Ох и высплюсь же я сегодня!

— Да, да, — живо подхватил Мильонер. — Конечно, конечно, вам следует отдохнуть. Хочу только напомнить, что завтра в десять доклад на расширенном совете, будут ответственные лица из…

— Послушайте, Мильонер, будьте хоть сейчас человеком, — сморщился Баллах. — Пошли, — подтолкнул он Горда.

"Я все-таки сделал это, — подумал Горд. — Все-таки сделал".

Он оглянулся на машину. Она напоминала уснувшего в воздухе китенка. Масленый глаз смотрел на человека, как бы недоумевая, зачем здесь эта подвижная козявка и чего она, собственно, хочет.

— Сотрите масло, — приказал Горд. — Хотя нет, не надо…

Оставив «гепарда» на обочине, Горд медленно двинулся в глубь желто-багрового осеннего леса. Ноги вяло загребали мокро шуршащие листья. Голова после праздничной выпивки слегка кружилась, в мыслях была неуютная горечь. Отчего бы это? Может, он просто устал, вымотался? И ждал свершения слишком долго, так что уже и триумф не радовал? Нет, им владело что-то другое. Опустошительное чувство, будто он отдал машине самого себя, перелился в нее до капли, и теперь ноги несут лишенное всяких желаний тело. Буддисты говорят о переселении душ, тогда как ближе к истине была бы идея переселения личности конструктора в созданную им технику.

Чепуха! Хотя отчего же? Двадцать лет жизни отдано чему-то, что теперь стало самостоятельным. Независимым, как окрепший ребенок, который рано или поздно заявляет отцу: "Все, ты свободен, живи отныне как хочешь!"

Наоборот, в том-то и фокус, что наоборот! И дело не в доводке. Отныне он. Горд, станет тенью созданного. О нем будут говорить: "Человек, который…" Словно этим ом только и ценен. А может, так и есть? Что в нем такого, чем еще он выделяется среди миллиардов людей? Он обыкновенен, тогда как сделанное им грандиозно. Странно! Неужели его неповторимая личность, ему лишь присущие чувства, воспоминания, все, чем он жив, ничто по сравнению с Машиной?

А хоть бы и так… Машина — плод его мысли. Она как жемчуг разумной жемчужницы. И пока существует она, для человечества существует он, Горд. Творец должен умереть в своем произведении.

Ну, знаете! Он есть, он сам по себе, всегда им будет, вот только сейчас он подустал и выпил капельку лишнего…

Листья под ногами зашуршали громче — Горд ускорил шаг. Шоссе, к которому он вернулся, было пустынно. Дверца осталась незащелкнутой, внутри горел сиротливый свет. Горд захлопнул дверцу, включил зажигание и обогрев. Вокруг смутной массой темнел лес, низкие облака над дорогой сочились влагой и холодом. Автомобиль в этих вечерних сумерках показался Горду островком тепла и уюта; свет индикаторов на приборном щитке был прост, надежен и ясен.

"Вот так, старушка. — Горд любовно погладил глянцевый обод руля. Кончен твой век. Тебя заменит другая машина. Ты против? А тебя не спрашивают…"

Он завел мотор, привычно и сладостно ощущая свою власть над двухсотсильной машиной.

"Расхлюпался, — сказал он себе, набирая скорость. — Ты победитель. Ты рванул человечество в двадцать первый век. Ты! Выпей снотворного и не забудь, что в десять ноль-ноль тебя будут ждать очень важные персоны. Потому что ты сделал Машину. Пошли они все к черту…"