НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 36 - Булычев Кир. Страница 6

Ему захотелось выйти к реке. Пока еще можно.

Он оделся и пошел. У скамейки остановился — как будто там мог остаться след Тани. Никакого следа не было. Потом он пошел вниз к реке. Сапожная мастерская еще была закрыта, но за забором на стройке шумела машина — стройку гнали в две смены. Он поглядел на сапожную мастерскую, но угадать в ней той часовни с фотографии не смог. И это еще более укрепило его в мысли о том, что он оказался объектом злого розыгрыша, и стало стыдно, что он унижался перед этой студенткой.

Он остановился на высоком берегу реки. Далеко справа была видна баржа-ресторан. Если прорвет, подумал он, то на баржу тоже не поедешь. И он начал раздражаться против этого заведующего — как его фамилия — Степанцев? А что говорила Таня — подумай о судьбе Степанцева. Она знала о нем. Значит, она имела в виду прорыв дамбы. И штраф, который тот Степанцев заплатит рыбоохране. И Мирон Иванович снисходительно улыбнулся, потому что Степанцев каждый год платит эти штрафы — привык. Наверное, субъективно, подумал Миром Иванович, Степанцеву как рыбаку горько сознавать, сколько рыбы гибнет, — но что поделаешь? Через час прорвет? Час уже прошел. Может, пойти поглядеть на дамбу, что-то придумать — он же главный архитектор города. Но тут Мирон Иванович подумал об отвратительном запахе, который исходит от того пруда. Нет, туда он не пойдет.

Река текла чистая, только ближе к берегу тянулась, как всегда, полоса рыжей воды — от кожевенного завода. Мы можем быть жестокими, говорила Татьяна, или ему померещилось? Интересно, эту дамбу прорывает сразу, с шумом, или она просто расползается?

Стоять на берегу и ждать стихийного бедствия надоело.

Мирон Иванович пошел домой — все равно день получался какой-то неустроенный. Куда же девалась эта Таня? Кого-нибудь еще пугает? Нет, голубушка из так называемого будущего, нас не запугаешь! Вам нужны великие потрясения — нам нужна Великая Россия!

Ему понравилась последняя фраза. Как будто сам ее сочинил. Но, будучи честным человеком. Мирон понимал, что фразу сочинили раньше — кто-то из классиков. Может быть, сам Маркс.

Дома он позавтракал — холостяцкая яичница да простокваша из скисшего молока. Скромно жил Мирон Иванович, да и не бегал за богатством.

Тут снова зазвонил телефон. Снова на проводе был заместитель директора завода.

— Ты не спишь, Мирон? — спросил он.

— Нет, не сплю.

— А тут такое дело…

Голос заместителя Мирону не понравился. Беспокойный был голос.

— Говорите, — потребовал Мирон.

И уже заранее знал — что-то связанное с этой Татьяной, принесла ее нелегкая в наше время. Хотя, вернее всего, она и не из будущего, а из-за самого элементарного кордона. Враг.

— Прорвало дамбу. Слышишь?

— Так вы же предупреждали.

— Предупреждал, но не в той форме.

— Говорите же!

— Понимаешь, не в ту сторону прорвало. Должно было в речку прорвать, как всегда, а прорвало наверх, к лесу, такого и быть не может.

— Ну и слава Богу, — сказал с чувством Мирон, — значит, едем?

— Куда?

— На рыбалку.

— Чудак-человек. Дослушай сначала, а потом говори. В том направлении дом Степанцева стоит. У самого леса, со стороны господствующего ветра, чтобы амбрэ не достигало…

— И пострадал?

— Степанцев?

— Дом пострадал?

— Дом затопило, говорю! До второго этажа. И ковры, и мебель, и картину в раме. Степанцев как увидел, что на него девятый вал от фермы идет, успел пожарную команду вызвать, но те остановились, не доехали, издали смотрели.

— А Степанцев?

— Степанцев? Что Степанцев… тело достали, тело вынесло на лужайку. Но откачать не смогли. В противогазах откачивали, а не смогли.

— Что? Утонул?

— Царство ему небесное… Несчастный случай. Во цвете лет… Ты чего замолчал?

— Так… думаю.

— Чего думать? Мы его не возвратим. Хороший хозяйственник был, смелый. И человек хороший. Бутылку из горла за минуту выпивал. По часам.

— А там никого не заметили посторонних?

— Думаешь, акция?

— Не знаю…

— Погоди, не вешай трубку. Я тебе что звоню: ты насчет сапожной мастерской придумал аргументы? Ты не тяни, думай. В понедельник общественность ломать будем. Какой-то мерзавец Елену Сергеевну из отпуска вызвал. Телеграммой. Она завтра приезжает. Молнию нам отбила: «Иду на вы!» Эх, не люблю я некоторых… Бой будет, как под Полтавой. Чтобы порох был сухим, понял?

Мирон молчал… Полминуты молчал и его собеседник, слушал его частое дыхание, ждал.

— Я вот думал, — сказал Мирон Иванович наконец. — Все-таки постройка четырнадцатого века, культурное наследие… не исключено, что под полом есть мозаика.

— Мироша, ты себе цену не набивай, — сухо ответил заместитель директора. — Ты и вчера знал, какая ценность. В случае надобности мы тебя прикроем, в другой район переведем, А в случае ненадобности — берегись!

— Вот и Степанцев берегся.

— Степанцев утонул, как крейсер «Варяг». В бою. За что ему слава.

— Крейсер «Варяг» в воде утонул.

— Думай до понедельника, — сказал спокойно заместитель директора. — И учти, мы всегда побеждаем.

Мирон попрощался, повесил трубку, медленно подошел к окну. День был светлый, ветреный, солнечный. Сквозь листву был виден угол крыши сапожной мастерской. Заныл зуб. А вчера еще было все так просто…

Кир БУЛЫЧЕВ

ТИТАНИЧЕСКОЕ ПОРАЖЕНИЕ

Удалов вошел в кабинет к Николаю Белосельскому. Вернее, ворвался, потому что был вне себя.

— Коля! — воскликнул он с порога. — Я больше не могу.

Предгор Белосельский отложил карандаш, которым делал пометки на бумагах, пришедших с утренней почтой, ласково улыбнулся и спросил:

— Что случилось, Корнелий?

Когда-то предгор учился с Удаловым а одном классе, и их дружеские отношения, сохранившиеся в зрелые годы, не мешали взаимному уважению и не нарушали их принципиальности.

— Я получил сегодня утром восемь новых форм отчетности, четыре срочные анкеты по шестьсот пунктов в каждой, не считая сорока трех прочих документов и инструкций.

С этими словами Удалов поставил на стол предгора объемистый портфель, щелкнул замками, наклонил его, и гора бумаг вывалилась на стол.

— Ну чем я могу тебе помочь, — вздохнул Белосельский, который сразу все понял. — Я сам завален бумагами — работать некогда.

— Так мы перестраиваемся или не перестраиваемся? — спросил Удалов. — Неужели ты не понимаешь, Коля, что бюрократы нас скоро погребут под бумагами? Бумаги нужны им для того, чтобы оправдать свое бессмысленное существование. А мы терпим.

— Мы боремся, — сказал Белосельский. — Три дня назад мы уговорили горагропром сократить на шесть процентов квартальную отчетность. После долгого боя они согласились.

— Ну и что?

— А то, что оставшиеся девяносто четыре процента они увеличили втрое в объеме.

— Надо разогнать, — сказал Удалов.

— Мы не можем разогнать, — сказал Белосельский. — Все наши организации подчиняются вышестоящим организациям, а все вышестоящие организации подчиняются очень высоко стоящим организациям, и так до министерств…

— Тогда подаю заявление о пенсии, — сказал Удалов. — Я уже три дня не был на стройплощадке. У меня рука сохнет.

— Так не пойдет, — сказал Белосельский. — Своим капитулянтским шагом ты лишаешь меня союзников. Мы должны думать, а не плакать.

— Тогда думай! — закричал Удалов. — Тебя же для этого сделали городским начальником.

— Если бы я знал! — с тоской произнес Белосельский и, подойдя к окну, вжался горячим лбом в стекло. Ему хотелось плакать.

— Простите, друзья, — раздался голос от двери. Там стоял незаметно вошедший в кабинет профессор Лев Христофорович Минц, местный гуслярский гений, и сосед Удалова.

— Заходите, Лев Христофорович, — откликнулся Белосельский. — Беда у нас общая, хоть от вас и далекая.

— Я все слышал, — сказал Минц. — Но не понимаю, почему такая безысходность?

— Бюрократия непобедима, — ответил Белосельский.