Солдаты последней войны - Сазанович Елена Ивановна. Страница 13

Начало карьеры, пожалуй, было самое счастливым временем для моего товарища. Которое в один далеко не прекрасный момент станет концом. Он не мог этого знать и был безмерно счастлив. Любимая работа, надежные друзья, рядом – верный товарищ и самая любимая женщина – его жена Галка.

Шурочка женился первым, чему никто не удивился. Его Галку знал весь двор. Она росла на глазах у всех, была заводилой, общественницей, да и просто веселой, неунывающей девчонкой. Добрее человека я, пожалуй, не встречал. Две смешные косички, россыпь веснушек на круглом румяном лице, колготки в гармошку, на запястье часики с изображением Гагарина – первый серьезный подарок от Шурочки. С детства они были неразлучны и их все время дразнили женихом и невестой.

Галку обожал весь двор. И когда она из озорной девочки превратилась в симпатичную, но такую же смешливую и открытую девушку, ее полюбили еще больше. Потому что она всегда спешила делать добро. Ей беспрестанно звонили, спрашивали совета, просили о помощи. И она ни разу никому не отказала. Галка знала самые разные вещи на свете. Она могла лечить травами или запросто починить торшер. Она вязала, шила и подолгу могла спорить о творчестве Тургенева и Чайковского… Я редко встречал в жизни таких всезнаек. Галка была, как тогда говорили, очень активна по жизни, пыталась побольше узнать и изучить… Уже теперь кажется, будто она чувствовала: судьба уготовила ей недолгую жизнь. Которую она не имела права тратить попусту…

И мы запомнили ее именно такой. Верящей исключительно в добро. Что исключительно добро спасет мир. К счастью, она так и не узнала, что носителей этого самого добра с каждым днем, если не часом, сейчас становиться все меньше и меньше. И что совсем скоро некому уже будет спасать… И спасаться.

Галка заболела внезапно. Впрочем, болезнью уже были пропитаны воздух, стены, природа и люди. Болезнь подползала незаметно, высасывая по капле добро и веру, обескровливая их, превращая в уродливый сгусток злобы, стяжательства, жадности и агрессивной бездуховности. Тех, кто сопротивлялся она просто уничтожала. И, как на войне, из жизни уходили самые лучшие… Но Галке казалось, что заболела она сама по себе. И что ее обязательно спасут.

Мы действительно очень хотели ее спасти. И каждый, кто знал Галку, не остался безучастен к ее беде. Но каждый, кто знал Галку, оказался не настолько богат, чтобы реально помочь. А все решали деньги. Даже не господь Бог. Все было гораздо проще. И гораздо бессмысленнее… Все решали деньги. Большие деньги. Таких денег ни у кого не было.

Я помню как суетился весь двор, как обзванивали родных и знакомых, как создавали общую кассу, как обратились через радио к состоятельным людям. Как, как, как… Как делали все, что было в наших силах. Словно спасали себя, словно пытались спасти то, что еще в нас не погибло… Мы спасали самих себя. И нам так хотелось спасти нашу Галку.

В то время я еще работал в психотерапевтической клинике. У меня было много знакомых среди врачей, даже друзья. И мне уже напрямую говорили, что я бесчувственный чурбан, потому что ничего не могу сделать. Что так не бывает. Они не могли поверить, что так уже бывает. Помню Шурочку, рыдающего у меня на плече.

– Кира, ну у тебя же столько знакомых… У тебя же… Ты же врач в конце концов… Ты же знаешь, как я люблю Галку… Ты же знаешь, что я без нее пропаду.

Я это знал. Но был бессилен помочь. И объяснить был бессилен. При чем тут друзья, знакомые или коллеги? В условиях «рынка» друзей, знакомых и коллег не существует. Между ними всегда стоят деньги.

– Ну, Кира… Кира, ты же врач, ты должен помочь…

Я знал, что в такие минуты горя и отчаяния человек не может понять ничего. Например, отличия между медицинскими специальностями. Для него все сходится в одно-единственное, самое святое и непогрешимое слово – врач.

– Боже, Шурочка, – мне, пожалуй, было еще тяжелее, чем ему. Я чувствовал себя виноватым за всю медицину на свете. – Ты же знаешь, я не кардиохирург. А операция на сердце… Тяжелая операция…

– Кира, ты мне поможешь! Слышишь! Ты мне поможешь! Ты… Ты же мой друг! Ты мне поможешь! – уже кричал на меня Шурочка, со всей силы тряся за грудки. Его очки сползли на нос. Лицо покрылось пятнами. А в глазах столько было боли, что мне ничего не осталось, как тихо и покорно ответить.

– Да, я тебе помогу.

И я вновь пытался что-то делать. Я пошел на прием к человеку, которого давно знал и которого давно ненавидел. Еще со студенческой скамьи. Я вновь пошел на поклон к шестерке, подхалиму и тупице – главному врачу самой престижной и оснащенной по всем западным меркам кардиохирургической больницы Погоцкому Виктору Михайловичу. Проще – к Редиске, как звали его в институте. Вот она ирония (или подлость) судьбы! Человек, лечащий других, человек, от которого зависит – будет ли биться сердце пациента, сам был без сердца. И к такому человеку я пошел на прием и на поклон. Уже в который раз. И в который раз знал, что напрасно. И в который раз он нудно и бесстрастно объяснял мне так называемое положение дел. Что он – подневольный человек, что в его больнице работают выдающиеся специалисты со всего мира, с которыми заключены договоры на баснословные суммы, что каждая операция стоит десятки, если не сотни тысяч долларов, и он не имеет права просто так взять их из бюджета клиники, что возможна и бесплатная операция, но очередь бесконечна… Было тысячи логически обоснованных, грамотно аргументированных «что».

– Я только прошу, – в который раз повторял я. – Я только прошу чуть-чуть времени. Черт побери! В рассрочку!

Какое страшное слово. В рассрочку. И это – человеческую жизнь. Словно речь идет о каком-то товаре. Но не о живом человеке. Но не о Галке.

– В рассрочку, – он усмехнулся и оглядел меня с ног до головы, словно прицениваясь. – Не считай меня идиотом. Ты таких денег никогда не заработаешь. Если только удачно ограбишь банк. А у меня обязательства…

– Ты давал обязательства перед Гиппократом! Перед Господом Богом, в конце концов! Или ты забыл эту клятву! – я со всей силы сжал кулаки, готовый броситься на него и растоптать.

– Нет, не забыл, – спокойно ответил Редиска. Круглый, румяный, ни одной морщинки на гладком лице. – Но теперь я дал другую клятву. А она очень многого стоит. И ни Гиппократ, ни Бог за меня не рассчитаются. Я должен рассчитывать лишь на себя.

– Клятву дядюшке Сэму? И сколько человеческих жизней ты ему обещал? И сколько он должен тебе?

В его взгляде застыли ненависть и злоба. А еще тысячи, миллионы зеленых бумажек. Это была цена Галкиной жизни.

Резкий телефонный звонок прервал нашу «беседу». Редиска взял трубку. Помолчал. И глядя мимо меня куда-то вдаль, избегая моего взгляда, глухо выдавил.

– Впрочем… Впрочем, Кирилл, уже не о чем спорить…

Я вздрогнул. Я все понял. И бросился к выходу.

– Кирилл! – его дрожащий голос остановил меня. Трусливый, дрожащий голос, но не более. – Погоди, ты, надеюсь не думаешь, что это я… Ну, во всем виноват…

И вновь трусливый взгляд. Зеленые бумажки на мгновение съехали в уголки глаз. Появились трусость и подобие сочувствие. Но не раскаяния. Я бросился вон. И уже на улице, переведя дух, сообразил, что не сделал главного. Не плюнул ему в лицо… Я шел не чувствуя ливня. Не замечая грязи и луж под ногами. Не слыша рева автомобилей и гула толпы…

На углу у «Нумизмата» я внезапно заметив знакомую фигуру. Это был Поликарпыч. Рядом с ним стоял здоровенный детина в темных очках. Маленький хроменький старик дрожащими руками протягивал ему что-то блестящее. Недоброе предчувствие заставило вмиг очнуться. И я подскочил к ним.

Так и было. Этот недобитый гад выторговывал у Поликарпыча орден «За оборону Сталинграда». Сердце готово было разорваться, как снаряд с последней войны, прямо здесь. И я закричал. Пожалуй, не будь у меня такого сумасшедшего вида, безумных глаз, дикого рева, детина мог бы запросто прихлопнул меня на этом же месте. Но он испугался.

– Сволочь! – бешено орал я. – Быстро вернул орден! Или я задушу тебя собственными руками!