Эликсир князя Собакина - Лукас Ольга. Страница 20

Вскоре вернулась Жозефина. В одной руке у нее была початая бутылка портвейна, в другой – сумка с продуктами.

– Так, мальчики, девочки, всем выйти из матрицы! Я снова с вами! Посторонние предметы со стола убрать, стол накрыть, я скоро вернусь, – объявила она и скрылась в своей комнате.

Минут через десять – к этому моменту стол преобразился и выглядел более чем соблазнительно – Жозефина Павловна вернулась. На этот раз на ней было обтягивающее черное платье до пят с латексными вставками, волосы были гладко зачесаны, глаза скрыты темными очками, а следов макияжа не наблюдалось вовсе.

– Тринити, домашний вариант, – представила свой новый облик Жозефина. – Ну-ка, Поль, нацеди тете двадцать капель.

– А тетя рюмочки-то принесла? – поинтересовался Живой.

– Ну и хамло ты все же, Пашка! Как в школе был, так и остался. Ну вон же в шкафчике возьми! О, как подорвался! Совсем люди покорные стали. На рынок вот тоже сегодня пришла – и все меня слушаются. Я уж к ним и так, и этак – и честь оскорбляю, и достоинство, а они только кивают и соглашаются. А я же не могу с утра не поругавшись! У меня же эмоции через край. Иду домой, вся такая неудовлетворенная. И тут такие эти, соседи снизу, рыла свои квадратные из двери высунули и чему-то пытаются меня научить. Ну, на сэкономленные нервы я им и закатила истерику. А чего они швабрами в потолок стучат, когда я индийские танцы танцую? С ритма сбивают. Эх, а ведь раньше-то ругаться можно было, не выходя из собственной кухни. Соседей было!.. И каких! Старой закалки! Настоящие ленинградцы! С такими поскандалить – все равно что на курсы повышения квалификации сходить. А теперь кто помер, кто разъехался, кто сбежал, не выдержав моей красоты и обаяния. Все комнаты приезжим сдают. А приезжие боятся, что их депортируют. Ага, щас, вот прямо мне делать нечего, как депортировать их. Я ему говорю – ты, тварь узкоглазая, чего ты ко мне на рюмочку портвейна не заходишь? А он, мерзавец, молчит и кивает. Тут у меня за стенкой, – Жозефина постучала согнутым указательным пальцем в стену, – целый год колония китайцев жила. Человек пятьдесят на сорока квадратных метрах, вот не вру. По три часа на кухне свою лапшу жарили. Вонь стояла – на весь район. Я им такая: сейчас пожарную вызову, с вас штраф возьмут, а они все кивали и улыбались. «Халасо, халасо!» Тьфу! А потом и вправду кухню подожгли, выдворяли их отсюда с милицией. А после китайцев мусульманская семья жила. Он ее урюком кормит, она его – изюмом, а на остальное у них денег нет. Ну, тихие такие ребята. А в Рамадан живого барана притащили. С рогами, вы представляете! Как они его по ступенькам вели – я уж не знаю.

И, главное, непьющие были, нехристи, чего их так вставило с бараном этим? Ну теперь уж и они съехали. Зато Вован как жил с самого начала, так тут и помрет, крокодил страшный. Вот он-то как раз пьет. Ну, вы его еще увидите, быдлятина козлиная, скоро притащится – опять рогами ко мне стучать будет.

– А с ним нельзя разве поругаться? – деликатно поинтересовался Петр Алексеевич. – Чтоб на рынок зря не ходить?

– Какое там! Он чуть что – сразу в рыло. Это мне-то, представляете? И ничего ему не будет: он же здешний, тутошний. Коренной, пять раз его через колено, ленинградец. И участковый на его стороне – так, говорит, этого пидора. Вот ведь тундра, да? Кроссдрессера от гомосексуалиста отличить не могут! И вот так я живу! Как в гребаной матрице. Эх, налей мне, мальчик, лекарства от тоски!

– Кроссдрессер… – задумчиво повторила Вера. – Это англицизм. Дедушка говорит, что русский язык ужасно испортился из-за таких заимствований. Вот у нас это звучит гораздо красивей – травести.

– Только иностранцы нас, таких красивых, и понимают, – вздохнула Жозефина. – Наши-то ругательными словами все больше называют. Ну, кто пообразованнее – трансвеститом. Выучили. А я не трансвестит, я кроссдрессер… Как только юбочку надену, так сразу и того… удовлетворюсь. У меня такая гендерная эйфория начинается, что чувствую – щас полечу!

– Так вам в театр надо! – воскликнула Вера. – Я слышала, сейчас даже в России есть мужские театры.

– А что я там забыла, в театре этом? С режиссером я сразу поругаюсь, они же все скрытые извращенцы, самодуры закомплексованные, текст забуду, да и вообще – я люблю импровизацию. Сымпровизируй мне, Павлуша, стопочку. Ну, за искусство! И вы тоже пейте. Пейте, чего я одна за всех отдуваться должна?

– Скажите, ммм… Как вас лучше называть? – спросил Савицкий.

– Называйте Жозефина Павловна, не ошибетесь. Я же не психанутая какая-нибудь. Образы меняются, а суть моя женская остается.

– Скажите, Жозефина Павловна, а у вас тут кто-то живет, или вы кровати сдаете приезжим?

– Сдаю? Что я, тварь какая-нибудь, чтобы своим друзьям еще что-то сдавать? Приезжайте – живите даром. А вообще-то я здесь в разных образах отдыхаю. Смотрели фильм «Девчата»? У каждой девочки должно быть свое спальное место. Чтоб там ее журнальчики, конфетки, книжечки, цацки рядом лежали. Я же не знаю, в каком образе меня срубит. А спать в чужой постели мои красавицы не могут. Ну, в чужой мужской – еще ладно, но чтобы в женской – такого не будет.

– А, в мужской, значит, могут? Так пусть спят в Сениной койке, – предложил Живой.

– Что? С этим мужланом? Который встречает гостей в семейных труселях и майке-алкоголичке? Ты мне еще к Вовану предложи сунуться. А еще друг! Знать тебя не желаю, гомофоб, скотина, тварь!

– А вы сами шьете свои… оболочки? – попыталась разрядить обстановку Вера.

– Ну, как сказать. И я, и не я. Вот тут у меня, – Жозефина сделала широкий жест в сторону швейной машинки, – Коко Шанель шьет. Этот образ меня редко посещает, здоровье не позволяет уже столько выпить. Но уж если посетит – то я всем девочкам сразу новые платья придумываю. Вот, кстати, вы на мне сейчас видите последнюю разработку модного дома Коко Шанель. Бедняжка, она совсем не спит, все время трудится, потому койку я ей застилать не стала.

– А не обидно, что большая часть кроватей вечно пустует? – спросил практичный Петр Алексеевич.

– Они пустуют не вечно. У меня же компании собираются – со мной весело. Раньше еще друзья приезжали, но теперь все за границу норовят. Вот и этот тоже, небось, в Эквадор к своему Каманчу намылился.

– Котик, не злись, ничем я не мылился, – приторным голоском проговорил Живой. – Ты же знаешь, как я тебя люблю. Я вообще на Гоа хотел рвануть, там мне бесплатную вписку на три месяца обещали, вайфай, скутер, массаж – все включено.

– Ну, а я про что говорю! Но я не обижаюсь. Я вообще девушка покладистая! За это и выпьем.

– За здоровье! – храбро произнесла Вера.

– Нет такого тоста – «за здоровье», – обернулась к ней Жозефина. – Это все в Голливуде придумали, чтобы опорочить нашу российскую действительность. Можно сказать – выпьем, тяпнем, будем здоровы, за присутствующих здесь прекрасных дам, вздрогнем, накатим…

Разгорячившись, Жозефина опорожнила сначала свою рюмку, а потом и Муркину После этого с хозяйкой случилась очередная метаморфоза.

Новый выход вся компания встретила аплодисментами: Жозефина предстала настоящей красоткой. Старомодное крепдешиновое платье с алыми маками, светлые кудряшки, к которым была приколота очаровательная маленькая красная шляпка, босоножки на шпильке, макияжа – ровно столько, сколько нужно.

– Знакомьтесь, волки позорные! Манька-Облигация пришла. Вызывающе немножко, да? Я так на медкомиссию в военкомат ходила. Мне этот коновал в погонах говорит: ты, говорит, физический мужчина и должен в штанах ходить. А что из того, что я физический мужчина? Женщины вон все в брюках, и ничего, менты не вяжут. А он мне говорит: это, говорит, подрыв генофонда. А я ему говорю – если таких, как вы, всех подорвать, то нация спасется и мы всех врагов победим.

– Эти наряды, наверное, недешево стоят, – покачал головой Савицкий. – Кризис вас не коснулся?

– Меня? Еще как коснулся! У меня кризис среднего возраста уже третий год продолжается, я от этого еще больше пить начала.