Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник) - Милн Алан Александр. Страница 3

Во-вторых, я отращивал усы и надеялся потянуть временя, чтобы к субботе они как раз стали заметны.

Днем в субботу я уже был у крестного. Они сняли дом недалеко от Музея Виктории и Альберта. Меня проводили в гостиную, и вскоре в комнату вошла та, что, несомненно, являлась Амелией. Я поднялся с кресла.

– Это сон, – пробормотал я, – прекрасный сон. Я скоро проснусь и буду есть на завтрак рыбу [11]. Б-р-р-р… – За завтраком меня всегда кормили рыбой.

– Здравствуйте, Тедди, – промолвило видение. – Я так ждала вашего прихода. Как вы поживаете?

– Ущипните меня, – ответил я. – Ой! Больно же.

– Вы что, не рады меня видеть? Вы так повзрослели!

– Ах, вы ли это?!

– Да. А вы Тедди, не так ли?

– Разумеется. Единственный вопрос: а вы и в самом деле… То есть я хотел сказать, в Америке ужасные фотографы.

– О, я вас поняла. Вы мне льстите. – И она засмеялась.

– Льщу? – возмутился я. – Вы… вы…

Она сказала, что ждала моего прихода! О Боже!

Я бы затруднился описать Амелию. Не знаю, как другим, но когда я читаю, что у леди Клары (из древнего графского рода!) овальное лицо, жемчужные зубки, слегка вздернутый носик и ямочка на подбородке, – мне это ни о чем не говорит. Зато если автор пишет, что она просто милая, я воображаю прелестнейшее личико, не важно, принадлежит оно деревенской простушке или городской мадам. Это и есть моя леди Клара. И теперь если вы изволите вообразить себе самую прекрасную девушку на свете, не упуская из виду, что говорит она с изумительным американским акцентом, и забудете (если это облегчит вам восприятие), что она «ждала моего прихода», то это и есть Амелия – героиня нашей книги до самой последней главы.

– Мне было двенадцать, когда мы виделись в последний раз, – промолвила Амелия.

– Десять лет назад. Значит, сейчас вам девятнадцать.

– Я бы предпочла двадцать два, если не возражаете. Подумать только! Мы оба уже взрослые. Тедди, вы просто обязаны показать мне Лондон. Все-все, что только сможете.

– То есть зоопарк, Тауэр и…

– Да-да, именно все. За исключением Музея Виктории и Альберта.

– Вы там уже были?

– Разумеется. Сегодня утром.

– Тогда по рукам, – ответил я. – Я с удовольствием свожу вас в зоопарк или куда-нибудь еще.

Родители Амелии с довольным видом отметили, как я вырос, возмужал и «Боже мой, сколько лет прошло!». За чаем я был, надеюсь, очень мил. Я обсудил фискальные меры [12] с папой Уильямом, подчеркивая, что есть два пути разрешения проблемы и не стоит спешить с выводами. Также я поведал ему, как именно адмирал Того упустил свой шанс [13]. Тогда только началась Русско-японская война. Тетушке Энни я давал советы, в какую лучше церковь пойти всей семьей, вставляя, где пристало, некоторые подробности из частной жизни приходского священника: к примеру, что его кенаря зовут Перси. Я беседовал и с самой Амелией – обо всем, совершенно не понимая, что говорю.

Наконец нам удалось побыть наедине.

– Отправляемся в понедельник, – заявила она.

– Куда?

– Вокруг света. По Лондону. Вы ведь сможете уделить мне время?

– Разумеется, мой дорогой Холмс. У меня есть друг, который любезно согласился присмотреть за моими пациентами. Куда же мы отправимся?

– А вы куда хотели бы пойти?

– В зоопарк. Обожаю зверей.

– Тогда пойдемте. Но я уже два раза там была – вчера и в четверг. Я от него без ума.

– Амелия, как вы могли? Вы же должны были разбирать чемоданы! И с кем вы ходили? Конечно же, мы не пойдем, если…

– Конечно же, пойдем. Я вас кое-кому представлю. Он просто душка. Я сразу влюбилась.

– Мне нравятся рептилии, – холодно ответствовал я, – но я терпеть не могу насекомых. Если эта тварь не принадлежит к их числу, я, пожалуй, не против с ней познакомиться.

– С ним, – поправила меня Амелия. – До свидания. В понедельник в два часа. Поедем в кебе. Обожаю их.

Не помню, как добрался до дома.

Глава IV

Спящий Лондон

Я лежал без сна и думал об Амелии. Я представлял нас с ней при головокружительных обстоятельствах. Свирепейший лев зоопарка сбежал из клетки. Поднялась паника. Воздух задрожал от криков и воплей. Мы с Амелией на другом конце парка не приняли их всерьез и повернули за угол. Там стоял он – царь зверей…

Я снял пиджак и засучил рукава.

– Амелия, – крикнул я, – бегите! Я присоединюсь к вам у клетки с опоссумами.

– Тедди! – зарыдала Амелия.

Я выхватил у нее зонтик и, размахивая им, с громким криком кинулся на хищника. Некоторые эпизоды моей жизни – наиболее впечатляющие – вдруг всплыли перед глазами. Я подумал об Амелии. И о Ливингстоне. Когда-то я увидел в книге иллюстрацию с изображением льва, прижимающего к земле этого бесстрашного миссионера. Ливингстон притворяется мертвым, а лев грызет его руку. Из текста следовало, что ощущения при этом скорее приятные – у Ливингстона, разумеется (впрочем, и у льва тоже, если он был голоден). Меня это поразило. С неожиданным воодушевлением я закричал и замахал зонтом…

Отступит ли зверь?

И тут лев вдруг вспомнил, что оставил клетку открытой, и побежал ее закрывать. Мы были спасены.

Надевая пиджак, я повернулся к Амелии. О, великий момент!

По ночам в городе чистят улицы. Я поймал себя на том, что прислушиваюсь к звукам. Копыта лошадей – цок-цок, цок, цок-цок; ш-ших-ш-ших – шарканье метлы по булыжникам; и потом: «Тпру-у! Эй, я что сказал – тпру-у! Назад!» Ш-ших-ш-ших, цок-цок, тпру-у!

Внезапно меня охватила непонятная ярость. Я проклинал дворника на все лады. Никогда и ни к кому я еще не испытывал такой ненависти. Мне хотелось отхлестать негодяя по лицу его собственным хлыстом. Я стал думать об этом человеке. Человеке? Рептилии. Если телепатия существует, то он должен был почувствовать, что я презираю его и готов стереть в порошок.

– Тпру-у, кляча! – снова осадил он лошаденку.

И так всю ночь. Неужели нельзя повежливее с бедным животным? Грубиян.

По ночам печатаются газеты. Везде по соседству. И как мне удавалось заснуть под такой шум от печатных станков? Вот «Дейли мейл»: «Нет налогу на хлеб, нет налогу на хлеб, нет налогу на хлеб» [14]. Потом вдруг по-другому: «Это не налог на хлеб, это не налог на хлеб, это не налог на хлеб».

А вот «Дейли ньюс». Обратите внимание, как она бесшумна. Никаких кричащих заголовков, никакой рекламы спиртных напитков. Ни-че-го. Все тихо и мирно. Ого, а это что? Немного резко и жестко? А, так это газета учит уму-разуму желтую прессу. Давно пора. Она критикует «Дейли мейл» за разжигание войны между Россией и Японией. Что? Вы считаете, что это Россия начала войну? А ваш приятель уверяет, что это вина японцев и что они готовились к войне целых семь лет? Чушь, дорогой мой! Это все «Дейли мейл». Россию с Японией даже не спросили! Прислушайтесь! Слышите? «Виновата «Дейли мейл», виновата «Дейли мейл», виновата «Дейли мейл»…»

Прямо напротив издают «Сан». Чу! Выстукивает свой девиз: «Правда в «Сан», правда в «Сан», правда в «Сан». И вдруг – «Неправда в «Сан»…» Видимо, печатный пресс сломался. А, вот теперь все в порядке, работает как часы: «Правда в «Сан», правда в «Сан»…»

– Ту-ту-у-у! – несется с реки.

Амелия наверняка захочет узнать, где именно на Вестминстерском мосту Вордсворт сочинил свой сонет. Что ж, хотеть не вредно.

Вдобавок я наотрез отказываюсь подниматься на Монумент [15].

А еще она не увидит процессии лорда-мэра [16]. Я сам ее ни разу не видел. Единственное мое достижение.

Итак: зоопарк, Тауэр, Вестминстерское аббатство, Британский музей… Нет, к черту Британский музей. У меня от него голова раскалывается.