Миру и Велимиру (выпуск №1, 2011г.) - Кедров Константин Александрович "brenko". Страница 8
из – соринки в глазу,
из – солнца – бьёт в глаза,
из тьмы – хоть глаз выколи,
из – я вижу собственными главами.
Поехали. Движение. Стёртый пейзаж. Даже протёртый до дырки в этом пейзаже. И вот сквозь эту
дырку – от резкого тормоза не раздавить белку – дыру, единственно-настоящую в этом пейзаже, была видна откуда-то взявшаяся между домами дорога, уходящая вверх. Из чего была сделана эта дыра по- настоящему? Из проглядывающего сквозь нее пейзаж? Нет, не было никакого пейзажа в дыре. Дыра была дырой. В дыре была дара из себя самой. Но где в дыре была дорога? Жил-был один человек. Он жил в одном царстве. И жила-была одна девочка. Где жил этот человек? Где было это царство? Где жила-была эта девочка? – ваши стихи – наяву написаны, наяву в газете раньше, чем всегда? Скорее всего, этот вопрос этот вопрос обозначал, печатала ли Ксения свои стихи. Она поняла слово «стихи» и ответила; «можно читать». – «Пожалуйста», – сказал господин Ив.
Ресторан был таким домиком, к которому посетители подъезжали со стороны озера. И маленький лесок, даже без мужиков в лесу. А ветер резкий как ветер. Они поднялись на второй этаж. Ни одного посетителя.
Окна были расположены низко. И только когда они сели за столик, напротив каждого открылся вид из окна. Окно было рядом с Ксенией. Небольшое окно, прямо на уровне её головы. Потом стена. И точно такое же окно на уровне головы господина Ив. И когда она посмотрела в своё окно, это был именно её вид из окна. И Ксения заговорила по-русски именно об этом. Потому что это её поразило. Господин Ив не видел той части озера, которую она видела из своего окна. И той части леса и части неба, и полчасти человека, который удалялся. Он ничего не понимал из того, что она говорила. О великий, могучий, русский язык! Ты ещё более великий и могучий тогда, когда например один человек говорит, и всё так и возвращается к нему самому. Но ведь он не сам с собой говорит. Он говорит для другого человека. Но ты, великий, могучий, русский, не доступен для того, кому он это говорит, он тебя не понимает, язык. Он на тебе, великий, даже не может заказать меню. Он на тебе, могучий, даже не может предложить снять пальто. Он на тебе, русский язык, даже не может дать имя дереву, которое так и растет напротив окна, безымянное. Ты для него, русский язык, ну как не знаю что, просто про это даже нет слов на русском языке, вот ты что для него такое, русский язык.
И пока она говорила, и пока он слушал и не понимал, официант принес аперитив, потому что Ксения кивнула, когда минуту назад господин Ив предложил ей джин-тоник. Он позволил себе взять её руку. Её рука замерла как зверек в его руке. И если сильнее сжать, то этого зверька можно придушить. Но вдруг этот зверек каким-то образом вывернулся и юркнул в сумочку,
– Вот,– сказала Ксения, – хотите посмотреть?
И она показала господину Ив какие-то квадратики из плотного картона, скрепленные металлическими кольцами. Их было, кажется, четыре, этих фигур. И они составляли небольшую гирлянду.
– Что это? – спросил господин Ив.
Она повернула гирлянду в одну сторону, и господин Ив увидел перед собой треугольник. Она повернула гирлянду в другую сторону, и он увидел перед собой квадрат. «Как разрезать телефонную будку на сорок семь частей, чтобы каждому, поместившемуся в ней, было не обидно? – интересно», – сказал он. Но в эту минуту его намного больше интересовала не гирлянда, а её рука, так ловко манипулирующая гирляндой.
Неожиданно господин Ив встал, ничего не сказав. Он пересёк зал ресторана и исчез за дверью. Куда вела эта дверь? Прошло минут десять. Он не вернулся. И никого не было в зале, даже официанта, Когда Ксения подошла к этой двери, и некоторое время стояла перед ней, не решаясь её открыть. А когда открыла, то увидела небольшую комнату. Пустую. В ней никого не было. «Что за фокусы?» Белые стены и одна большая картина. И тут же господин Ив, появившись у Ксении за спиной, обнял её за плечи, повернул к себе и что было уже настоящим фокусом – поцеловал. Он поцеловал её в лоб. И потом спал целовать. Он целовал её щёки. Волосы. Он поцеловал её в рот. Он поцеловал её в губы.
Он целовал её в Москву, в пригород Берлина, в Африку, в Средиземное море, в яблоко, в грузовик, в подъезд, в жуткую жару, в штиль, в пушок над губой. И одной рукой он поймал обе её руки у неё за спиной. И он удерживал их, чтобы она не мешала ему целовать её в подбородок. В прилипшую к губе прядь волос. В Санкт-Петербург, о котором он читал у Достоевского в переводах, в мочку уха, целиком в Азию, в пустоту над головой, когда ей удавалось отклонить голову, в русский шёпот, в котором ничего не понимал.
И когда Ксения увидела у него на руке, которой он гладил её по щеке, такую маленькую толстенькую стрелочку, приближающуюся к пяти часам, она всплеснула руками и опять заговорила по-русски. Из всего сказанного, господин Ив понял только одну фразу, да и то сказанную ею по-английски:
– Я опаздываю.
О, возвращение домой. Домой. В свою немецкую квартирку, частичку родины. Там, как в рыбной икринке, навсегда заложена программа рыбы.
И сколько бы ни было таких икринок, таких квартирок по всему миру, родина – рыба. В этой икринке – квартирке, есть всё, что есть на родине, даже полутороспальная кровать, рассчитанная не на одного, не на двух, а на полтора человека, и у одного из полтора есть всё, что есть у человека – он симметричен, а у второго из полтора есть только створки неправильной формы и неравной величины, одна больше и толще, а другая является как бы крышечкой при ней.
Она опоздала на час. Александр Сергеевич вошёл в дом и не нашёл дома свою жену. От этого можно умереть в пустыне от жажды, дать пуделю по морде. А можно лечь и смотреть в потолок после того как Серёжа, встретив его, опустил глаза, а Александр Сергеевич лживо сказал ему: «пойду отдохну»..
Дойдет или не дойдёт та чёрная точка на потолке до трещины в углу. И терзать себя: «почему?». И даже Мейстер Экхарт что-то не успокаивает, а какой он молодец, как сладко читать его в дождь после е..., и как сладко он говорит, что вот есть бог и есть творение; и человек, он подальше от бога и поближе к творению. А вот если бы он, человек, забыл себя, говорит Экхарт, родившийся в 1260 году, а умер он, когда ему было всего 67 лет, то есть если человек откажется от самого себя, то тем больше он Бог, и тем меньше он творение.
Александр Сергеевич любил свою жену Кису больше бога, и если бы его спросил убийца, который может убить даже бога, кого убить? бога или Кису? он бы сказал ему – ради бога, только не Кису.
Фотокомпозиции Александра Лысенко
------------------------------------------------------------------------------
Алексей Торхов
ДООС – торозавр
Николаев, Украина
«НЕО»-ТВРАТИМОСТЬ
птицы стряхивающие с крыльев остатки неба…
пальцы сцарапывающие папиллярные узоры…
память вспоминающая о кнопке «delete»…
…
тянусь к детонатору…
твоего обнажённого тела…
…
пытаюсь припомнить своё завтра…
за секунду до взры…
«СКАЙ»-НЕР
ладони ползут облаками…
по куполам твоего храма…
считывают аритмию ереси…
непроизносимого имени…
замирают от сбоя…
комкающего молитву…
но допускающего жизнь…
на земле…
ДАВНЕЕ ПОВЕ(Т)РИЕ
семена по ветру…
имена по вере…
мысли на генетическом уровне…
…
посадить как сына…
вырастить как дом…
воспитать как дерево…
Рисунок Велимира Хлебникова
----------------------------------------------------------------------------------
-- Продолжение темы ПО № 20 «Ладья – Лад Я» 2006 г. –
Велимир Хлебников
Дети выдры
(фрагмент)