Луис Мариано, или Глоток свободы - Гавальда Анна. Страница 2
Лола переспрашивает с убитым видом:
– Ты уверена?
– Абсолюу-у-утно уверена! Я же все-таки в курсе официальных цен! И точно знаю, что Estée Lauder использует эфирные масла наивысшего кач…
И вот именно в этот момент я оборачиваюсь к сестре и спрашиваю:
– А он случайно не при тебе?
– Кто «он»?
– Ну этот самый крем.
– Нет… кажется, нет… Хотя постой-ка… Может, и при мне… Погодите, я посмотрю в сумке.
Она возвращается с флаконом и протягивает его нашей экспертше.
Та вздевает на нос свои полукруглые очочки и начинает обследовать предмет со всех сторон. Мы сидим молча, впившись в нее глазами и с тоскливым страхом ожидая вердикта.
– Ну как, доктор? – отваживается наконец Лола.
– М-да… Действительно, Lauder… Я узнаю этот запах… И потом, текстура… У фирмы Lauder текстура особенная, ни с чем не спутаешь. Просто невероятно… Сколько, говоришь, ты заплатила? Двадцать евро? Просто невероятно! – вздыхает Карина, укладывая свои очочки в футляр, а футляр – в косметичку Biotherm, а косметичку Biotherm – в сумку Tod’s. – Просто невероятно!.. Скорее всего, это отпускная цена. Ну как прикажете торговать, если они устраивают такой демпинг?! Это же нечестная конкуренция, ни больше ни меньше. Это… это значит, они не оставляют вообще никакой маржи, они… Нет, это вообще бог знает что такое! Просто плакать хочется…
И Карина, погрузившись в глубокую скорбь, долго приходит в себя, мешая и перемешивая свой обессахаренный сахар в чашке декофеинизированного кофе.
Самое трудное для нас в эту минуту – сохранять невозмутимые лица до тех пор, пока мы не уйдем на кухню, где можно дать волю веселью. Вот уж там мы начинаем кудахтать, точно две курицы-несушки. Если мама застает нас в таком состоянии, она всегда огорчается: «Господи, до чего же вы обе вредные!..» И Лола возмущенно отвечает: «Ну уж извините!.. Все-таки эта гадость обошлась мне в семьдесят две монеты!», и мы снова прыскаем со смеху, стоя над посудомойкой и держась за бока.
– Ладно… Если ты столько выиграла за одну ночь, то могла бы хоть разок поучаствовать в расходах на бензин…
– И на бензин, и даже на оплату дорожных сборов, – добавляю я, потирая нос.
Отсюда, с заднего сиденья, не видно ее лица, но я прекрасно представляю себе ее довольную усмешечку и ручки, аккуратно сложенные на аккуратно составленных коленях.
Извернувшись, я пытаюсь достать из кармана джинсов крупную купюру.
– Оставь это, – говорит мой брат.
Карина верещит:
– Но почему?.. Симон, я не понимаю, почему…
– Я сказал, оставь это, – повторяет брат, не повышая тона.
Она открывает рот, закрывает его, ерзает на сиденье, снова открывает рот, отряхивает ногу, стягивает с пальца колечко с сапфиром, снова решительно надевает его, осматривает ногти, пытается что-то сказать, но, осекшись на полуслове, замолкает окончательно.
Атмосфера накалена. Если уж Карина заткнулась, это означает одно: они в ссоре. Если она заткнулась, это означает, что мой брат повысил на нее голос.
А такое случается крайне редко…
Мой брат никогда не выходит из себя, никогда и ни о ком слова дурного не скажет и не осуждает ближнего своего. Мой брат – существо с другой планеты. Может быть, с Венеры…
Мы его обожаем. И часто спрашиваем: «Ну как тебе удается быть таким невозмутимым?» Он пожимает плечами: «Сам не знаю». Тогда мы спрашиваем: «Неужели тебе никогда не хотелось дать себе волю, сказать какую-нибудь гадость, пускай хоть самую мелкую?»
– Ну для этого у меня есть вы, мои красавицы! – отвечает он с ангельской улыбкой.
Да, мы его просто обожаем. Как, впрочем, и все остальные. Наши няни, его учительницы и преподаватели, коллеги и соседи… Абсолютно все.
В детстве мы валялись на паласе в его комнате, слушали его диски, чмокали его в щечку, когда он делал за нас домашние задания, и развлекались тем, что строили планы на будущее. Мы еще тогда ему предсказывали:
– Ты такой добрый и уступчивый, что обязательно угодишь в лапы к какой-нибудь зануде.
И попали в самую точку.
Догадываюсь, из-за чего они разругались. Скорее всего, из-за меня. Могу воспроизвести их разговор слово в слово.
Вчера днем я позвонила брату и спросила, сможет ли он взять меня с собой. «Ну о чем ты спрашиваешь!» – ответил он с ласковым упреком. После чего его дражайшая половина наверняка закатила истерику: еще бы, ведь тогда им придется сделать огромный крюк. Мой брат, должно быть, просто пожал плечами, а она поддала жару: «Подумай, дорогой… нам ведь ехать в Лимузен… а площадь Клиши, насколько я знаю, совсем в другой стороне…» [4]
И он, такой добрый и уступчивый, вынужден был резко ее осадить, чтобы показать, кто в доме хозяин, и они легли спать, так и не помирившись, и она провела ночь в позиции «спина к спине».
Проснулась она в паршивом настроении и, сидя над чашкой своего биоцикория, снова завела ту же песню: «Все-таки твоя бездельница сестра могла бы встать пораньше и доехать до нас сама… Как посмотришь, на работе она не больно-то убивается, – что, неправда?»
Он даже не ответил. Сидел и молча изучал дорожную карту.
Надувшись, она пошла в свою ванную Kaufman & Broad (отлично помню наш первый визит в их дом: Карина в легком муслиновом шарфике нежно-сиреневого цвета, намотанном на шею, порхала между своими цветочными горшками и с придыханием описывала нам свой «Малый Трианон»: «Здесь у нас кухня – очень функциональная. Здесь столовая – очень уютная. Здесь гостиная – модулируемая. Здесь комната Лео – игровая. Здесь прачечная с сушкой – необходимая. Здесь ванная – двойная. Здесь наша спальня – с современным освещением. Здесь…» Такое впечатление, будто она хотела все это нам продать. Симон подвез нас до вокзала, и на прощание мы сказали, решив его утешить: «Красивый у тебя дом!» «Да, очень функциональный», – ответил он, горестно кивнув. Ни Лола, ни Венсан, ни я даже рта не раскрыли на обратном пути. Сидели и грустно молчали каждый в своем углу купе, думая, вероятно, об одном и том же. О том, что у нас отняли старшего брата и что отныне жизнь без него станет куда печальнее…), а затем, во время поездки от своей «резиденции» до моего бульвара, демонстративно раз десять смотрела на часы, стонала на каждом перекрестке, увидев красный свет, и когда наконец посигналила мне – могу поспорить, что сигналила именно она, – я просто не услышала гудков.
Ох беда, вот беда так беда…
Милый мой Симон, прости, я так огорчена, что тебе досталось из-за меня…
В следующий раз я уж постараюсь быть более пунктуальной, обещаю тебе.
Я начну хорошо себя вести. Буду рано ложиться спать. Брошу пить. Перестану играть в карты.
В следующий раз я соберусь и начну новую жизнь. Я наконец устроюсь… Не веришь? Честное слово! Найду себе кого-нибудь. Какого-нибудь приличного парня. Белого. Единственного сына у родителей. С водительскими правами и «тойотой», работающей на «экологическом» топливе типа рапсового масла.
Я подцеплю себе такого, который работает на почте, потому что его папа тоже работает на почте и потому что он вкалывает двадцать девять часов в неделю и никогда не берет больничный. Такого, который не курит. Это я специально оговорила в своей карточке Meetic [5]. Не веришь? Погоди, скоро сам убедишься. Ну чего ты зубы скалишь, идиот?
И тогда уж я перестану тебе надоедать по утрам в субботу просьбами отвезти меня за город. Я скажу своему почтовому «пусику»: «Пусик, ау! Ты ведь отвезешь меня на свадьбу моей кузины на твоей “тойоте” с твоим замечательным джи-пи-эсом, который работает даже на Корсике, даже в заморских департаментах Франции?» – оп-ля! – не успею я и мигнуть, как окажусь в нужном месте.