Ян - Гавальда Анна. Страница 4

Я бегом поднимаюсь на третий этаж, чтобы не околеть на лестнице, запиваю остатками водки банан, опустошаю водогрейку и наконец падаю замертво.

Сегодня я заканчиваю раньше, чем обычно, но я по-прежнему один. Мелани возвращается только в четверг.

Я только что разговаривал с ней по телефону: отель хуже, чем ожидалось, спа закрыто, компания никудышная.

Что ж…

(Она медицинский представитель, и фармацевтическая компания, на которую она работает, регулярно устраивает мотивационные семинары, чтобы помочь сотрудникам, какими бы они ни были, преодолеть травмирующую ситуацию с дженериками.)

– Ты сходишь за продуктами?

Конечно. Само собою разумеется, я схожу за продуктами… Вот уже два года, как я этим занимаюсь и вовсе не собираюсь резко менять уклад нашей жизни сегодня вечером…

– И не забудь дисконтную карту. В прошлый раз, я подсчитала, мы из-за тебя потеряли минимум шестьдесят баллов.

Мелани – продвинутый потребитель. Шестьдесят баллов – это серьезно.

– Нет-нет. Я не забуду. Ладно, давай, мне надо идти, пора вывести моего маленького Вуф-Хуфа…

– Что, прости?

– Я о пылесосе.

– А…

Когда она вот так вот говорит «А…», я задаюсь вопросом, что она на самом деле думает. Огорчена ли она? Говорит ли она обо мне со своими коллегами? Говорит ли она им: «А мой парень торгует Вуф-Хуфами всех цветов радуги»?

Сомневаюсь. Она-то думала, что встретила нового Старка, а оказалась вместе с кем-то навроде клика правой клавишей мышью с ubaldi.com [15] – жестко. К тому же, мне кажется, она считает, что я целыми днями только и делаю, что развлекаюсь со всякими там гаджетами. Если бы она знала… Антикоагулянты всучить куда проще, чем какой-нибудь холодильник, который достает тебя всякий раз, как ты входишь на кухню… Ладно. Проехали. Сегодня я заканчиваю пораньше, но в супермаркет не попрусь – видел, что только сегодня в «Гранд Аксьон» в 21:00 будут давать «Бег на месте» Сидни Люмета.

Спасибо тебе, жизнь.

Я смотрел этот фильм вместе с кузеном (возможно, даже в этом же самом зале), когда мне было пятнадцать, то есть я был примерно того же возраста, что и Ривер Феникс, сыгравший Дэнни Поупа, и фильм произвел на меня настолько мощное впечатление, что выйдя из кино, я попал под автобус. Честное слово. Перелом четырех пальцев на ноге.

В общем, перспектива снова увидеть этот фильм заставляет сердце мое биться сильнее, так как ко всему прочему это мой секрет от Мелани, которая этой истории не знает – я тоже на свой лад собираю баллы.

Решаю сначала зайти домой переодеться и перекусить, а потом взять велик напрокат.

(Классно катить на велике после кино: фара, словно прожектор в ночи, и лучшие сцены из фильма освещают твой путь.)

Поднявшись к себе на третий этаж с наполовину съеденным багетом в одной руке и пачкой дурацкой корреспонденции в другой, я утыкаюсь носом в шкаф. Синий пластиковый шкаф. Поскольку он стоит поперек лестничной площадки, то загораживает мне проход, но так как я не безрукий, то кладу свое барахло и берусь за шкаф, чтоб передвинуть его на метр в сторону. И в этот момент я слышу тоненький голосок:

– Мама! Мама! Там дядя застрял!

Другой высокий голос:

– Ты слышишь, Исаак? Ты слышал, что сказала твоя дочь? Да сделай же что-нибудь, господи!

И наконец, глухой рев папы-медведя:

– Эй вы там! Баловницы! Эй! Неугомонные! Вы смерти моей хотите? Ждете, что я не выдержу этого кошмара, чтобы получить наследство? Не дождетесь! Слышите меня? Никогда! Никогда вам не достанутся папашины диковины! (потом более мягким голосом в мой адрес) Извините, сосед, извините… Вы справились?

Я поднимаю голову и вижу над изгибом перил пятого этажа краснолицего бородача, а между перекладин – двух маленьких Златовласок, которые разглядывают меня с важным видом.

– Все в порядке, – отвечаю я.

Он откланивается, я прохожу к своей двери и стараюсь как можно аккуратнее поворачивать ключ в замке, чтобы дослушать, чем у них там все закончится.

– Давайте-ка, малышки, пойдем… Не то простудитесь.

Но мама-медведица имеет на этот счет совсем другое мнение:

– Так как же Ганс?

– Ганс – кретин. Мы с ним поспорили на втором этаже, и на третьем он меня бросил. Вот, если тебе это интересно, вот! Ганс кре-тин! (по слогам проревел он с такой силой, чтобы услышал весь дом). Давайте, девчонки, немедленно домой, а не то я закрою вас в этом мастодонте, за которого ваша матушка заплатила двести евро какому-то бандиту. Винтаж, винтаж, я вам щас тут такой винтаж покажу… И поживее, болтушки! Ваш господин голоден!

– Вот тут, мой дорогой, давай-ка договоримся: пока мой чудесный изящный буфетик стоит на лестнице, никакого ужина у тебя не будет.

– Прекрасно, моя дорогая! Просто замечательно! Раз так, я съем ваших дочек!

Мсье рычит, как людоед, и по всей лестничной клетке разлетаются детские визги.

Я в восхищении оборачиваюсь, зачарованный искорками волшебной лампы…

Их дверь захлопывается, а мне вдруг, сам не знаю почему, больше совсем не хочется заходить к себе домой.

Пойду-ка я лучше съем кебаб.

Задумчиво спускаюсь вниз.

Ее я видел раз или два, мы встречались с ней на лестнице утром, когда она вела своих девочек в школу. Вечно взъерошенная, спешащая, но всегда любезная. Мелани ворчит, потому что она как попало бросает коляску в подъезде. Коляску с кучей игрушек, ведерок, песка и крошек. Когда рядом стоят упаковки воды или молока, я поднимаю их до своего этажа и ставлю на лестницу – таким образом они преодолевают больше половины пути как бы самостоятельно.

Мелани всякий раз возводит очи горе: курьер в придачу к демонстратору – это уже чересчур.

Как-то раз эта мамочка с пятого этажа, стремительно пролетая мимо, осыпала меня самыми горячими благодарностями за мою скромную помощь, в ответ я уверил ее, что это излишне, признавшись, что в награду брал пару раз у нее печеньки из пачки, которую она оставляла в сетке под коляской. Уже издалека я услышал ее смех, а на следующий день целая пачка печенья ждала меня на коврике перед дверью.

Я не стал говорить об этом Мелани.

Его я впервые видел лицом к лицу, но мне кажется, именно его шаги я слышу по вечерам.

Я знаю, что он подписан на «Газет Друо» [16], потому что этот журнал вечно торчит из их почтового ящика, а еще – что он ездит на «мерседесе-универсале», потому что те же журналы валяются на приборной панели.

Однажды утром я наблюдал, как он вытащил из-под «дворника» квитанцию на штраф, подобрал ею собачью какашку и выбросил все это в канаву.

Это все, что я о них знаю. Надо сказать, мы не так давно сюда переехали…

Папашины диковины… Я сладко улыбался.

Колоритная у них вышла сценка. На самом деле они ругались как актеры бульварного театра. Пожалуй, даже как опереточные персонажи. Да-да, герои оперетты. Он не кричал, он пел раскатистым басом: «Неугомонные! Винтаж! Винтаж! (Звучало как „ажиотаж“.) Прекрасно, моя дорогая!» – и его вокальная партия все еще резонировала у меня в ушах.

Я улыбался, держась за перила.

Улыбался, стоя в кромешной темноте, потому что дежурное освещение погасло, а я прекрасно чувствовал себя в этой темноте, все снова и снова прокручивая перед собой эту сценку – настоящий подарок свыше: немножко парижской жизни в стилистике Оффенбаха.

Не успел я и носа наружу высунуть, как сильный порыв ледяного ветра проветрил мне мозги.

Боже, как же я медленно соображаю. Я развернулся и бегом поднялся наверх.

– Он вам мешает, да?