Дочь генерала - Демилль Нельсон. Страница 19

— Как же вы убедились, что она мертвая?

— Мертвый он и есть мертвый. Уж отличу от живого.

— Когда вы покинули штаб?

— Примерно в четыре.

— И когда нашли труп?

— М-м... да минут через двадцать — тридцать.

— Вы останавливались у каких-нибудь караульных постов?

— У некоторых останавливался. Никто не видел, чтобы она проезжала. Тогда я подумал, что она первым делом двинула к последнему караулу. Поэтому я не стал все объезжать, а прямым ходом туда.

— Может быть, она притворялась нездоровой?

— Никак нет.

— Постарайтесь припомнить, сержант.

— М-м... Нет, не такой она человек. Может, это мне тоже приходило в голову, не помню. Помню только, что подумал — не заблудилась ли на территории. Ночью у нас заблудиться очень даже просто.

— Вы не думали, что, может быть, у нее поломка?

— Я подумал об этом, мэм.

— Значит, когда вы увидели ее, это не было полной для вас неожиданностью?

— Может, и не было. — Он выудил из кармана пачку сигарет и спросил у меня: — Ничего, если курну?

— Валяйте. Только выдоха не делайте.

Он улыбнулся, прикурил сигарету, жадно затянулся несколько раз, извинившись перед мисс Санхилл за то, что портит воздух. Единственное, о чем я, быть может, не жалею, вспоминая прежнюю армию, — это дешевые, по двадцать пять центов, сигареты и сизоватый дымок, нависавший над любой точкой в расположении воинской части, кроме оружейных складов и хранилищ горючего.

Я подождал, пока Сент-Джон, «Святой Иоанн», примет свою дозу никотина, потом спросил:

— Когда вы объезжали базу, разыскивая ее, вам приходило в голову слово «насилие»?

Он кивнул.

— Я никогда не видел капитана Кемпбелл, — продолжил я. — Она была симпатичная?

Он глянул на Синтию, затем на меня и ответил:

— Очень симпатичная.

— Как говорят, приманка на свиданку?

На мою приманку он не клюнул, только сказал:

— Красивая была, это точно, но держала себя строго. Если бы кто вздумал положить на нее глаз, его бы в два счета вымели отсюда как миленького. Правильная женщина, все так говорили. Генеральская дочка.

Через несколько дней и недель Харолду предстояло переменить свое мнение. Но интересно другое: в глазах местного населения Энн Кемпбелл была настоящей леди.

Сержант добавил:

— Некоторые женщины — как медсестры... должны быть малость того... Как бы это сказать... Ну, вы понимаете...

Я чувствовал, как закипает Синтия. Будь я мужиком, а не слизняком в штанах, я бы сказал, что у нас в УРП бабы еще хуже. Но я был во Вьетнаме и знал, что незачем понапрасну испытывать судьбу.

— Почему вы не поехали на ближайший пост? У рядовой Роббинз был телефон...

— Не подумал об этом.

— И не подумали, что надо поставить охранять тело?

— Не подумал. Не в себе я был, правда.

— Что вообще побудило вас отлучиться из штаба и отправиться на поиски капитана Кемпбелл?

— Она долго не возвращалась, и я не знал, где она.

— Вы всегда следите за поведением старших по званию?

— Что вы, сэр! Но тут я чувствовал что-то неладное.

Ага, вот оно.

— Почему?

— М-м... она... как бы это сказать... вроде бы нервная была в тот вечер.

— Не могли бы вы подробнее описать ее поведение? — спросила Синтия.

— Конечно, мэм... Я и говорю, нервная была. Видать, ей было не по себе. Может, беспокоилась о чем, не знаю.

— Вам приходилось разговаривать с капитаном Кемпбелл до вчерашнего дежурства?

— Никак нет.

— Вы прежде видели ее в расположении части?

— Так точно, сэр. Несколько раз.

— А за пределами части?

— Нет, сэр.

— Тогда как же вы могли сравнить ее обычное поведение с поведением в тот вечер?

— Не мог, сэр. Но когда человек беспокоится, сразу видно, — ответил он и тут же добавил, словно его неожиданно осенило: — Строго себя держала, это точно, и работала вчера дай Бог каждому, но потом вдруг ни с того ни с сего вроде бы притихнет, задумается.

— Вы ей не сказали об этом?

— Я? Она бы мне голову свернула. — Он робко улыбнулся, показав следы двадцатилетних трудов армейских дантистов. — Извиняйте, мэм.

— Не стесняйтесь, сержант, — сказала мисс Санхилл с чарующей улыбкой, свидетельствующей о зубоврачебной гигиене и добросовестной работе частных дантистов.

Синтия верно сказала. Добрая половина этих старых вояк рта раскрыть не может, чтобы не выругаться, не щегольнуть блатным жаргоном и не подпустить какое-нибудь заграничное словечко, услышанное в скитаниях по американским военным базам на любой широте и долготе. В чести у них также соленые южные выражения, хотя родом иной из самой Аляски.

— Скажите, ей в тот вечер звонили? Или, может быть, она звонила? — спросила Синтия.

Молодец Синтия, хотя ответ на ее вопрос я уже знал.

— Сама она при мне не звонила. Может, когда я выходил, не знаю. А вот ей кто-то звякнул, она велела мне выйти.

— В котором часу был звонок?

— Аккурат минут за десять как ей уехать.

— Вы подслушивали разговор? — спросил я.

Он энергично покачал головой.

— Хорошо. Скажите, как близко вы подошли к телу? — спросил я.

— Как близко? М-м... фута три-четыре.

— Не понимаю, как вы определили, что она мертва.

— Э-э... Я просто подумал, что она того... Глаза у ней были открытые... Я позвал ее...

— Вы были вооружены?

— Никак нет.

— Разве по инструкции не положено на дежурстве иметь при себе оружие?

— Забыл, видать, захватить.

— Итак, вы увидели тело, подошли на расстояние трех-четырех футов, решили, что она мертва, и дали деру?

— Угу... Видать, должен был поближе подойти, да?

— Сержант, у ваших ног лежит раздетая женщина, знакомый вам офицер, и вы даже не нагнулись, чтобы узнать, что с ней? Мертвая она или живая.

Синтия толкнула меня под столом ногой.

Плох тот следователь, который становится судьей. Пора было оставить свидетеля с хорошим следователем. Я поднялся:

— Вы тут без меня. Я скоро вернусь.

Я пошел в камеру, где содержалась рядовой первого класса Роббинз, открыл незапертую дверь. Она босая лежала на койке и читала листок, который каждую неделю выпускала служба информации и печати части. Газетчики старательно стряпали хорошие новости, и я подумал, какой санобработке они подвергнут изнасилование и убийство дочери начальника базы.

Когда я вошел, Роббинз посмотрела на меня, отложила газету, села, прислонясь к стене.

— Доброе утро, — сказал я. — Я мистер Бреннер из УРП. Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов относительно минувшей ночи.

Она оглядела меня с ног до головы и возвестила:

— На карточке у вас написано «Уайт».

— Это девичья фамилия моей двоюродной тетушки, — пояснил я, усаживаясь на пластиковый стул. — Вы не являетесь подозреваемой...

Я повторил положенную формулу. Она выслушала меня с полнейшим равнодушием.

Задавая для разбега второстепенные, околичные вопросы, я внимательно изучал рядового Роббинз. Было ей лет двадцать, стриженые русые волосы, опрятная на вид, на редкость живые глаза, если учесть, какими были ночь и утро, — в общем, миловидная девчушка. У нее был низкий голос и южный акцент, и корни ее социально-экономического статуса до того, как она приняла присягу, находились там же. Теперь она была равноправный рядовой первого класса, смотрела сверху вниз на новобранцев и, судя по всему, ожидала повышения.

Наконец я подобрался к первому значащему вопросу:

— Вы видели капитана Кемпбелл в тот вечер?

— Она прибыла в наше караульное помещение около двадцати двух часов, разговаривала со старшим офицером.

— И вы узнали ее?

— Кто же не знает капитана Кемпбелл?

— После этого вы ее видели?

— Нет.

— Она не приезжала на ваш пост?

— Нет.

— Когда вы заступили на пост у склада боеприпасов?

— В час ноль-ноль. Смениться должна была в пять тридцать.

— Кто-нибудь еще проезжал ваш пост в промежутке между заступлением на дежурство и тем моментом, когда за вами приехал военный полицейский?