Закат Кенигсберга Свидетельство немецкого еврея - Цвик Михаэль. Страница 16

Но в 1940 году Лоренц должен был понимать, к чему призывает. Он недвусмысленно одобрял проводившуюся расовую политику, но требовал «более решительной, чем существующая ныне, выбраковки морально неполноценных». Кроме того, символическая убедительность руин кенигсбергской синагоги не могла остаться незамеченной кенигсбергским профессором психологии. В городе каждый ребенок знал, что расовая политика, столь ценимая Лоренцем, была направлена против евреев, цыган, негров, славян, врагов народа (инакомыслящих), инвалидов и асоциальных лиц.

Неоднократно предпринимались попытки выяснить, как это могло получиться, что тысячи так называемых нормальных людей позволили сделать себя соучастниками методических массовых убийств. Поиски ответа на этот вопрос должны были бы вывести на статьи, подобные упомянутой. С помощью запугиваний «раковой опухолью» и удалось в конце концов повсеместно заглушить голос совести и оправдать совершенно невероятные действия. Для меня остается непонятным, почему тех, кто призывал к преступлениям, впоследствии не только не тронули, не только не привлекли к судебной ответственности, но и удостоили высших почестей, тогда как те, кого они совратили, были казнены или попали в заключение. Неужели желание, требование и обоснование необходимости «выбраковки» настолько невиннее, чем ее осуществление? Этим вопросом я задавался еще до того, как жители Вены сделали нобелевского лауреата Лоренца почетным гражданином.

В будущем Конрад Лоренц займется критикой многих «смертных грехов», но, к сожалению, забудет упомянуть один из худших — беспринципную привычку шагать по трупам!

После того как я оплатил и забрал в еврейской общине кусок желтой волокнистой ткани с напечатанной на ней еврейской звездой, стало невозможно делать вид, будто ты такой же, как все, или, иначе говоря, иногда забывать, что ты не такой же, как все. До этого нам с Рут случалось в хорошую погоду брать напрокат лодку и час-другой беззаботно кататься по замковому пруду. Мы проплывали под склонившимися ивами, мимо уток и лебедей, и никто не догадывался, что нам это запрещено. Изредка мы, хоть и испытывая страх, ходили в кинотеатр или ездили на пригородном поезде купаться на море. Но отныне на каждый предмет верхней одежды нужно было нашивать желтую звезду и носить ее открыто над сердцем. Нарушителям грозила немедленная отправка в концлагерь.

Приходилось всякий раз преодолевать себя, прежде чем выйти с этим клеймом на улицу и ловить на себе взгляды удивления, любопытства, неприязни, но порою и сочувствия. Из-за того, что встречалось и оно, уже через месяц после введения правила о ношении еврейской звезды появилось распоряжение РСХА (Главного имперского ведомства безопасности) IV 84Ь — 1027/41 от 24 октября 1941 года, гласившее, что «все лица немецкой крови, публично выражающие дружественное отношение к евреям… подлежат взятию под стражу, а в тяжких случаях заключению в концлагерь на срок до трех месяцев. Еврейский участник эпизода до принятия решения в любом случае заключается в концлагерь». Итак, на сочувствие был наложен полицейский запрет. «Раковые клетки» защите не подлежат, общаться с евреями ни в коем случае нельзя. Таким образом, большая часть тех, кто был настроен критически, подвергалась запугиванию и отныне уже не решалась выказывать евреям свою симпатию.

Как описать чувства, психологическое состояние человека, который вынужден носить знак, долженствующий вызывать ненависть? В тринадцать лет я выглядел как обычный немецкий подросток. Да и мои школьные друзья мало походили на созданный нацистской пропагандой нелепый образ типичного представителя «низшей расы»: длинные черные волосы, горб и кривой нос (примерно такой была наружность замечательного философа Моисея Мендельсона, столь почитаемого своими современниками, в частности Лессингом и Лафатером). Теперь же, при наличии звезды, крючковатый нос был ни к чему. Желтого пятна вполне хватало, чтобы вызвать ненависть к клейменым, даже если те выглядели так же, как собственные дети или родители. Тогда же семеро нацистски ориентированных руководителей церкви, в том числе президент церковного ведомства земли Саксония и епископ земли Мекленбург, заявили:

Будучи членами немецкого народного сообщества, нижеподписавшиеся земельные руководители германской евангелической церкви полностью поддерживают историческую оборонительную войну, необходимой частью которой, помимо прочего, стало распоряжение имперской полиции о маркировке евреев — прирожденных врагов мира и рейха. Так еще Мартин Лютер, наученный горьким опытом, призывал применить к ним строжайшие меры и выдворить их за пределы немецких земель…

Христианское крещение ничего не меняет в расовом характере еврея, его этнической принадлежности и биологической сути. Всякой земельной евангелической церкви надлежит проявлять заботу о немецких соотечественниках. Христианам еврейского происхождения в ней нету места и не будет предоставлено никаких прав.

Евреи были настолько бесправны, что их можно было безнаказанно сгонять с тротуара на дорогу, бить, оплевывать, а при желании и убивать.

Строго предписывалось, чтобы звезду всегда было хорошо видно, однако не всегда ведь удавалось проследить, случайно или нет левая рука оказалась поднесенной к носу — единственный способ на время скрыть свое клеймо.

Поначалу все это вызывало у окружающих, главным образом, любопытство, но постепенно ситуация менялась. И если о неприятных, но сравнительно безобидных насмешках и издевках детей я готов не вспоминать, то непонятное в ряде случаев поведение взрослых до сих пор не выходит у меня из головы, о чем я и хотел бы рассказать.

Как уже говорилось, самым неприятным является воспоминание о сильном ударе, нанесенном мне по голове кем-то сзади. Как же нужно было ненавидеть, чтобы сделать такое! То, что нападавший сразу же скрылся, говорило о его нечистой совести или трусоватости.

В другой раз, спустя несколько месяцев, когда я, как обычно, шел на работу, некий человек в штатском, приблизившись ко мне, прорычал, чтобы я, «еврейская свинья», шел по проезжей части, а не по тротуару, предназначенному для «приличных» граждан. И я вынужден был идти вдоль сточной канавы, сторонясь повозок, автомобилей и велосипедов, пока не оказался вне поля зрения этого господина. Отказ выполнить приказание, особенно в том случае, если бы он оказался важным чиновником, мог расцениваться как сопротивление государственной власти и повлечь за собою немедленную депортацию. Жаловаться в суд евреям больше не позволялось, и государственная полиция имела на этот счет специальные указания.

Не меньший шок испытывал я от плевков. Случалось, кто-то, обычно это был молодой мужчина, неожиданно плевал мне в лицо. Чтобы этого избежать, я стал передвигаться только на велосипеде. Мне кажется, что на фоне того, как относились к «меченым» в других городах, например в Гамбурге, Кельне или Берлине, население Восточной Пруссии выделялось своей враждебностью к евреям, что, вероятно, было следствием бесчисленных подстрекательств в выступлениях Эриха Коха, гауляйтера Восточной Пруссии, тщеславного человека и патологического антисемита. К этим выводам я пришел, послушав рассказы других людей, носивших звезду.

Незабвенны и противоположные реакции, которые, разумеется, тоже имели место. Приветливое слово, кусок пирога, торопливо сунутый в руку, когда никто не видит, взгляд, жест. Редкость таких случаев, несомненно, объясняется тем, что требовалось немалое гражданское мужество, чтобы нарушить закон, грозивший отправкой в концлагерь за проявление подобного сочувствия.

Однажды, когда я ехал на велосипеде на работу, меня остановила молодая женщина. Она торопливо сказала мне на ломаном немецком, что видит меня не впервые и хотела бы поговорить. В качестве подходящего места для встречи она назвала тихую улочку, назначила время — в половине седьмого, не позже, из-за введенных для евреев ограничений, и, сунув мне кулек замечательного бисквитного печенья, поспешно и боязливо исчезла. (Этот и следующий эпизод произошли уже в конце войны.) Когда на другой день я явился туда, где мы договорились встретиться, меня ждали две женщины — из числа тех, кого тысячами угоняли из родных мест в России на работу в Германию. Они рассказали, что служат экономками у высокопоставленных чиновников и что я очень напоминаю им их брата, оставшегося в России. Они дали понять, что имеют отношение к евреям. Затем снова вручили мне кулек печенья, и мы условились о новой встрече.