Собор - Демилль Нельсон. Страница 79

Джон Хики, которого видели, сидя у своих телевизоров, больше пятидесяти миллионов американских семей, становился народным героем. И Лэнгли вовсе не удивился бы, если бы узнал, что уличные торговцы на Мэдисон-авеню уже вовсю продают майки с изображением Джона Хики.

Глава 44

Брайен Флинн стоял около алтаря, уставившись на экран поставленного на него телевизора. Морин, отец Мёрфи и Бакстер сидели на скамьях для духовенства и тоже молча смотрели телевизор. Кардинал сидел неподвижно рядом с ними, устремив взгляд на экран и молитвенно сложив вместе ладони.

Долгое время Флинн, не говоря ни слова, наблюдал за происходящим на экране, а затем, не обращаясь ни к кому, проговорил:

– Многословный старик, не так ли?

Морин перевела взгляд на него и тихо спросила:

– Почему ты сам не пошел, Брайен?

Флинн посмотрел на нее, но ничего не ответил. Тогда Морин наклонилась к отцу Мёрфи.

– А он, похоже, говорит как заправский оратор. – Она задумчиво добавила: – Жаль, что они не использовали такой метод общения с народом, вместо того что теперь натворили.

Отец Мёрфи, не отрывая глаз от экрана, заметил:

– Он, по крайней мере, вносит в души многих ирландцев чувство разочарования.

– Никого он не разочаровывает, а освежает их память, – резко обернулся к ним Бакстер. – Мне кажется, он слегка приукрашивает и искажает некоторые события, вы согласны со мной? – Никто не ответил, и Бакстер продолжал: – Например, если он однажды угодил в засаду целого полка британских парашютистов, то вряд ли сидел бы сейчас перед телевизионщиками и рассказывал всякие байки…

– Это не довод, – возразила Морин. Флинн услышал их разговор и посмотрел на Бакстера.

– Гарри, твой национализм так и прет из тебя. Хайль, Британия! Британия правит Ирландией. Ирландия – передовой аванпост империи и обречена им быть до конца света.

– Этот человек просто страшный демагог и шарлатан, – ответил Бакстер. Флинн лишь рассмеялся:

– Нет, просто он настоящий ирландец. Между собой мы иногда допускаем некоторые извращения фактов для поэтической гармонии, и все всё прекрасно понимают. Но послушай старика, Гарри, и кое-что тебе станет ясно.

Бакстер оглядел людей, что сидели рядом с ним. Морин, Мёрфи, Флинн, фении… и даже кардинал. Впервые он подумал о том, как мало понимает в происходящем.

К алтарю подошла Меган Фитцджеральд и устремила пристальный взгляд на экран. Хики, в традиции древних сказителей, прервал свой рассказ песней:

– Проклятый старый идиот, – воскликнула Меган. – Он выставляет нас на посмешище перед всем миром со своим пустословием и дурацкими песнями. – Она повернулась к Флинну: – Какого черта ты послал его туда?

Флинн посмотрел на нее и спокойно ответил:

– Позволь уж старику прожить хотя бы один день в жизни, когда он в глазах всех выглядит героем. Он заслужил это после семидесяти лет непрерывных боев. Он, может быть, самый старый солдат в мире, который воевал всю свою жизнь. – Флинн примиряюще улыбнулся. – У него есть много что порассказать.

Его слова не успокоили Меган.

– Он должен был сказать, что единственное препятствие на пути наших переговоров – это Англия. В тюрьме Лонг-Кеш томится мой брат, и я хочу, чтобы он получил свободу и уже этим утром приехал в Дублин.

Морин посмотрела на нее насмешливо:

– А я думала, что ты сунулась в это чертово пекло только из-за Брайена.

Меган резко повернулась:

– Закрой свой поганый рот, стерва!

Морин вскочила было со скамьи, но отец Мёрфи быстро усадил ее обратно.

Флинн ничего не сказал, и Меган, еще раз бросив негодующий взгляд на Морин, отошла от алтаря.

А с экрана по-прежнему лился хриплый бас Хики. Кардинал все так же неподвижно сидел на своем троне и смотрел в пространство невидящим взором. Бакстер старался не слушать, что говорил Хики, он пытался разработать новый план побега. Отец Мёрфи и Морин внимательно смотрели телевизор. Взгляд Флинна был также устремлен на экран, но его мысли, как и у Бакстера, витали где-то далеко от этого места.

Джон Хики достал из кармана плоскую фляжку, налил в стакан немного темноватой жидкости и взглянул прямо в объектив телекамеры.

– Извините меня – сердце, знаете ли. – Он залпом осушил стакан и тяжело вздохнул. – Так получше. Да, на чем я остановился? А-а, вспомнил, тысяча девятьсот семьдесят третий год. – Он махнул рукой. – Ладно, хватит об этом. Послушайте лучше, что я вам скажу! Мы не хотим причинять никакого вреда никому в соборе. Мы не хотим зла руководителю римской церкви – кардиналу, этому святому человеку, доброму человеку… и священнику отцу Мёрфи, он тоже очень милый человек… – Хики наклонился вперед и соединил ладони. – У нас нет желания повредить хоть какой-то алтарь или статую в этом прекраснейшем доме Господа, который так дорог жителям Нью-Йорка и который столь преданно чтят все американцы. Мы не варвары и не какие-то там нехристи, ну да вы и сами знаете. – Он воздел руки в умоляющем жесте. – Послушайте меня… – Его голос задрожал, а на глазах появились слезы. – Все, что нам нужно, – просто получить шанс на жизнь для молодых людей, пропадающих в английских концлагерях. Мы не просим невозможного… не выдвигаем невыполнимых требований. Нет, мы только просим, молим, во имя Господа и человечности, освободить ирландских сыновей и дочерей из мрачных темниц, где человек поневоле деградирует. – Он глотнул воды и напряженно посмотрел в камеру. – И кто же они – те люди, которые ожесточили свои сердца против нас? – Он ударил кулаком по столу. – Кто же те, кто не дает нашим людям выйти на свободу? – Еще один удар. – Кто те, по чьей непреклонной воле находятся под угрозой жизни людей в этом великом соборе? – Хики двумя кулаками сильно ударил по столу. – Проклятые кровавые англичане – вот кто они!

Бурк, прислонившись к стене в кабинете епископа, смотрел телевизор. Шрёдер сидел за столом, а Шпигель откинулась на спинку кресла-качалки. Беллини шагал из угла в угол перед экраном, мешая всем смотреть, но никто не делал ему никаких замечаний.

Бурк подошел к двустворчатым дверям, открыл их и выглянул в приемную. Там у окна стоял, глубоко задумавшись, представитель федерального правительства Арнольд Шеридан. Изредка его отрешенный взгляд останавливался на представителях Великобритании и Ирландии. У Бурка создалось впечатление, что Шеридан собирался сообщить им какие-то неприятные известия из Вашингтона, но выступление Хики задержало его. Неловкая, чуть ли не гнетущая тишина повисла в кабинете, пока продолжался монолог Хики. Бурку вспомнилось, как однажды он сидел в гостиной какого-то дома, где находились задержанные подростки и взрослые, занимавшиеся просмотром порновидеофильмов с участием детей. Он закрыл дверь и опять уставился на экран.

Голос Хики вышибал слезу.

– Многие из вас могут спросить, правы ли мы, что захватили дом Господа, и это решение, уверяю вас, было самым трудным из всех, принятых нами в нашей жизни. И мы не столько захватили собор, сколько нашли для себя пристанище, вернее сказать, место, имеющее первостепенное древнейшее значение, – мы нашли здесь для себя священное убежище. А разве есть лучшее место, где напрямую можно просить Бога о помощи? – Он замолчал на несколько секунд, будто размышляя, что еще сказать, а затем тихо добавил: – В этот день многие американцы впервые узрели отвратительную рожу религиозного фанатизма ольстерских оранжистов. Прямо здесь, на улицах самого известного в мире великого города, безобразные религиозные преследования и извращения увидели все. Песни этих ханжей, которые вы слышали, заставляют учить малых детишек дома, в школах и церквах… – Хики выпрямился, его лицо выражало отвращение, смягченное лишь следами старческой печали. Он удрученно покачал головой.