Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. Пьесы и радиопьесы - Дюрренматт Фридрих. Страница 15
Франк Пятый.
Бёкман умирает. Оттилия подходит к столу справа сзади.
Франк Пятый.
Кто-то стучит в дверь.
Это священник.
Оттилия. Спрячься в соседней комнате.
Франк уходит налево на задний план.
Оттилия отходит налево.
Вы пришли слишком поздно, отец Мозер. Эмиль Бёкман только что уснул вечным сном.
Авансцена.
Гийом ставит слева маленький стол с двумя стульями, с правой стороны выдвигается стойка бара.
Входит Тот Самый с тяжелым чемоданом, садится за маленький стол слева.
Тот Самый. Как всегда, Гийом.
Гийом (подавая). Ваш абсент, господин Тот Самый.
Гастон Шмальц входит с тяжелым чемоданом, садится за стойку бара справа ближе к кулисам.
Шмальц. И мне абсент, Гийом.
Гийом. С удовольствием, господин Шмальц. (Подает.)
Тот Самый. Господин Гастон Шмальц!
Шмальц. Доброе утро, господин Тот Самый.
Тот Самый. Надеюсь, ты принес свои сбережения?
Шмальц. Да, господин Тот Самый.
Тот Самый. Обычно ты шикарно подъезжал на своем новом «мерседесе», а сегодня идешь пешочком.
Шмальц. Мне пришлось оттащить его на буксире, господин Тот Самый, кто-то распорол мне шины.
Тот Самый. И стащил твой фальшивый паспорт. Этот кто-то был я, сын мой. Так. Хотел слинять, сначала к морю, а потом в Канаду, оставить наш драгоценный банк на мели.
Шмальц. Но, господин Тот Самый…
Тот Самый. А ты знаешь, кого я вчера встретил в ночном экспрессе? Чисто случайно? На пути на свой любимый Тенерифе? Нашего дорогого друга и коллегу Каппелера. Было очень темно, и с дверью последнего вагона было, видимо, что-то не в порядке, она внезапно распахнулась, драгоценный наш только и успел передать мне сбережения и на глазах у меня ухнул в бездну. К праотцам. Поезд шел со скоростью сто двадцать.
Шмальц. Что пропало, то пропало, господин Тот Самый.
Пойли входит с тяжелым чемоданом, садится рядом со Шмапьцем.
Пойли. Тоже абсент, Гийом.
Гийом. Очень хорошо, господин Новичок. (Подает.)
Тот Самый. Господин Пойли Новичок!
Пойли. Доброе утро, господин Тот Самый.
Тот Самый. Твои сбережения!
Пойли. Принес, господин Тот Самый.
Тот Самый. Пойли Новичок, ты сделал известные успехи, не стану отрицать, торговца зерном ты обмишурил что надо. Но чего тебе еще недостает, так это последнего штриха, утонченности в обхождении с человеком.
Пойли. Буду совершенствоваться, господин Тот Самый.
Часовой фабрикант Пиаже входит, спотыкается, увидев Пойли.
Пиаже. Молодой человек, вот вы где! Тут тысяча!
Пойли. Но, господин Пиаже…
Пиаже. А вот еще одна.
Пойли. Я не знаю…
Пиаже. Еще одна.
Пойли. Господин Пиаже, я…
Пиаже. Еще одна.
Пойли. Но я… господин Пиаже… я понятия не имею…
Пиаже. И еще тысяча вам, господин кельнер. А мне тоже абсент.
Гийом подает.
Пиаже. Юноша, вы еще молоды и неопытны в коммерческих делах, и поэтому я хочу вам на будущее продемонстрировать, что такое нюх, чутье большого бизнеса. Посмотрите: когда вы несколько недель тому назад всучили мне акции рудника, каждый бы сказал, что перед нами — мошенник, каждый. Помилуйте, кто же продает акции рудника, это же допотопный трюк, но я, с моим безотказным инстинктом насчет стопроцентного шанса, — инстинктом, который можно обрести только в часовой промышленности, моментально со скоростью света соображаю, что вы как раз и есть великое исключение, одним словом: наивный дурак, продающий мне рудник именно на Большом Хаксле, где обнаружен уран. Я кидаю вам двадцать тысяч, пожалуйста, хорошенькая сумма для столь молодого человека, и в тот же день иду к профессору Штабу, моему школьному товарищу и знаменитому геологу, сообщаю ему о моем мистическом чутье. Тот осматривает рудник, давится со смеху: старина Пиаже, там ничего нет, кроме серного колчедана, какой там уран — тут его счетчик Гейгера начинает трещать, как пулемет, и мы стоим перед богатейшим месторождением урана во всех Восточных Альпах. (Выпивает стакан абсента.) Молодой человек, это была большая честь для меня. Вот вам еще тысяча. Я моментально стал богатейшим человеком страны благодаря моему сверхчувствительному носу. Черт знает, что вас могло подвигнуть на то, чтобы бросить мне на голову такое золотое дно, но это уж ваше дело. Высшей пробы уран кругом… великолепно, профессор Штаб уже преставился. Полное радиоактивное облучение. И я тоже этого хватанул; я счастлив безмерно, вы бы только видели кредиты, которые пошли косяком. Через три недели я там. Посмотрите. (Снимает шляпу, показывает свою лысину.) Волосы уже выпали. Чудеса. Лысина в темноте светится. Будьте здоровы, я счастлив безмерно, еду в Милан, в «Евроатом», а потом в рудник. (Уходит.)
Пойли. Мне жаль, господин Тот Самый.
Шмальц. Поворот судьбы, господин Тот Самый.
Молчание.
Тот Самый. Бывают моменты в жизни, это я говорю вам обоим, когда нужно сидеть тихо и скромно. И еще одно, господин Гастон Шмальц, еще одно, причем раз и навсегда: от твоей ухмылочки я просил бы меня избавить, понятно? (Орет.) Нечего тут ухмыляться!
Медсестра ввозит на коляске госпожу Штройли, всю в бинтах.
Госпожа Штройли. Альберсло, профессор, мой дорогой, дорогой Хуго. Вы меня не узнаете?
Тот Самый. С кем… имею честь?
Госпожа Штройли. Я же Аполлония Штройли. Вот вам тысяча.
Тот Самый. Но госпожа Штройли!
Госпожа Штройли. Вот еще одна.
Тот Самый. Я не знаю…
Госпожа Штройли. И еще.
Тот Самый. Госпожа Штройли, я…
Госпожа Штройли. Еще одна.
Тот Самый. Но я… госпожа Штройли, я понятия не имею.
Госпожа Штройли. И тысяча вам, господин кельнер. Хуго фон Альберсло, ваше искусство пускать фейерверки больше никому не понадобится. Вы со всеми химическими науками можете снова отчаливать домой.
Тот Самый. Что… вы хотите этим сказать, госпожа Штройли?
Госпожа Штройли. Хуго! Профессор! Я последовала вашему совету, иду в «Ирену», страхую деревянный сундук на пять миллионов, приглашаю позавчера еще раз моих друзей из Штеффингена, располагаюсь с ними в большом салоне, глава общины, полицейский вахмистр, капитан пожарной команды, пью за лучшее будущее и — вот теперь, профессоришка, удивляйтесь, то, что теперь происходит, это чудо, настоящее чудо, подлинное откровение: ударяет молния, шарах, в западное крыло, шарах, в восточное, и вдобавок, вы просто не поверите, шарах, третья в главный корпус, и все это совершенно законно, так сказать, под наблюдением пожарников. Один-единственный язык пламени, один-единственный пучок искр — и моя премилая гостиница «Сияние Альп» сгорает дотла. Самый красивый фейерверк в Штеффингене с тысяча восемьсот девяносто второго года. Ура, ожоги первой, второй, третьей степени, сами видите, в каком я состоянии, я жестоко страдаю, это же просто чудесно, не поддается описанию, что я испытываю. Я, так сказать, ликую беспрерывно, колоссально, оттого, как оно жжет. Терпеть невозможно. Могу от радости разума лишиться и от боли сойти с ума. Пять миллионов должна мне заплатить «Ирена», пять миллионов, я как раз забрала их с моим адвокатом из франковского частного банка, страховая компания принадлежит ему.