Великий перелом - Шидловский Дмитрий. Страница 23

— Неглупо, — похвалил Чигирев.

— Еще бы, — самодовольно усмехнулся Крапивин. — Если не будет покушения, не будет и повода к войне.

— Положим, таких поводов может создаться еще много, — заметил Чигирев.

— В нашей ситуации несколько месяцев отсрочки — уже благо. Может, твой Распутин свое дело успеет сделать. Может, обстановка переменится. Да даже если армия хоть немного лучше подготовится, уже хорошо.

— Однако сегодня утром я прочел в «Биржевых ведомостях», что завтра начинается визит эрцгерцога Фердинанда в Сербию.

— Что?! — Чтобы не выдать своих эмоций, Крапивин прикусил нижнюю губу. — Ты уверен?

— Абсолютно.

— Странно, — протянул Крапивин. — Впрочем, может быть, они предприняли необходимые меры безопасности. Может, Гаврила Принцип и его группа уже арестованы.

— Я надеюсь на это.

— А что может быть еще? Как офицеры австрийской разведки могут подставить наследника престола под пули?!

— Могут. Если очень хотят, чтобы началась война. Возможно, там тоже идет своя политическая игра, в которой наследник — лишь разменная монета. У сербов тоже могут быть свои интересы. Не забывай, что совсем недавно окончились две балканские войны. Может, они хотят спровоцировать новую, перетянуть на свою сторону Россию и получить свои выгоды. Или ты думаешь, что только в России все общество стремится к войне? Если бы это было так, думаю, мировой войны не получилось бы. В конце концов, австрийская разведка и сербская полиция могут просто проигнорировать твои сообщения. Мало ли что говорит какой-то офицерик в Петербурге.

— Надеюсь, что ты не прав. Впрочем, если это и так, то нам надо хотя бы максимально отсрочить вступление России в войну. Пусть хотя бы будет произведено достаточно оружия и подготовлена армия. Здесь твой Распутин может оказаться незаменим, чтобы оттянуть войну. Хотя, если честно, противно в эти игры играть. Да и «старца» этого шлепнуть побыстрее не мешало бы. Я ведь не шучу, когда говорю, что каждый день его пребывания при дворе подрывает основы престола.

Дверь тира скрипнула, и оба собеседника повернулись навстречу вошедшему. Перед ними стоял высокий статный кавалерийский генерал-майор.

— Здравия желаю, ваше превосходительство, — откозырял ему Крапивин.

— Здравствуйте, — ответил на приветствие генерал. Он говорил по-русски весьма четко, но с заметным акцентом. — Не вы ли штабс-капитан Крапивин, наставник по стрелковому делу?

— Так точно, ваше превосходительство.

— Очень приятно. Я — Карл Густав Эмиль Маннергейм, командир лейб-гвардии уланского полка, расквартированного ныне в Варшаве. Прибыл в Петербург по делам службы и зашел в академию повидать старых сослуживцев. Я здесь некогда верховую езду преподавал, знаете ли. Вот мне и рассказали, что появился некий преподаватель, поражающий всех невиданным искусством стрельбы. Не соблаговолите ли провести небольшую демонстрацию?

— К вашим услугам, ваше превосходительство,

— Если я не вовремя, могу зайти попозже. — Маннергейм посмотрел на Чигирева.

— Что вы, ваше превосходительство. Ко мне просто зашел старый друг. Простите, что не представил его вам. Сергей Чигирев — профессор истории Санкт-Петербургского университета. Однако он уже собирался уходить.

— Да, конечно, — засуетился Чигирев. — Мне действительно пора. Всего доброго.

Выходя из здания тира, Чигирев лихорадочно прикидывал, какие грандиозные возможности открывает знакомство с будущим президентом Финляндии и сможет ли Крапивин в должной степени воспользоваться ими.

Лихач быстро довез Чигирева до дома. С тех пор как, воспользовавшись запиской Распутина, историк устроился в Петербургский университет, они с Янеком переехали на Васильевский остров. Так уж было заведено в здешнем Петербурге, что все, от разнорабочих до наиболее высокооплачиваемых специалистов, стремились селиться поближе к месту работы, экономя время и деньги на дорогу. Городской транспорт стоил дорого. Одна поездка на трамвае обходилась от десяти до пятнадцати копеек. Это при том что фунт копченой колбасы двадцать копеек стоил. Накладно. Проще было поменять жилье, чем каждый день добираться до работы и обратно на извозчике или трамвае. Благо проблем с арендой жилья любого класса здешний Петербург еще не ведал и, в отличие от других европейских столиц, не был разделен на районы престижные и непрестижные. Бедные люди селились на чердаках и в подвалах в самом центре, а инженеры и промышленники часто обосновывались на окраинах, поближе к заводам. По набережным Малой Невы, на Петроградской и Выборгской сторонах, рядом с бараками и частными домиками рабочих уже вовсю росли роскошные особняки хозяев и управляющих заводов, а в подвалах доходных домов на Невском, Литейном, Гороховой сушились портянки и пахло махоркой крестьян, пришедших в столицу на заработки.

Разумеется, с запиской Распутина Чигирев мог получить куда более значимый пост, устроиться в любом министерстве, занять видную государственную должность. Однако менее всего он хотел быть связан с режимом, доживающим свои последние годы. В отличие от Крапивина Чигирев считал, что империя обречена. Обречен ее устаревший бюрократический государственный аппарат. Более того, время, когда он мог бы быть реформирован, оказалось безвозвратно упущено. Революция неизбежна, считал Чигирев. Как и всякая революция, она не обойдется без крайностей, и представителям старого административного аппарата будет заказан путь к власти в новом обществе. А историк хотел власти. Он жаждал ее, но не из честолюбия. Он мечтал увидеть Россию демократической, сильной, богатой. Чигирев не верил, что старая, прогнившая имперская бюрократическая машина будет способна к каким-либо кардинальным реформам. Внедряться в нее вдвойне бессмысленно. Сейчас это означало бы обречь себя на бесполезную борьбу с неповоротливой бюрократической машиной, которая работает лишь ради самосохранения. В будущем это означает клеймо приспешника старого режима. Нет, Чигирев не пойдет на это. Он сумеет дождаться своего

часа.

Увидев записку Распутина, университетское начальство с чрезвычайной легкостью «поверило», что все документы об образовании потеряны Чигиревым вследствие несчастного случая, и зачислило его ассистентом на кафедру истории российского средневековья. Впрочем, историк даром времени не терял и за год с небольшим написал и с блеском защитил диссертацию по истории Смутного времени. Получив ученую степень, историк (опять же не без помощи Распутина) быстро добился профессорской должности и непринужденно вошел в круг либеральной интеллигенции.