Самозванцы. Дилогия (СИ) - Шидловский Дмитрий. Страница 93

– Попытайся, – безразлично бросил Басов. – Но есть и иная возможность. Хочешь, я возьму тебя в путешествие? Мы проедем по множеству стран в различные эпохи. Увидим, как менялись представления людей о мире. Ты поймешь кое‑какие исторические последовательности, узнаешь, почему те или иные страны прошли именно своим путем. Постигая множество форм, можно начать разбираться в сути вещей. Потом ты осознанно выберешь профессию и свой путь. Решайся.

Янек встал из кресла и нервно походил по комнате. Предложение Басова было заманчивым и тем более привлекательным, что путешествовать предстояло с самим дядей Войтеком, кумиром и примером для подражания. Но как все это противоречило тому, о чем мечтал мальчик! Его душа требовала действия. Немедленного, решительного.

Янек подошел к окну и облокотился на подоконник. Перед ним, посреди заснеженной площади, освещенной тусклым светом фонарей, несся на бронзовом коне российский император – угнетатель и поработитель.

– Я останусь здесь. – Янек решительно повернулся к Басову. – Я хочу попытаться все изменить.

– Как хочешь. В конце концов, еще никто не пришил к себе по прямой дороге. – Басов поднялся из кресла, достал из портмоне десять рублей и положил на столик: – Это тебе на извозчика.

– Это много, – заметил Янек.

– Деньги не имеют значения. Мне пора. Удачи тебе.

– Можно, я поеду с вами на вокзал?

– Зачем эти несовершенные приспособления, когда есть значительно более удобные средства? – делано усмехнулся Басов и двинулся к противоположной от входа стене.

На глазах у изумленного мальчика стена словно растворилась в воздухе, а за ней возникла поляна, покрытая мягкой зеленой травкой. На горизонте маячили горы, покрытые сверкающими шапками белого снега. Пропустив Басова, стена, словно по мановению волшебной палочки, возникла снова, заслонив открывшийся было величественный вид.

ГЛАВА 7Распутин

Чигирев поднялся по лестнице. Эти парадные подъезды петербургских домов он помнил еще по своему миру. Только в начале двадцать первого века они были грязными, обшарпанными и неизменно воняли какой‑то гадостью, а здесь подъезд был чист, хорошо убран и не беспокоил обоняния прохожих неприятными запахами. Впрочем, в сравнении с теми подъездами, где уже побывал Чигирев, этот был весьма невзрачный. Не было здесь дорогих ковровых дорожек на лестнице, затейливых искусных витражей на окнах, цветов в вазах на подоконниках. Да и сам дом, расположенный на Гороховой улице ближе к ипподрому, совсем не входил в список привилегированных. Но надо было видеть, с каким благоговением поднималась по этой невзрачной лестнице госпожа Пистолькорс. Словно восходила к святилищу, к храму великого божества. Добравшись до нужного этажа, она позвонила в дверь и многозначительно посмотрела на спутника, словно проверяя, испытывает ли он должное благоговение перед обиталищем святого человека. Чигирев поспешил изобразить на лице гримасу паломника, трепещущего перед святыней.

Дверь открыла женщина средних лет, низко поклонилась и сообщила:

– Григорий Ефимович ждет вас.

В приемной толпилось множество народу, однако вновь прибывших проводили прямо в кабинет с плотно зашторенными окнами и освещенный одной лишь лампой. Там, из полутьмы, из дальнего угла на них взглянули колючие, словно прошивающие насквозь глаза. Невероятную психическую силу человека, скрывавшегося в глубине комнаты, историк ощутил едва ли не кожей.

Следом за своими спутницами Чигирев истово перекрестился на образа и… потупился, настолько тяжело было чувствовать на себе взгляд Распутина.

– Вот, Григорий Ефимович, привели к вам Сергея Чигирева, – произнесла госпожа Пистолькорс. – многие годы он жил в землях языческих, африканских. Многие чудные дела и обряды нехристианские видывал. Ныне же, вернувшись в отчизну, порешил он к благодати православия припасть. Вот мы с Анной и присоветовали ему к тебе явиться да вразумление от тебя услышать. Может, поможешь ты ему скверну языческую очистить. А может, и тебе интересны будут рассказы его об обычаях языческих.

– Аннушка прислала, говоришь? – Распутин поднялся с дивана и вышел на свет. – Добро.

Чигирев теперь смог лучше рассмотреть «старца». Тот был высок, но почему‑то не производил впечатления физически сильного человека. Более того, взглянув на Распутина глазами фехтовальщика, Чигирев вдруг понял, что не побоялся бы вступить в бой против этого гиганта. Не было в нем ощущения цельности, готовности к схватке. Двигался Распутин как‑то скованно, особенно в пояснице и плечах. Впрочем, все это с лихвой покрывала невероятная психическая энергия, присутствовавшая в этом человеке. Его глаза словно прошивали насквозь, буравили, приковывали к себе.

– Ну что же ты стушевался, милый? – Распутин подошел почти вплотную к Чигиреву и ладонью разгладил свою бороду.

– Да вот, как‑то непривычно здесь, Григорий Ефимович, – промямлил Чигирев, с трудом заставив себя взглянуть в глаза «старцу».

– Что же необычного? – усмехнулся Распутин, внимательно разглядывая Чигирева, и вдруг замолчал, впившись глазами в гостя.

Несколько секунд длилась пауза, после чего Распутин вдруг широким жестом перекрестил Чигирева и проговорил, медленно растягивая слова:

– Нету в нем беса. И не было. Чист он. Хоть и в язычестве пребывал, но чище многих, кто кажное воскресенье в церкви поклоны бьет. Но человек сей не от мира сего.

– Что же значит сие, батюшка? – тихо спросила госпожа Пистолькорс.

– Выйдите все, – резко потребовал Распутин. – Меня с Сергеем оставьте.

Не проронив ни слова, женщины покинули комнату, прикрыв за собой дверь. Распутин медленно подошел к столу, взял стоявшую там бутылку и разлил из нее красное вино в два хрустальных бокала.

– Пей, – указал он Чигиреву на один из бокалов. – Мадера.

Историк подошел к столу, взял бокал и сделал несколько глотков. Вино показалось ему слишком сладким.

– Не видел я еще такого. – Распутин одним глотком осушил свой бокал. – Откуда ты?

– Издалека.

– Так и знал, что не скажешь, – проворчал Распутин после непродолжительной паузы. – Зачем пришел? На погибель или на спасение?

– На спасение, Григорий Ефимович.

– Говори, – потребовал Распутин.

– До революции осталось четыре года, – заплетающимся языком произнес Чигирев. – Погибнет вся императорская семья. Страна будет разрушена. На семьдесят с лишним лет в ней установится кровавый режим. Потом снова хаос. Из великой империи мы превратимся в отстающую страну на задворках цивилизации.

– Как предотвратить?

– Через полтора года начнется мировая война. Россия вместе с Англией и Францией выступит против Германии и Австрии. Это будет началом конца.

Распутин с силой запустил свой бокал в дальнюю стену, и тот разлетелся на множество осколков.

– Говорил я Папе, не надо с германцем воевать.

– Я знаю, Григорий Ефимович, что вы хотели предотвратить войну, но вам это не удалось. Теперь мы должны суметь. Это единственный способ предотвратить революцию.

– Так, стало быть, ты из будущего, – протянул Распутин. – По доброй воле сюда попал али нет?

– Не по доброй. Но раз уж здесь, то хочу предотвратить катастрофу.

Распутин нервно походил по комнате.

– То‑то чую, не из этого ты мира. Дух от тебя не ангельский, не дьявольский, но и не нашенский. Чужой, – и вдруг вплотную подошел к Чигиреву: – скажи, меня убьют?

– Убьют, – чуть помедлив, ответил Чигирев. – Перед самой революцией. В декабре шестнадцатого

– Кто?

– Никто не узнает, – уверенно соврал Чигирев, – Вас просто найдут застреленным на улице.

– Это все они, родственнички императорские, – прорычал Распутин и снова заметался по комнате.

– Григорий Ефимович, – подал голос Чигирев, – я постараюсь вам помочь. Но и вы помогите стране. Если мы не предотвратим войну, погибнут десятки миллионов. Страна погибнет.

– Ты уверен, что если не будет войны, то и революции не случится? – остановился Распутин.