Невеста герцога - Куин Джулия. Страница 2

— О, он не так уж плох, — заверила ее Грейс. — Вообще-то он довольно мил, если узнать его поближе.

— Мил? — повторила Амелия с явным сомнением. Ей приходилось видеть, как он улыбается, но не чаше пары раз за весь разговор.

— Ну, — пошла на попятную Грейс, — возможно, это слишком сильно сказано. Но уверяю тебя, Амелия, из герцога получится прекрасный муж. Он может быть очень забавным, когда пожелает.

Амелия и Элизабет уставились друг на друга с таким недоверчивым видом, что Грейс рассмеялась и добавила:

— Честное слово. Клянусь! У него дьявольское чувство юмора.

Грейс хотела как лучше, но почему-то ее слова не принесли Амелии успокоения. Не то чтобы она ревновала герцога. Определенно она не была влюблена в него. С какой стати? Они редко обменивались более чем парой слов. И все же было довольно неприятно сознавать, что Грейс Эверсли так хорошо знает ее жениха.

К тому же Амелия не могла поделиться этим с сестрой, которой привыкла поверять все свои мысли. Элизабет с Грейс были близкими подругами с первой встречи в шестилетнем возрасте. Элизабет сказала бы, что Амелия ведет себя глупо, или одарила бы ее одним из своих ужасных взглядов, которые вместо сочувствующих получались жалостливыми.

В последнее время Амелия постоянно ловила на себе подобные взгляды, стоило кому-нибудь завести разговор о браке. Имей она склонность заключать пари, она бы побилась об заклад, что удостоилась жалостливых взглядов по крайней мере от половины юных дам и от каждой из их матерей.

— Мы должны позаботиться о том, чтобы Амелия и Уиндем этой осенью лучше узнали друг друга, — объявила вдруг Грейс, решительно блеснув глазами.

— Грейс, пожалуйста, только не это, — возразила Амелия, залившись румянцем. Боже, как унизительно быть предметом чьей-то заботы.

— Тебе все равно придется узнать его, — заметила Элизабет.

— Не обязательно, — кисло отозвалась Амелия. — Сколько комнат в замке Белгрейв? Пара сотен?

— Семьдесят три, — сообщила Грейс.

— Я смогу блуждать там неделями, не пересекаясь с ним, — заявила Амелия. — Если не годами.

— Не говори глупости, — отрезала ее сестра. — Почему бы тебе не отправиться туда завтра вместе со мной? Под тем предлогом, будто мама попросила меня вернуть книгу вдовствующей герцогине?

Грейс устремила на Элизабет удивленный взгляд.

— Твоя мать одолжила книгу у герцогини?

— Вообще-то да, — ответила Элизабет, добавив с притворной скромностью: — По моей просьбе.

Амелия приподняла брови.

— С каких это пор мама полюбила чтение?

— Не могла же она одолжить фортепиано? — парировала Элизабет.

По мнению Амелии, их мать любила музыку не больше, чем чтение, но вряд ли надо указывать на этот факт. К тому же их разговор резко оборвался, ибо прибыл герцог.

Даже стоя спиной к двери, Амелия точно знала, когда Томас Кавендиш вошел в зал, поскольку, черт побери, эта сцена уже не раз повторялась.

Все замолкли.

Затем — она сосчитала до пяти — все зашептались, а Элизабет ткнула ее локтем в ребра, словно она нуждалась в предостережении.

А теперь — о, она видела все это мысленным взором — толпа, подобно Красному морю, расступилась перед герцогом, который направился к ней, шагая решительно и распрямив плечи. Ближе, еще ближе, и вот…

— Леди Амелия.

Амелия придала своему лицу надлежащее выражение и обернулась.

— Ваша светлость, — сказала она с вежливой улыбкой, которая, как она знала, требовалась от нее.

Он взял ее руку и поцеловал.

— Вы прелестно выглядите сегодня.

Он говорил это каждый раз.

Амелия поблагодарила его, терпеливо ожидая, пока он обменяется любезностями с ее сестрой и обратится к Грейс:

— Вижу, моя бабушка выпустила вас из своих когтей на этот вечер!

— Да, — отозвалась Грейс со счастливым смешком. — Разве это не замечательно?

Он улыбнулся, и Амелия отметила, что это не та дежурная улыбка, которыми он одаривал ее. Это была дружелюбная улыбка.

— Вы святая, мисс Эверсли, — сказал он.

Амелия перевела взгляд с герцога на Грейс и задалась вопросом, что он думает на самом деле. Вряд ли у Грейс есть выбор. Если он действительно считает Грейс святой, ему следовало бы обеспечить ее приданым и найти ей мужа, чтобы ей не приходилось тратить жизнь, прислуживая уже пять лет его бабушке.

— Грейс сказала, будто вы намерены плесневеть в деревне несколько месяцев, — заметила Элизабет.

Амелия готова была стукнуть сестру за более чем прозрачный намек. Ведь если у герцога есть время торчать в деревне, он мог бы найти время, чтобы наконец жениться на ней.

В его глазах мелькнула ирония.

— Совершенно верно.

— Я буду занята до ноября, самое меньшее, — выпалила Амелия. Пусть он не думает, что она проводит дни, сидя у окна с вышиванием в руках в ожидании его прибытия.

— Неужели? — осведомился он.

Она распрямила плечи.

— Да.

Его голубые глаза слегка прищурились. Но не гневно, а весело, что, пожалуй, было даже хуже. Он смеялся над ней. Странно, что ей понадобилось так много времени, чтобы понять это. Все эти годы она думала, что он всего лишь пренебрегает ею…

Милостивый Боже.

— Леди Амелия, — сказал герцог, удостоив ее едва заметным наклоном головы, — не окажете ли вы мне честь, потанцевав со мной?

Элизабет и Грейс заулыбались, устремив на нее выжидающие взгляды. Они не впервые играли эту сцену все вместе. И все знали, что будет дальше.

Особенно Амелия.

— Нет, — произнесла она, прежде чем успела подумать.

Он удивленно моргнул.

— Нет?

— Нет, спасибо, — уточнила она, приятно улыбнувшись. Ей не хотелось выглядеть невежливой.

Он опешил.

— Вы не хотите танцевать?

— Пожалуй, нет. Не сегодня. — Она бросила взгляд на сестру и Грейс. Они пребывали в ужасе.

Амелия же была в восторге.

Она чувствовала себя самой собой, чего никогда не позволяла себе в его присутствии, а также перед его прибытием и после его ухода.

Все всегда крутилось вокруг него: Уиндем то, Уиндем это, — и как удачно, что она помолвлена с самым красивым герцогом в стране, даже не шевельнув мизинцем.

Однажды Амелия дала волю своему суховатому чувству юмора, заметив, что ей все же пришлось потрясти детской погремушкой, и была вознаграждена парой осуждающих взглядов и одним упреком в неблагодарности. Последний исходил от матери Джасинды Леннокс за три недели до того, как на Джасинду обрушилась лавина брачных предложений.

Поэтому Амелия обычно помалкивала и делала то, что от нее ожидали. Но сейчас…

Сейчас она не в Лондоне, не под надзором своей матери, и ей так надоело, что он держит ее на привязи. В самом деле, если бы не он, она нашла бы себе кого-нибудь другого. Она могла бы развлекаться и целоваться с мужчинами.

О, ладно, поцелуи — это, пожалуй, слишком. Она не идиотка, чтобы рисковать своей репутацией. Но она могла бы фантазировать на эту тему, чего она определенно никогда себе не позволяла.

А затем, поскольку Амелия не имела понятия, когда она снова почувствует себя такой бесшабашной, она улыбнулась своему будущему мужу и сказала:

— Но вы должны танцевать, если вам хочется. Уверена, здесь полно дам, которые будут счастливы составить вам компанию.

— Но я хотел бы потанцевать с вами, — настаивал он.

— Возможно, в другой раз, — отозвалась Амелия, одарив его лучезарной улыбкой. — Пока!

И спокойно двинулась прочь, хотя ей хотелось припустить вприпрыжку, что она и проделала, свернув за угол.

Томас Кавендиш привык считать себя разумным человеком, особенно с тех пор как его высокое положение в качестве седьмого герцога Уиндема позволяло ему предъявлять к жизни неразумные требования. Он мог безумствовать, одеваться в розовое, объявлять мир треугольным, и высшее общество внимало бы каждому его слову с самым почтительным видом.

Его отец, шестой герцог Уиндем, хотя и не безумствовал, не одевался в розовое и не объявлял мир треугольным, определенно был весьма неразумным человеком. По этой причине Томас гордился своим ровным характером, святостью своего слова и — хотя он предпочитал не афишировать эту сторону своей натуры — своей способностью воспринимать с юмором нелепые ситуации.