Чудесные знаки - Садур Нина. Страница 35

Он, пока я так висела, неслышно подошел сзади и тихонько положил руку мне на плечо. Для этого ему пришлось самому свеситься поверх меня. Он был тяжелый, и мой разбитый живот опять заныл, а по ногам снова потекла кровь.

Так мы повисели некоторое время, как будто выглядывали — каково там, внизу? — ниже нас болтались мои волосы. А он все поглаживал, поглаживал мое плечо, словно приучал не бояться бездны. Потом он сжал мое плечо злыми пальцами и втянул меня в комнату. Я обернулась к нему с опаской, а он отшвырнул меня обратно к стене, по которой я уже привычно сползла на пол, успев слабо обрадоваться, что пол прохладный…

Он стоял в нерешительности, не знал, наверное, что бы еще со мной сделать, а я лежала, упираясь головой в стену и держась за живот. Но я зорко следила за врагом моим.

Он стал подходить, и я напряглась, чтоб успеть лягнуть его в пах, но он, обойдя меня сбоку, за шиворот поволок меня по полу, и я упиралась в пол всем телом, обдирая попу и спину о неровный паркет, я упиралась, чтоб ему тяжелее было волочить меня.

И вновь он вздернул меня у самого окна и с силой ударил животом о ребро подоконника, и от этого немыслимого пожара в животе моем я шарила руками позади себя, чтоб схватиться за что-нибудь, претерпевая боль. Схватилась я почему-то за его руку, хорошо, что она была горячая, иначе я бы ни за что не вернулась в себя из ослепительного провала. Он не отнимал руки, и я держалась за нее изо всех сил, впившись ногтями в ладонь ему. Я терзала его руку, а второй, свободной, он бил, бил и бил меня животом о подоконник, и бил, бил, бил, ноги мои уже слипались от крови, а он все бил, пока не застонал и не отвалился от меня, качаясь от усталости. Я тут же сползла с подоконника и поползла к своей стене сама, чтобы он меня туда не бросил. Оттуда я стала смотреть на него, я ждала одного, со злым исступлением я ждала, когда он приоткроет свои розовые губы… «Что ж ты не откроешь свой розовый ротик?» — спросила я мысленно. И он, как-то тяжко вздохнув, приподнял верхнюю губу, и я тут же наставила палец — зубы! И тогда он, как-то сгорбившись, пошел ко мне неуверенно, будто пол прогибался под ним, пошел из последних сил, а я следила за ним, беспощадная к обману, прикидывая, как бы дать ему коленом по зубам или хотя бы снова плюнуть так же метко, как в тот раз! Он склонился надо мной, и я могла и плюнуть, и долбануть коленом, но два его серых глаза… я слегка растерялась от такой близости этих глаз, потому что в них дрожало что-то, дрожало что-то… и это когда-то давно уже было… а он схватил меня за шиворот и поволок, но я успела напрячь вытянутые ноги, и, когда он провез меня по нашему маршруту — от стены до окна, я в этот раз удачно уперлась вытянутыми ногами в батарею под окном. И поглядела на него снизу: «Ну, как ты теперь меня сдвинешь?» Он был так высоко, и глаза его черные смотрели на меня. Я слегка улыбнулась своей маленькой победе. Мне послышалось, что он сглотнул комок досады. Но тут же, как уже делал, он вздернул меня за шиворот, и я приготовилась к битве. Но он держал меня на весу, и мы с ним ждали, что нового придет ему в голову. Я удивлялась, почему я все не умираю? Но думать об этом было некогда. Лицом я была в окно: звезды снизу до самого неба стояли; небо наклонилось вбок на эту ночь… И тут он тесно обхватил меня поперек живота рукой, пульсирующей от силы, а другой стал наклонять мою голову вниз, в самое окно. В самое-то — вниз же — из окна!

Рука его жгла мой затылок, другая сдавила мой избитый живот, а он нагибал и нагибал мою голову вниз, в бездну, вдоль звезд, и не на что было упереться: ноги мои болтались над полом; как я ни старалась, я не могла достать пола даже пальцами ног, и хоть руки мои были свободны, я ими держалась за его руку, ту, которая пульсировала от силы и сжимала мой живот.

Я держалась за нее потому, что она меня все-таки держала, а вторая, та — выталкивала, нагибала мою голову вниз… волосы мои уже выпали наружу и свободно трепались, цепляясь за ветку, и вот — черная морда асфальта улыбнулась моему лицу.

«Саша, мне страшно», — заплакала я.

Я почувствовала, как он вздрогнул, ведь я вся была притиснута к нему. Он замер в нерешительности, и рука его медленно ушла с моего затылка. Я смогла вертеть головой, я тут же отвернулась от страшной морды асфальта, плоско и прицельно следившей за мной. Мне хотелось лица, понятного, как мое, — я повернулась, вся в слезах и соплях, к его лицу, чтобы сказать: «Так нельзя пугать, нельзя так рвать живое сердце, это невозможно страшно!» — но я не могла говорить, икая от страха, я только рваное свое мокрое дыхание выбрасывала в лицо ему и, давясь, глотала свое рыдание: я боялась зарыдать ему в лицо и забрызгать его слезами.

Он смотрел на мое сопливое лицо, и два его серых глаза были круглыми от непомерного страха… «Ему-то чего бояться, мертвецу?» — удивилась я. И тут же он опустил вторую руку, и я упала на пол. Он не опустил меня, не поставил, а убрал свою руку, и все — лети, падай на свою избитую попу, всю в занозах Я упала к его ногам и быстро, как только могла, поползла (пока он не передумал), я поползла скорехонько, подтягиваясь на руках, впиваясь пальцами в занозистый паркет, скуля от боли и страха, — к своей кровати. Я перевалилась в нее, как в лодку, и тут же откатилась к стене, вжалась в стену — оставалось еще много места. Меня как будто не было в кровати. Я замоталась в мятую простыню, чтоб меня совсем уж не было видно. Замоталась с ног до головы, оставила незаметную щелку — подглядывать.

Он стоял спиной к окну, вплотную к заоконному черному воздуху. Моя ветка торчала из-за его плеча, как будто росла из него… (Я вспомнила, как он нечаянно забрызгал ее своей кровью… как это было давно.)

Он стоял и смотрел на меня. Двумя своими серыми глазами смотрел в мою щелку для подглядывания — он видел в ней мой серый глаз и смотрел в него.

Так мы смотрели друг на друга очень долго. И вдруг я заметила, что колокольчик (от драки, наверное) сбился ему на плечо. Я хотела сказать про это, но была вся туго спеленатая, поэтому я стала кататься и кряхтеть от боли, ослабляя пелены, чтобы высунуть хоть лицо. Разжегши свои раны, я все же высунула свое лицо полностью, и мы посмотрели друг на друга, будто давно не виделись. Но я настолько обессилела, что слов у меня не было, и пришлось опять кататься и извиваться, претерпевая боль, вытягивая руку. Я ее вытянула и показала наконец пальцем на грудь его. Мол, поправь. Он капризно дернул плечом, и колокольчик, жалко брякнув, упал на грудь ему.

Он вдруг улыбнулся мне, как бы сквозь слезы. И к горлу моему мгновенно подступили слезы. Но я опустила глаза. Я сделала вид, что расправляю складки своей пелены: на самом деле — зубы! зубы же! — они мелькнули в улыбке розовых Сашиных губ! Окаянство какое! И совсем тихо, ноюще, тайно-туманно подумала я (я знала, он слушает мои мысли): «А колокольчик сперли с мертвой груди лежачего Саши. Мародеры. С гниющей груди. Сорвали».

Я хотела набраться сил, отлежаться немного, чтоб вновь броситься на него. Я осторожно подняла глаза на него и окаменела: бешенство, сдерживаемое этим небольшим юношеским лицом, было столь велико, что лицо вспыхнуло и порозовело от прилива горячей разозленной крови. Но этого не могло быть. Этого до такой степени не могло быть, что я просто забыла испугаться назревающей новой драки. Я подкатилась к самому краю кровати, чтоб лучше разглядеть, — да, лицо мертвеца порозовело от прилива живой крови! Так что же за страсть, и какой силы, и какой природы, и какова причина ее, коли нарушились все законы всех природ, и мертвый юноша, рассердясь, покраснел от гнева, и слеза досады сверкнула в двух его серых глазах? Что это? Я хотела узнать, уж очень я была потрясена. Я уже стала покашливать, чтоб похитрее спросить… но в этот момент он дико, неправдоподобно выгнулся назад, ломая позвоночник, и выбросился прямо спиной из моего окна — похабно убиться.

Пусть будет, будто бы я смирилась. И мне все понравилось. Все, в чем я живу. Все поясное-низовое.