Мечта хранимая (СИ) - Виксар "Виксар". Страница 87

— Один маленький разговор между двумя — большой шаг вперёд во взаимопроникновении двух культур?

Монах рассмеялся:

— Я редко понимаю, как вы мыслите, но когда понимаю, это… кажется очень весёлым.

— А у меня наоборот, — вздохнул я.

— То, что понимаешь, кажется грустным?

— Ага. О, ты с первого раза угадал правильный вариант. Похоже, так натренировался, что уже можешь моделировать мои мысли.

— Увы, — Одиночка развёл руками, — я посмотрел на твоё лицо и банально считал эмоции.

— А это не считается проникновением во внутреннее пространство?

— Это — нет.

— Ну, слава богу. Хоть что-то у вас не запрещено.

Я упёр в подбородок кулак и внимательно уставился на собеседника. Сидеть на земле было непривычно, но, боясь нарушить ход разговора — а ну как от позы что-то зависит? — терпел.

— У меня к тебе предложение.

— Да? — Монах заинтересовался.

— На время одного разговора отбрасываем ограничения. Я Правитель, так что ты можешь не бояться лезть, как это у вас называется, в моё внутреннее пространство. А также ты не будешь нервно реагировать, если я буду попирать ваши устои и спрашивать о чём-то личном.

— Выходит, что ограничения есть только у меня, — он усмехнулся. — А что, Правители не уважают внутренний мир друг друга?

— Уважают, разумеется. Но я… если не захочу рассказывать о чём-то — так и скажу. Договорились?

Монах с улыбкой кивнул:

— Договорились.

— Отлично. Дай мне двадцать секунд.

Потянулось молчание. Одиночка снова стал теребить пальцы, а я, сделав вид, что тоже на чём-то сконцентрировался, усердно считал про себя время. Дойдя до двадцати — спросил:

— О чём ты думаешь?

Было видно, что Монах едва удержался от того чтобы вздрогнуть. Но затем рассмеялся:

— Да, у нас так не делают.

— Именно поэтому. Так что?

— Ну… я думаю о тебе.

— А конкретнее?

— Думал о том, что мне сегодня повезло с этой встречей. Ты мне очень интересен, а в том формате, в котором протекает наш разговор, я могу узнать о тебе очень многое. О твоём мире, о твоих чувствах.

— Хм…

— И ещё думал, нужно ли об этом спрашивать.

— А?

Монах не ответил — только стрельнул хитрым взглядом. Я задумался.

— Тебя всё это интересует, но ты можешь и не спросить?

— Могу, — кивнул он.

— Но разве это не противоречие?

— Не совсем.

— Ты не знаешь, насколько тебя это интересует? Не уверен, что хочешь это знать?

— Уверен, что хочу.

— Тогда противоречие.

— Ты опять оперируешь формальной логикой, — Монах улыбнулся. — Оставь её, здесь она ничем не поможет.

— Да, догадываюсь… Но всё равно не понимаю. Время общения у нас ограничено — я не знаю, что буду делать дальше и где окажусь. Так что стоит исходить из того, что это единственный наш разговор в ближайшем времени. Тебя что-то очень интересует, но… Принцип замещения же. Если ты не задашь вопросы, на ходе времени это никак не отразится. И мы его просто потеряем.

Одиночка смотрел на меня с загадочной улыбкой.

— Всё, сдаюсь, — я поднял руки, — говори.

Брови собеседника дёрнулись. Пару секунд он размышлял, затем уточнил:

— Что говорить?

— Всё, что хочешь. Я понятия не имею, о чём ты думаешь, могу только догадываться — и то, без особой надежды на правильность этих догадок. Поэтому даже не знаю, как правильно формулировать вопросы.

— А ты?

— Что я?

Монах весело прищурился.

— Если я подниму руки и повторю все твои слова — ты будешь говорить?

Я хлопнул себя ладонью по лбу — дошло. Не удержался:

— А прямо сказать об этом ты не мог? Обязательно надо было мне мозги выкручивать?

— Так ведь взаимопонимание, и всё такое, — Монах, уже не скрываясь, рассмеялся.

Мы говорили долго, неимоверно долго. Несколько раз мне казалось, что больше информации принять физически не смогу — чуть-чуть, и голова лопнет. Но Монах снова и снова менял тему, возвращая от сложного к простому, а потом поднимая нагрузку на прежний уровень. Несколько минут отдыха, и начинался новый сеанс передачи данных. Знаний, предположений, чувств, эмоций…

Я, захлёбываясь от впечатлений, рассказывал о Правителях и их странах, заново переживая события последних четырёх месяцев и удивляясь, что их было всего четыре, хотя сколько успело произойти. Монах пытался «переводить» ситуации в близкие ему категории и рассуждал о поведении Одиночек в таких ситуациях, удивляясь, как много между нами общего и как плохо мы, несмотря на это, друг друга понимаем. Я вспоминал людей, понимание ролей которых было необходимо для понимания всей сути того или иного государства. Монах объяснял традиции, игравшие в среде Одиночек роль неписаных законов, и грани, пролегавшие между свободой одного и свободой другого.

Монах после всего услышанного задумался о прошлом. Я — о будущем. И этим мы так же поделились друг с другом.

Настолько органично влитый в окружающую его сейчас среду, Монах, в действительности, когда-то был другим. Жил в старом мире, видел его недостатки и достоинства, мыслил гораздо более простыми категориями и руководствовался гораздо более приземлёнными мотивами. Но единственное, что он сохранил с того времени, это память о паре лучших друзей. Как показал опыт, именно они и держали его там: в какой-то момент они под давлением обстоятельств вынуждены были прервать общение, а после так и не встретились, что достаточно сильно отразилось на хрупкой психике молодого парня. Замкнувшись в себе, он через каких-то несколько месяцев переместился сюда и получил таким образом долгожданную свободу — от всего, включая самого себя прежнего.

Первый период в новом мире традиционно для Одиночек характеризовался добровольным отшельничеством — но только первый, против моей случайной мысли в самом начале разговора. Придя в себя и освоив новые возможности, Монах начал устанавливать контакты и собирать сведения об окружающем, разбираться в тонкостях взаимоотношений Одиночек, потихоньку привыкая к нормам их жизни. Принятый в сообщество на равных, он за все эти годы так ни разу и не пожалел о крутом повороте судьбы, вынудившем его переселиться сюда…

Подтекст разговора дошёл до меня только когда мы добрались до обсуждения сокровенных камней — тех самых каменных кругляшков, которые я заприметил в храме Одиночества. Используемые единственно в храме, они, тем не менее, считались обязательным атрибутом каждого Одиночки, социализированного настолько, насколько это было возможно в их среде: уникальные знаки, нанесённые на поверхность, отражали то, что человек хотел сообщить о себе окружающим. И лишь поймав себя на мыслях о том, какие знаки стоило бы нанести на свой камень, я понял, что иду не туда.

Я не хотел становиться Одиночкой. Хоть эмоции и ощущения вчерашнего дня были надёжно погребены под тоннами новой информации, я знал, что не смогу ни перезагрузить свою картину мира, ни начать относиться к местным жителям так, как раньше, с почтительным уважением. Для меня они уже состоялись как люди, достаточно взрослые, чтобы связно думать, но недостаточно серьёзные, чтобы их нельзя было считать детьми. При всей моей признательности к Монаху за полученные от него знания, даже в его восприятии имелись определённые «точки опоры», которые не могли быть передвинуты ни при каких обстоятельствах. И такие точки имели здесь все — потому как иначе невозможно было жить по пятьдесят, сто, двести лет в отрыве от полноценного общества. Собственно, Монах оказался крупнейшим моим везением за весь процесс взаимодействия с Одиночками: его картина мира позволяла тянуться к новому, что, судя по его рассказам, да и по моим впечатлениям от увиденного, само по себе являлось редкой чертой. Нет, конечно, они все тянулись к знаниям, они хотели расширять свой кругозор… но — исключительно в рамках уже усвоенного и принятого. Это вообще было главным их критерием. Чудесные, прямо-таки идеальные люди — в строго определённых рамках.