Дракон и роза - Джеллис Роберта. Страница 49

В голосе Тюдора вдруг зазвучала усталость, и Пойнингс встретил симпатию в его глазах. По его мнению, Генрих умело демонстрировал невероятную ловкость и постоянно поддерживал своим видом впечатление уверенности. Они были напряжены до предела, слишком много работали и слишком хорошо сознавали, что стабильность королевства – это не более чем тонкая корка льда над бурными потоками бунтов. Но Генрих, не только руководивший, но и контролировавший всю работу, сделанную другими, не мог выказывать ни усталости, ни страха. Первый же признак слабости короля проломил бы лед, и они были бы снесены потоком. Пойнингс намеревался что-то сказать, когда стражник у дверей объявил прибытие Ловелла, Динхэма и Эджкомба. Генрих улыбнулся им и сделал знак рукой.

– Я плохо отдохнул прошлой ночью, это, полагаю, вам приятно услышать. Но этот недостаток отдыха удивительным образом укрепил меня и придал сил. Итак, я готов задать вам работу, работу более трудную, чем когда-либо раньше. Динхэм, мне нужны деньги, действительно большая сумма, и скоро.

Казначей провел рукой по усталому лицу.

– Ваша Милость, денег нет. Вы это знаете и знаете, на что пошел каждый пенни, который мы изыскали и получали до сих пор.

– Ловелл?

Канцлер казначейства вздохнул.

– Мы можем задержать кое-какие выплаты купцам. Доверие к вам очень высоко, сир. Несколько сотен фунтов здесь и там, возможно. Какой доход будет в следующем месяце и далее – очень трудно оценить.

– Эджкомб?

Управляющий делами двора усмехнулся.

– Ну, если вы отправитесь в поездку по стране, сир, у вас не будет больших расходов на содержание двора, поскольку вы будете жить за счет знатных господ и городов, которые вы посетите, не говоря уж об ожидаемых подарках. Скажите мне, как долго вы будете находиться в поездке, и я скажу вам, насколько я смогу сократить расходы.

– Кое-что, но не достаточно и недостаточно быстро. Хорошо, Динхэм, мы можем одолжить?

Лицо казначея посветлело.

– Да, здесь проблем не будет.

Губы Генриха сжались. У него были строгие принципы как в отношении правительств, так и королей, у которых были долги. Он даже выплатил некоторые долги по закладным Ричарда III, но времени на то, чтобы наполнить казну, не было. Торговля была подорвана правлением Ричарда при его непосредственном участии, так что таможенные сборы не достигали их обычной величины, а сбор доходов от конфискованной собственности протекал вяло. Более того, суммы, выплачиваемые из казны, были необычайно велики. Расходы на коронацию и торжества по случаю бракосочетания были непомерными; от них не далеко отстала стоимость новых одеяний для него самого и его обнищавшей свиты. Время… если бы только у него было время. Экономией и поощрением торговли он мог бы наполнить казну и… Но время было именно то, чем он не обладал, а деньги могли быть сначала получены, а уж затем возвращены, как бы ему не нравился такой маневр.

– Очень хорошо, Динхэм, берите взаймы. Так много, сколько вы сможете получить и вместе с тем, чтобы вы сами верили, что я смогу вернуть долг в разумные сроки. Но не берите у иностранных кредиторов.

– Это сильно уменьшит то, что я могу получить, Ваша Милость.

– Я знаю, но и так о многом надо думать, чтобы тебя не надули, кроме этих дополнительных забот с иностранцами.

– Очень хорошо, Ваша Милость.

Генрих уныло улыбнулся.

– Как же вы должны меня ненавидеть, Динхэм. Все, что я ни делаю, это прошу о невозможном, а затем препятствую вашим усилиям получить это для меня.

На лице казначея появилась ответная улыбка, сменившая выражение напряженной озабоченности.

– Это вовсе не так, сир. По крайней мере вы не выходите из себя, когда просите луну, а я приношу вам серебряную тарелку. Есть фактор времени. Чем больше его у меня, тем больше я могу собрать.

– Деньги предназначены для выкупа Дорсета и Бурчье. Особой спешки нет, но мне не хотелось бы, чтобы говорили, что я безосновательно медлю.

Неожиданно возникла оживленная беседа об оправданности его действий, в которой проявился скрытый страх того, что женатый на дочери сумасбродных и расточительных короля и королевы, Генрих и сам был близок к тому, чтобы вступить на путь экстравагантности. Он нашел это смешным, но скрыл свою веселость. До известной степени он дал основания для таких опасений тем великолепием, которым себя окружил. Все согласились, что расходы были необходимы, чтобы вызвать должный благоговейный трепет перед членами королевской фамилии, но не было ново и то, что такая политическая игра перерастала в привычку и даже болезнь королей.

Собственно говоря, Генрих любил щедрое окружение, пышные наряды, красивые драгоценности, красивые вещи, но он не чувствовал для себя опасности поддаться расточительности. Слишком сильна была привычка считать каждый пенни и сопоставлять с тем, что за него поручено. Было бесполезно и даже опасно протестовать. Протесты просто укрепляли подозрения. Его люди скоро достаточно хорошо усвоят, что он будет тратить только столько, сколько сможет себе позволить.

Он собрался уже послать Пойнингса к Фоксу для того, чтобы составлять официальные инструкции и письма для французского двора, когда у двери послышалась перебранка. Женский голос, визжащий от гнева, поднимался над раскатами низкого протестующего голоса дворцового стражника. Генрих поднял брови и сделал жест Пойнингсу, который открыл дверь. Внутрь ворвалась молодая, очень возбужденная, леди, лицо ее горело гневом.

– Ее Милость, королева, очень хочет, чтобы вы нанесли ей визит немедленно.

Генрих покраснел и, не сводя с фрейлины внезапно заблестевших глаз, сделал шаг вперед. Эджкомб, бывший ближе всех, мягко положил ладонь на руку короля. Он, конечно, не мог удержать Генриха, когда тот чуть было не ударил одну из дам королевы, однако…

– Сир! – произнес Пойнингс предостерегающе.

Краска постепенно исчезла с лица Генриха, когда девушка дрожа опустилась на пол.

– Вы не знаете свою работу, моя дорогая, – мягко сказал король. – Когда королева говорит фрейлине: «Скажите тому проклятому ублюдку, за которого я вышла замуж, чтобы он бегом явился сюда», ваша обязанность сказать: «Пожалуйста, Ваша Милость, моя госпожа королева очень недомогает. Мы ничего не можем с ней сделать. Не придете ли вы до того, как она доведет себя до болезни?»

Рядом с собой Генрих услышал сдавленное дыхание Эджкомба, да и его губы дрожали мелкой дрожью. Для обеих сторон было совершенно ясно, что скрыто за официальными обращениями, однако нельзя было пренебречь соблюдением установленных норм и правил. Это была та смазка, которая облегчала взаимное трение двух людей, которые не могли бы себе позволить разорвать друг с другом отношения независимо от того, как сильно расходятся их устремления и индивидуальности. Элизабет нужно было пройти какую-то школу, она нуждалась либо в наставлениях, либо в присутствии более опытных дам. Однако он не мог давать наставления своей жене в том смысле, как он того хотел бы, поскольку это нарушило бы ту систему представлений о ее влиянии, которую он тщательно создавал.

– Сейчас же, – цинично сказал он, – возвращайтесь к Ее Милости и скажите ей или, что я сожалею о ее неожиданной болезни, или, что я в высшей степени озабочен ее недомоганием, все, что покажется более подходящим, а я приду к ней сразу же, как только освобожусь от наиболее важных и неотложных из моих государственных дел. – Он кивнул головой, отпуская ее. – Нед, скажите стражу, чтобы он сопроводил даму в покои ее госпожи.

В сохранявшейся тишине Генрих пытался ответить самому себе, поняла ли девушка его предостережение, и было ли это разумно с его стороны так ясно проявить свое предостережение. Он услышал сдавленное дыхание и, подняв глаза, увидел своих приближенных, содрогающихся от приступов хохота и пытающихся скрыть это. Пойнингс выглядывал за дверь, как бы посматривая, вернулся ли стражник, но плечи его вздрагивали. Эджкомб стоял, прислонившись к столбику кровати, глаза его были закрыты, а нижняя губа плотно закушена. Динхэм вытирал губы сильнее, чем было необходимо, а Ловелл уставился на расписанный потолок, как будто он никогда раньше его не видел. Генрих вздохнул. Во всем королевстве не было человека, который бы отважился… Да к тому же девушка – ребенок. Он поддался своим нелепым чувствам и прекратил хохот, чего и ожидали с большим нетерпением его друзья.