Дракон и роза - Джеллис Роберта. Страница 61

Бумага и ручка было под рукой. Генрих быстро набросал ответ, полный извинений, беспокойства за ее здоровье, радости по поводу известия. Самым неприятным было то, что привычка перечитывать все написанное глубоко укоренилась в нем. Его смутило лишенное эмоциональности сочинение, и он порвал письмо. Затем перечитал письмо Элизабет, пытаясь найти отправную точку для второй попытки. Как он осознал позже, это было ошибкой, потому что его мгновенно охватил гнев. Как смела она протестовать против всего, что он делал, будучи, возможно, полностью втянутой в заговор против него. Ей следовало бы благодарить ребенка в своей утробе, его ребенка, за то, что она не томится в сырых тюремных застенках. Этот ответ так и не был послан. Генрих вернул себе достаточно самообладания, чтобы вспомнить, что она, возможно, была в неведении относительно его подозрений, а может быть, даже и невиновна.

Третий набросок письма был по своему эффекту, пожалуй, даже хуже, чем два предыдущих. Оно было заботливое и тактичное, содержало уместные вопросы относительно здоровья Элизабет, уместное смущение по поводу его недовольства, о котором она упоминает в своем письме. Он определенно не имеет причин для недовольства сейчас и надеется не иметь таких причин в будущем. Если он был краток, она должна считаться с тем, что в его распоряжении очень мало времени для личных дел.

Продиктованный Элизабет ответ на этот шедевр был равным ему по учтивости, но ответ Маргрит, который она начала со слов «Даже мать осмеливается назвать короля ослом», мог бы воспламенить бумагу, если бы чернила горели. В отчаянии Генрих попытался бороться со своими чувствами, но, тем не менее, оказался между чувствами любви и ненависти. Если бы он позволил какому-либо чувству согреть себя, это раздвоение полностью покинуло бы его. Он осыпал себя ругательствами на французском, уэльском и английском, словами, которые джентльмены не слышали из его уст никогда ранее и не представляли себе, что он их знает, но все было тщетно. Холодная учтивость была единственным спасением, которое он мог найти. Он не мог заявить о любви, в которой не признавался, как не признавался в ненависти.

Еще одним спасением для него была работа. Ни один предыдущий король никогда не уделял столько внимания всем сторонам деловой жизни городов, как Генрих. Тюдор был готов в любое время принять делегацию, и его совет был практичным и точным. Ни одна проблема не казалась слишком маленькой для его внимания и ничего не было забыто. За что бы король не брался, он оставлял прекрасное мнение о себе, смешанное с изрядной долей трепета. Распространились слухи о его действительной заинтересованности в благосостоянии нации, и когда он въехал в Бристоль, женщины, высунувшись из окон, осыпали его пшеницей – символом плодородия и изобилия.

Теперь Генрих выслушивал больше жалоб, чем пустых пышных хвалебных речей. Бристоль кричал о своем упадке, проклиная упадок флота и спад в торговле тканями. Король выслушал и пообещал помощь. Каждый король делал это, но на сей раз мэр и члены городского управления были приятно удивлены, когда их вызвали на аудиенцию к королю.

Рядом с Генрихом сидели лорд Динхэм – казначей, граф Оксфорд – главный лорд-адмирал несуществующего флота, и Фокс. Тем не менее стол перед королем не выглядел аккуратно и формально. Он был завален бумагами и расчетами. Это должно было быть заседание не пустых обещаний, а действительно деловых разговоров.

– Позвольте торговцам Бристоля начать строить корабли, – сказал Генрих.

Он выдаст для этого большие ссуды, и такой же большой будет его доля в прибылях. С королевских литейных заводов он предоставит пушки для вооружения кораблей, но при этом должен иметь соглашение, по которому корабли можно будет бесплатно использовать для военно-морского назначения в течение определенного периода времени и по соответствующему уведомлению.

Далее он заговорил о торговле тканями. Он отметил, что не может давать обещаний, поскольку торговля зависит частично от желания других наций, но он будет стремиться всей своей властью оживить это застывшее дело. На прощание лорд-мэр со слезами на глазах поцеловал руки Генриха и сказал:

– В этом столетии не слышали о короле, который был бы таким хорошим утешителем.

Затем настал конец терпению Генриха. За один день он проехал от Бристоля до Абингтона, на следующий от Абингтона до Лондона, и тем самым пересек всю Англию. Небольшая свита, которая сопровождала его, прибыла очень поздно, но на этот раз Генрих позволил себе милость не считаться ни с чем.

Забрызганный грязью, с пятнами пота, он прошел прямо в комнату Элизабет. У него не было намерения будить ее. Он всего лишь хотел посмотреть, как она выглядит. Он совсем забыл, что в его отсутствие некоторые дамы спят прямо в ее спальне, чтобы ухаживать за ней ночью. Одна молоденькая глупышка завизжала от ужаса при внезапном появлении человека в костюме для верховой езды.

– Успокойся, – прокричал Генрих и затем, зная, что уже слишком поздно отступать, позвал: – Не бойся, Элизабет, это я, Генрих.

Он быстро подошел к кровати и раздвинул занавеси. Она была испугана визгом, нервно сжала покрывало, ее губы дрожали. Но шок был очень коротким, она быстро оправилась и протянула ему руку.

– Извини, – нежно произнес Генрих, – я не хотел разбудить тебя.

Смущенная, Элизабет спросила:

– Тогда для чего ты пришел?

– Посмотреть на тебя. Я…

– О, Генрих! – Она притянула его к себе и подставила губы. – Добро пожаловать домой.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Элизабет?

– Сейчас намного лучше. Я не испытываю больше тошноты, и я тяжелею с каждым днем, – сказала она с гордостью.

– Это хорошо?

Элизабет посмотрела на озабоченное лицо своего мужа и рассмеялась, затем обняла его за шею.

– Генрих, ты пишешь ужасные письма. Могу поклясться, что я поверила в то, что ты зол на меня из-за того, что я забеременела.

– Бесс, – мягко сказал он, впервые используя нежную краткую форму ее имени, – Бесс… Я… Моя мать написала, что ты больна. Я не знал, что сказать. Я не хотел испугать тебя вопросом о… – В данный момент это была правда. Она была так красива и тепла с ним. Он забыл о своем гневе и подозрениях. Он облизал губы, внезапно пересохшие от желания.

– Бесс, можно мне прийти к тебе?

– Куда ты собираешься сейчас?

– Помыться и сменить одежду.

– Тебе определенно это необходимо, – сказала она, смеясь и морща нос. – От тебя пахнет усталостью и загнанной лошадью.

– Я не настолько устал, – настаивал он. – Я хочу прийти к тебе.

– Ты так этого хочешь, Гарри? – Элизабет улыбнулась и потрогала указательным пальцем его пересохший рот. – Значит ли это, что ты был верен мне?

– Видит Бог, да… в течение трех длинных месяцев.

Элизабет искренне верила, что он говорит правду. Возможно, он и переспал раз или два с неизвестной горничной, но это не имело значения. Из сообщений о его путешествии по стране – не официальных сообщений, а слухов и рассказов, которые доходили до нее – она знала, что одной из немалых добродетелей, за которую король восхвалялся, было его целомудренное отношение к женам и дочерям своих подданных. Возможно, ей и не придется испытать то унижение, которое вынесла ее мать. Это покажут следующие несколько месяцев. Она боялась, что скоро из-за своей беременности она не сможет удовлетворять его: и это время будет решающим. Его поведение на протяжении путешествия по стране предвещало хорошее, но ведь и не было смысла наносить ненужный урон его добродетели.

– Приходи потом ко мне… Я тоже соскучилась по тебе.

Он страстно поцеловал ее и направился к двери, затем медленно вернулся.

– Элизабет, все будет в порядке? Не причиню ли я тебе… или ребенку… какого-либо вреда?

– Это никогда не причиняло вреда моей матери, а я знаю, что она не давала обет целомудрия в то время, когда она вынашивала моих братьев и сестер, – откровенно отвечала Элизабет.

– Спасибо за это Господу, – искренне, от всего сердца ответил Генрих.