Белый город (СИ) - Дубинин Антон. Страница 9

  — Нет, мессир… Простите, мессир, я не обольщаюсь насчет себя, просто мне очень-очень-очень надо в Святую Землю, увидеть или умереть… Я буду слугой, конюхом, поваром, кем вы прикажете, мессир, я буду делать все, идти пешком, всегда молчать, чистить сапоги всей вашей свите, чистить эти… походные котлы, чистить все, что вы прикажете…Только позвольте мне пойти с вами, ради Бога, а если я свалюсь по пути или сделаю что-нибудь не так, то зарубите меня в тот же миг, мессир, зато я буду лежать в Святой Земле, так же, как гроб Господа нашего…

  — Стоп, стоп, — наконец умудрился Анри вставить словечко в поток Аленского красноречия. — Не так быстро, парень… Как гроб Господа — это, конечно, хорошо, только ведь тебе всего двенадцать лет, а?..

  — Тринадцать, мессир. Исполнилось три месяца назад.

  — Ну и что ж мне с тобой делать, паломник? — воззвал Анри в пустоту. С одной стороны, мальчик ему явственно нравился, кроме того, был очень понятен; а с другой… — Во-первых, встань с колен. Выпрямись, и поговорим начистоту. Ты парень умный, этого не отнять, да только в Святой Земле мы не книжки читать собираемся!

  — Да, мессир. Я знаю, мессир.

  — Да что ты знаешь-то? С чем соглашаешься? Дослушал бы сперва! Вот еще забота на мою голову!..

  — Знаю, что не книжки читать, мессир. То есть собираемся мы, то есть вы, в Святой Земле. И не забота, мессир. Я не буду на вашу голову, мессир, пожалуйста… — вконец запутавшись, Ален замолчал, красный, как мак. Он не знал, что еще сказать, что сделать, чтобы его приняли всерьез.

  — Вот что, — внезапно на что-то решившись, сказал Анри — и засмеялся от облегчения. — Слушай меня: вот как мы сделаем. Если ты так рвешься в бой, то докажи, на что способен; исполни одно мое поручение, и если успеешь за месяц или сколько у нас там осталось до выступления войска — значит, поедешь со мною. А не успеешь — сам виноват, выходит, такая твоя судьба.

  — Да, мессир. Что за поручение, мессир? Я сделаю все возможное.

  — Не бойся, — расхохотался Анри, увидев лицо мальчика — одновременно испуганное («ох, кажется, я куда-то влип») и решительное. — Я тебя не пошлю за короной Византии, и даже частицы Истинного Креста не потребую. Ну, разве что голову кого-нибудь из своих врагов… Как, ты не против? — и он рассмеялся еще громче, так что даже Ален нерешительно улыбнулся. — Ну да ладно, — посерьезнев, продолжил золотоволосый рыцарь, — если по правде, то мне нужна некая вещь. Тогда, в прошлом году, в Везеле… отец Бернар раздавал кресты. Первому, конечно, королю, потом всяким баронам, кто ближе стоял, а потом все подряд накинулись, так что у него даже крестов не хватило… Таких вот, матерчатых, которые на одежду нашивают. Ему даже свою одежду пришлось разорвать, я всем рассказывал. Так он и раздирал рясу на полосы, прямо руками, а рыцари у него их просто-таки из-под пальцев выхватывали, толчея была — страшная. Короче, мне не досталось креста. Понимаешь, к чему я клоню?..

  Ален кивнул. Светлые глаза его блестели.

  — Ну да, именно. Крест у меня, конечно, есть, вот этот, нашим капелланом освященный, — но хотелось бы его принять от святого человека. Вот и привези мне крест от отца Бернара; мы выступаем из Меца на Пятидесятницу, значит, у тебя еще больше месяца.

  — Да, монсеньор, — тихо от радости отвечал Ален, мир вокруг него обрел небывало яркие цвета и слегка звенел. Он снова преклонил колено, на этот раз — одно, и вежественно и благодарственно поцеловал Анри руку. Выглядел он при этом необычайно благородно, так что молодой его господин почувствовал смутный укол удовольствия. — Я обещаю, что исполню ваше поручение. Привезу вам крест.

  — Да будет так, — с большой приязнью отозвался Анри, человек чувствительный и любивший красивые сцены и высокие слова. — А теперь, будущий крестоносец (неожиданный каламбур рассмешил его, так что он вновь рассмеялся, коротко и негромко), — а теперь, пожалуй, дай мне пройти! Я хочу умыться и, наконец, позавтракать, но меня, кажется, взяли в плен в собственном замке!..

  Ален легко поднялся, пропуская господина; глаза его сияли. Но первый укол здравого смысла уже ощутился где-то в глубине души, и мальчик осмелился спросить уходящему вслед:

  — Мессир Анри… простите, а вы не знаете, где сейчас отец Бернар?.. Он… в Клерво?..

  — О! Знал бы — тебя бы не посылал, — резонно отвечал графский сын, разворачиваясь на лестнице. — Говорят, он повсюду ездит, по всем городам и монастырям, и везде проповедует священный Поход. А знаешь, — неожиданно смягчаясь, добавил он, — когда будешь уезжать, возьми хорошего коня. На кляче твоей матушки много не наездишь. Там на конюшне есть двухлеток, рыженький такой, мелкий — тебе под стать; можешь его взять на это время. Скажешь Аймону — я разрешил. А не поверит — пошли его ко мне, я подтвержу, — и рыцарь, напевая себе под нос, побежал вниз по лестнице, а Ален так и остался стоять столбом, еще не привыкнув к всему произошедшему.

  Потом случилось то, чему лучше бы не случаться. Ален пошел домой и там поговорил со своей мамой.

  Жили они не в главной башне замка, конечно же, а в одном из помещений на замковом дворе. Если б матушка была одна, ей, может, и выделили бы покойчик рядом со спальней ее госпожи, но троим там места не нашлось. Однако жилье им досталось хорошее, не возле кухонь каких-нибудь, а окнами во внутренний садик, который был изумительно красив. Ален любил помогать садовнику и иногда даже сам напрашивался это делать, а уж Этьенета оттуда просто нельзя было вытащить. Он все время где-нибудь там околачивался, то возил, старательно толкая перед собой, какие-то тачки, то подвязывал тяжелые лозы, то поливал цветы (прекрасные розы, нежная жимолость, лилии — да чего там только не было! Садик был пристрастием пожилой графини, и садовники как могли угождали ее вкусам.) С одним из них, молодым придурковатым парнем по имени Гастон, Этьенет очень подружился — и это был его единственный старший друг, исключая брата. Мальчугана даже называли иногда «Этот садовников мальчишка» — настолько часто их видели вместе. «Дурачка к дурачку тянет», — огорченно говаривала матушка, когда заставала Этьенчика хохочущим о чем-нибудь с этим здоровым детиной, сохранившим притом младенческий разум. Гастон хоть был и дурак, да не во всем — в своем деле он понимал больше, чем иные умники, и для своих десяти лет Этьен обладал изрядным грузом профессиональных знаний, обретенных с помощью «большого друга».

  Ален нашел братика в саду, правда, в одиночестве. Он был занят полезным делом — заливал водой кротовую норку. Ален окликнул его, тот встрепенулся и радостно пошел навстречу, улыбаясь своей тихой улыбкой — не разжимая губ. Он так всегда улыбался, в отличие от Алена, который всегда хохотал, сверкая зубами.

  — Этьенет, — сказал старший брат торжественно, кладя ему руки на плечи, — у меня для вас с мамой новость. Я еду в Святую Землю, в поход.

  Этьен просиял. Он именно просиял, а не просто улыбнулся в ответ на братское сообщение. Солнце золотило его русые, волнистые, как у мамы, волосы, вообще в этот день было очень много солнца, и садик в майском золоте выглядел как уголок рая.

  — Да? Правда? Уже сейчас?

  — Ну, не совсем, — признался Ален, морща нос. — Сначала я еду за крестом к святому аббату Клервоскому, Бернару. Не для себя, конечно — для мессира Анри. А вот потом, когда вернусь — еду вместе с войском.

  — Очень хорошо, — просто сказал братик, продолжая сиять. Вот за такие улыбки этого молчуна и впрямь можно было счесть маленьким святым. — Ален… А привези мне тогда немножко святой земли. Из Иерусалима. Ладно?

  — Ладно, непременно, — обещал старший брат и взъерошил ему и без того всклокоченные волосы. — А ты тут что будешь делать… без меня? Грустить не вздумаешь?

  — Нет, — будто удивленный, как такая глупость вообще могла прийти в голову, отвечал Этьен. Серые, честные его глаза смотрели прямо, слегка щурясь на свету. — Я не буду грустить. Я буду молиться.