Испытание (СИ) - Дубинин Антон. Страница 36

— Мужлан, — лицо Кретьена залила краска уже неподдельного гнева. — Ты забываешься. За кого ты меня принимаешь, а?

— Так Господь же вас знает, милс-дарь, — пряча глаза от безумного светлого взгляда, солдат, однако же, не убирал руки с рукояти меча. — Может, вы и не от графа вовсе. Может, вы ентого еретика выручать хотите. На вас же того не нарисовано… Может вы и сами, эт-та… того?..

(Эх, бумажку бы сейчас. Любую. Письмо, листок со стихами, все, что угодно… Чтобы сунуть этой безграмотной роже под самый нос с криком — «Ты читать умеешь, скотина?.. Вот графская подпись, мурло ты поганое!» Но, хотя омерзительная роль уже дико утомила Кретьена, оставалось продержаться еще совсем немного. Сделать последний рывок. Помоги мне, Господи — и прости.)

— Эт-то… Что же ты такое говоришь? — голос рыцаря стал острым, как бритва, и таким же опасным. Рука скользнула к поясу, нащупывая рукоять плети. — Эт-то как ты меня назвал, вилланская морда?! Я ослышался — или ты меня обвинил в том, что я будто бы поганый катар? Может, я еще и младенцев жру, как по-твоему?! Ну-ка, повтори, что сказал!..

Одно мгновение они смотрели друг на друга — Кретьен, приподнявший плетку, и солдат, чья длань тряслась на рукояти меча. Последний шанс — Кретьен слишком хорошо знал, что никогда не сможет ударить плетью человека. Но еще немного — и он бы попробовал. Это самое сомнение, бешеный страх и почти что твердое знание того, что он не сможет, сорвется, не продержится долее мига, виллан и увидел в глазах рыцаря — и ему показалось, что он увидел там свою смерть.

Солдат сдался первым. Разжимая граблеобразную длань, он тяжко вздохнул, опуская взгляд, и словно бы нехотя выговорил:

— Ну, простите благородно, мессир… Не губите, Христа ради.

Кажется, Кретьена спасло еще и то, что он был на коне. С высоты, с седла легче взирать на человека с презрением. Кроме того, снизу не видно, как дрожат у тебя руки.

Он победил.

— Да… пошел ты, нужен ты мне, свинья, — легко спешиваясь, все еще сжимая в кулаке плеть, Кретьен швырнул поводья Мореля одному из вилланов — тому, что ближе стоял. — Присмотри за конем. За мной следом не соваться — буду допрашивать еретика по особо важному вопросу. Кто полезет — отведает плетки. (Или надо было сказать — зарублю?..) Ну, отворяй!..

Темноволосый виллан, и впрямь слегка напоминающий выражением лица угрюмую свинью, завозился с засовом. Железная полоса поползла из паза со ржавым скрежетом.

— Только, мессир… Там вторая дверь, так от нее ключи у аббата… Стало быть, это, вы уж как-нибудь в сенях… Через дверь, эт-та, расспрашивайте. И еще — уж не обессудьте, мессир, мы вас снаружи слегка прикроем, а то все-таки мало ли что… Окошков там, конечно, не водится, но мы все-таки люди подневольные… Вы как выходить надумаете, стукните нам изнутри — эдак раза три, мы и выпустим…

Наверно, надо было возмутиться. Потребовать все ключи, свечку — и полную свободу действий. Но, во-первых, прогулка по лезвию меча, опасная игра и так зашла уже слишком далеко — Кретьен слышал, как в процессе их перебранки с солдатом два виллана перешептывались насчет того, не сбегать ли за кем из графских людей, для опознания… А кроме того, не мог он больше спорить и орать. Он устал, безмерно устал; на губах осталась какая-то горькая корка — словно след тех ругательств, которыми вежественный рыцарь осыпал вилланских бедолаг… Сил делать это больше не было. Кретьену, словно бешено изголодавшемуся, хотелось только одного — услышать голос Этьена. Живой голос. Остальное — все равно.

— Поди к черту. Поступай как знаешь. Отворяй.

… Понятно, почему именно этот сарай избрали в качестве темницы. Наверно, самый здоровенный в деревне, с толстыми стенами, с двумя дверьми. Между первой, толстенной, с досками внахлест, и второй, потоньше — тесный «предбанничек», без единого окошка, темный, как могила. Кретьен толкнул дверь перед собой — бесполезно, не поддастся, так ее не выломать. В темноте — хоть глаз выколи, так что даже непонятно, не ослеп ли ты — Кретьен дождался, когда проскрежещет наружный засов, возвращаясь в паз. Сердце оглушительно колотилось где-то в ушах.

…Затихли. Пора.

Припав лбом к жестким, занозистым доскам, он позвал — тихо, хотя хотелось заорать во всю мочь — и сердце его едва не остановилось, когда откуда-то издалека — от противоположной, что ли, стены — послышался тихий, мышиный какой-то шорох, и слабый, неуверенный, безмерно знакомый голос, сухо кашлянув, откликнулся:

— Кто здесь?..

…- Этьен… это я.

— Мессир… Кретьен?..

— Не называй меня мессиром, дурак, — Кретьен понял, что сейчас лопнет. От радости ли, от горя, от безумного облегчения — все одно.

— Да… Это ты. Но… как?..

— Неважно, Этьен. Важно, что… вот я здесь.

— Это опасно, — голос Этьена был очень хриплым. Что с ним, простудился, что ли? И говорит тихо — еле слышно…

(Ты что, простудился, едва не спросил было рыцарь — хотя ничего глупее придумать было нельзя. Тут голову рубить собираются, а ты о волосах горюешь…)

— А мне, — голос его прозвучал чуть насмешливо, — плевать.

— Зато не плевать мне. - (Это он обо мне тревожится, он — обо мне, Господи Боже ты мой…) — Кретьен, пожалуйста, быстро уезжай. Эти мужики, они перепились, наверное, да?.. Я тебя умоляю, беги, пока никто не проснулся. А то они тебя убьют.

— Не мели ерунды (я старший, я сильный, я все устрою…) Никто меня не убьет, я их запугал до полусмерти, сказал, что я графский гонец. И без тебя я никуда не поеду.

— То есть…

— Да, Этьен. Я нашел дорогу. И теперь вернулся за тобой. Как обещал.

— Кретьен… — тот выговорил имя замирающим каким-то придыханием и — замолчал, да так надолго, что поэт забеспокоился, жив ли он там.

— Хей-я, Этьен! Ты там где?..

— Здесь…Я… думаю. Это… правда?

— Клянусь.

— Как хорошо, — голос, мне остался только голос, я не вижу тебя, не могу прикоснуться — только тихий голос в темноте… Если примерно так общаются бесплотные духи, не хотелось бы после смерти войти в их число. — Вот же радостная весть. Самая радостная на свете. И… ты видел замок?..

— Да. Видел. Но не вошел туда.

— Значит, замок есть. — Шелестящий голос, тихий, как шорох ветвей. — Он все-таки есть, и все — истина. Значит, я не зря верил, всегда-всегда верил, даже когда… когда уже не верил ни во что. Теперь и умереть не страшно.

— Этьен! — он почти закричал и сам испугался, как звучит его крик в полной темноте. — То есть как — «умереть»?.. Я тебе умру! Да я тебя сам придушу за такие мысли… (Комичность этой фразы дошла до него не сразу, а только когда Этьен саркастически хмыкнул из-за двери). — И ничего ты не умрешь, я за тобой приехал… Сейчас мы с тобой придумаем план, и я тебя вытащу. И мы отправимся в Замок Спасения, где нас давно уже ждут, и там никакое зло нас никогда не найдет.

— Кретьен… Это все бесполезно.

— Что, черт тебя дери, бесполезно? Придумывать план?.. И вообще, что ты там шепчешь, как придушенная мышь, подойди ближе к двери и говори в щелку. Будем как… как влюбленные Пирам и Тисба, ха-ха. Знаешь такую трагедию?..

— Нет. Кретьен…

— Ну и хрен с нею. Подойди к двери, не могу же я без конца кричать.

— Я не могу подойти, Кретьен. Я связан.

— Что?.. — в какой-то миг Кретьену захотелось проломиться сквозь стену и порубить в клочки чертовых сытых здоровых вилланов, чей смех приглушенно слышался снаружи. — Ну, тогда… подкатись как-нибудь, что ли…

— Не могу, Кретьен… Я уже пробовал. Тут эти… дрова.

— Господи, какие еще дрова?..

— Обыкновенные, деревянные. Это дровяной сарай.

— Этьен… — его уже начинало что-то душить изнутри. — Вот что, я придумал. Сейчас нам не выбраться, будем терпеть до утра. Ты как там, не очень… больной? (Побитый, хотел сказать он — но не смог выговорить.)

— Не очень. Только все немножко затекло… И пить хочется.