Узкие врата (СИ) - Дубинин Антон. Страница 60

— Как это где? Где сказано. В центре, конечно же!

— В цетнре чего?

— Просто в центре. В центре города Файт!

— Святой Дух очень остроумный парень. Ему бы в женском журнале ребусы составлять. И кроссворды. И эти… сканворды.

— Фил…

— Да я разве против? — заслуженный скептик только повел плечом. — Я обещал, значит, три дня здесь проторчим, как обещано. Подвал у нас отличный, если законные хозяева, конечно, не явятся, и деньги еще есть. Ты вот лучше пей из кружки, поторапливайся. Это даже не кефир, к твоему сведению. Это молоко.

Центр города Файт являл из себя зрелище, скажем так, неприглядное. Неширокая круглая площадь, справа — что-то смутно зеленеющее, то есть городской парк; там, кстати сказать, обнаружилось очень полезное явление — общественный туалет, домик из местного камня, весьма ухоженный как снаружи, так и изнутри. По сторонам площади — унылого вида невысокие здания: какие-то магазины, банк, некое очень почтенное учреждение (самое высокое, пять этажей, стекло и бетон) — и драное заведение под гордым именем «Салон красоты». Тоже мне, город.

В центре асфальтового круга, призванного изображать центральую городскую площадь, высилось нечто, напоминающее здоровенный письменный стол. При ближайшем рассмотрении эта гранитная штуковина оказалась постаментом, вот только никакого памятника не было — то ли его не успели поставить, то ли, что казалось более вероятным, снесли.

Походив вокруг постамента, у подножия которого обнаружились останки железной скамейки (здесь, наверное, когда-то фотографировались счастливые молодожены или просто отдыхали восторженные туристы), Алан обнаружил выбитую в камне надпись. Когда-то, похоже, она была позолочена; теперь остались только слегка обколотые щербины в граните. Но при желании прочесть было можно, и Алан прочел вслух, потому что надо же было чем-то себя занять: «ДЭЙМ ФАЙТ МАРИЯ ФИЛИППА ТЕОДОРА, моли Бога о нас».

— Памятник какой-то святой, или, может, героине, — прокомментировал он, оборачиваясь к товарищу. Фил уже расположился на скамейке, сгрузив рядом рюкзак (вещи пришлось взять с собой, из опаски, что подвал могут навестить прежние хозяева).

— Был.

— Что?..

— Был, говорю, памятник. А теперь просто кирпич. Пожалуй, центральнее этого центра не найдешь, а, Эрих?

— Наверное, — Алан рассеянно поковырял пальцем каменные буквы, поднял воротник куртки. Поднималась противная мелкая морось, такая же точно, как вчера ночью. Город Файт не собирался жаловать гостей хорошей погодой.

— Тогда здесь и будем сидеть, — Фил задвинул рюкзаки под лавку, чтобы не мокли. — Место не хуже любого другого. Подождем до вечера, чтобы нам назвали кого следует.

Идея Фила не то что бы блистала интеллектом, но Алану нечего было предолжить ей взамен, и он послушно присел рядом, привалился к камню затылком.

От нечего делать он оглядывался, но город Файт явно не вызывал у него восторга при более детальном осмотре. Дыра дырой, больших улиц, кажется, всего две — и обе встречаются под прямым углом здесь, в центре. Та, что шла вдоль городского парка (красивого, кстати — хотя бы благодаря деревьям: буки и кипарисы, чья темная зелень от влаги только стала более насыщенной) — так вот, самая широкая улица называлась Монкенское шоссе, и по ней довольно часто шмыгали машины, по большей части фургоны и трайлеры. Наверное, транзитом туда, за горы…

Вторая улица, поуже, носила гордое имя — отгадайте, какое? Конечно же, улица Реформации. В каждом уважающем себя городе должна быть улица Реформации, желательно центральная. Куда угодно можно послать письмо с таким адресом — «Реформации, д. 1» — и не ошибетесь… На улице с таким же именем в Магнаборге проживали сейчас Аланские матушка и отчим. Но об отчиме было неприятно думать, и юноша пошел прогуляться по площади, поглазеть на магазины.

Не очень-то веселое дело — сидеть в воскресное утро (да, ведь сегодня же воскресенье, вспомнил Алан с запоздалым удивлением… Впрочем, какая разница, у нас выходных не бывает.) Сидеть в воскресное утро в центре маленького грязноватого городка на лавке, под пустым и унылым постаметном, похожим на большой кирпич, попивать столичное пиво «Феникс» и поплевывать на асфальт. Алан некоторое время развлекался тем, что крошил булку толстоватым местным голубям и смотрел, как птицы Божии дерутся из-за крошек. Был среди них один особенно толстый, коричнево-белый, которого Ал мысленно прозвал «магистром ихнего ордена»: он вел себя очень властно, разгонял остальных вовсе не вежливо и проглатывал огромные куски хлеба, почти не расклевывая.

— Я знаю, как найдет свою смерть магистр голубей, — Алан и сам не заметил, как заговорил вслух. — Он непобедим, но, кажется, помрет от жадности, попробовав заглотать целую буханку…

Магистр и в самом деле взялся за кусок корки, слишком большой даже для него; некоторое время он безуспешно давился, махая крыльями и болбоча, но наконец превзошел себя — проглотил все-таки добычу, и по толстому зобу его прокатилась тугая волна. Голуби в этом городе были совсем непуганые, топтались у юношей под самыми ногами, один даже клюнул Фила в ботинок, куда упала ценная крошка.

Фил со снисходительным неодобрением взирал на магистровы потуги; потом усмехнулся, тако же отломал от хлеба горбушку.

— Тоже мне, символ Духа Святого! Проглоты несчастные. И дерутся, прямо как горские террористы…

— Наверное, им голодно, — предположил Алан, по привычке вступаясь за обиженных. Фил хмыкнул еще раз, отламывая от горбушки изрядный кус.

— Особенно, как ты его назвал, магистру. Изголодался, бедняжка, исхудал совсем. Не знаю уж, как он летает при таком размере брюха — просто бочка с крылышками!

Он метнул хлебный кус в голубиную густую толпу, и магистр тут же завладел завидной добычей, склевав ее прямо со спины товарища. Однако такой кусище даже ему оказался не по силам, он какое-то время силился его заглотать, но не смог и был вынужден отойти в сторонку, чтобы в одиночестве заняться ритуалом расклевывания. Кусок хлеба он придерживал трехпалой оранжевой лапой, толстой и вроде как мозолистой, при этом косясь жадным оком на трапезу остальных. Наконец не выдержало магистрово сердце, он бросил свою корку и куриным прискоком бросился в гущу подданных, отнимать у них, что попало… Алану стало неприятно, и он пошел побродить в сторону «Салона красоты». Что-то в красноглазом «магистре» было настолько ему не понравившееся, что видеть его не хотелось. А шугнуть — почему-то в голову не пришло.

Однако «Салон» неожиданно оказался полезен: на табличке у входа, с перечнем услуг, числилась и такая немаловажная, как «парикмахерские услуги». Перемигнувшись умоляющими глазами с Филом, любитель помыться ринулся внутрь — и через полчаса вернулся сияющий, с отмытыми и высушенными феном волосами, от чистоты даже начавшими курчавиться возле ушей. От него пахло дешевеньким одеколоном, как от гулящей девицы. Фил неприязненно наморщил нос от подобного аромата, однако идея с мытьем головы его тоже вдохновила, и он посетил-таки парикмахерскую, откуда вышел мытый, с гладко выбритым подбородком… И подстриженный еще короче, до своего первоначального состояния — черного ежика волос, торчавших, как короткая проволока.

Но, пожалуй, этот маленький успех был единственным, доставшимся на долю двух пилигримов днем 10-го сентября. Когда воздух уже по-вечернему засинел, а потом и полиловел — стремительно, как всегда осенью, — Фил с хрустом потянулся, покашлял от вечерней сырости и предложил идти домой, в тепленький подвал. А то даже кожаная куртка уже отсырела, да и прохожие кончились. Через улицу еще перебежала пара хихикающих детей, прошла компания вполне безобидных местных хулиганов — руки в карманах, спортивные куртки, сигаретки в углах ртов… Хулиганы окинули было Алана жадным взором, но по приближении рассмотрели Фила, прочли его красноречивый взгляд — и сделали вид, что они просто тут прогуливаются. Пришли почтить память дамы Файт, еще раз зачитать досточтенную надпись на пьедестале…