Лунный пёс. Антология - Семенова Мария Васильевна. Страница 74

— Однажды я водил стаю брать мясокомбинат, — еле слышно продолжал старик. — Кошачьё тоже за нами увязалось, я не гнал. Нажрались так, что всю жизнь было что вспомнить. Не у многих, правда, эта вся жизнь затянулась, после набега озверели собаколовы…

— И котоловы! — вставил кот, наконец припомнивший, о чем ему рассказывали ветераны.

— Давно уже нет моей рыжей Найды. Встретит ли меня в раю?

Кот нервно передернул хвостом: собачий рай на небесах был совмещен с кошачьим адом. А какой рай уготован волкам?

— Наш рай похож на землю — лес, поле, река. И коты, и собаки там. Дичи вдоволь. Только без людей.

«Может, ты и не бредишь, Предок, — подумал кот. — Да толку-то что? Сдохнешь как собака. Чей ты предок, где благодарные потомки?»

И как бы в ответ кот услышал топот лап, вспружинился горбом и попятился в угол, к узкому окошку. Вбежали две собаки, явно супружеская пара. Пес держал в зубах добычу — куриную «ножку Буша». Передав мясо жене, он бросился к старику:

— Дедушка! Как ты?

— Уже хорошо, — прошептал старик. — Я уже там, где всегда хорошо.

— Дедушка, подожди! Мы с Альмой… У тебя будут правнуки!

Дедушка уже не отвечал, вздрагивал всем телом и тяжело, хрипло дышал. Альма поняла его мутнеющий взгляд, бросила мясо, подошла и прижалась животом к уху умирающего. Тот счастливо улыбнулся и, вздохнув в последний раз, больше не жил.

Собаки молча плакали. «Если вы такие, блин, благородные, — думал кот, тоже смаргивая слезу, — то про курицу могли бы и забыть».

Елена Хаецкая

Диянка — рыцарский пес

Мимо этого старика я каждое утро хожу на работу — и каждый день возвращаюсь с работы. И всякий раз у меня на несколько минут портится настроение, когда я вижу его.

Мне восемнадцать лет. Я продаю цветы в большом цветочном павильоне. Наш павильон раза в полтора больше, чем пивные ларьки, рядом с которыми расположен. Почти магазин. Торговля у нас идет плохо. К тому же, мне не нравится продавать: вся эта возня с деньгами, вечно нет сдачи, а ко мне постоянно лезут нетрезвые граждане — разменять сотню. Потому что в пивных ларьках тоже иногда не бывает сдачи. И все тобой недовольны. Почему нет роз? Почему только желтые? Почему по сорок рублей?

Больше всего я не люблю скупых влюбленных. Их подруги чувствуют себя ужасно глупо, тянут за рукав и неприятным голосом повторяют: «Ну пойдем… Ну хватит…» — а те выбирают и выбирают подешевле и в конце концов отделываются вялой розочкой или гвоздикой из тех, что только к гранитным обелискам возлагать.

В общем, ужас.

Выпадают спокойные дни, когда вообще никто не приходит. Можно посидеть и почитать. Но от чтения я тоже устаю…

А тут еще этот дед. Один его вид вызывает у меня страдание, и я начинаю думать, что все бессмысленно.

Я сижу среди цветов, холодных и прекрасных, в искусственном, несуществующем саду, точно посреди средневекового гобелена, и читаю рыцарские романы, и старинные, и современные. То есть — ну да, ну да, признаюсь! — я читаю фэнтези. Самые заурядные. Мне любая фэнтези нравится. Сама атмосфера, понимаете? То, что там описано. «Картинка». Несуществующие замки с витыми башнями, роскошные красавицы в удивительной одежде, мускулистые воины, маги со сложной душой и непонятной мотивацией. Я люблю читать про путешествия по жарким пустыням, где кишат демоны. Про пещеры с кристаллами в стенах, с подземными озерами и чудищами. Про все такое. Наверное, это низкопробное чтиво. Я даже спорить не буду. Я просто это люблю.

Мама говорит, что я пытаюсь убежать от реальности. А почему, собственно, я должна жить в этой реальности? Достаточно выйти за порог моего павильона (хоть бы туда никто не входил! никогда!) — и реальность налицо, в максимальном воплощении. Лично мне среди этого жить не хочется. Я предпочитаю принцесс, магов и отважных файтеров. На худой конец — эльфов.

Самый мой любимый роман — даже не «Властелин Колец», а «Смерть Артура» Томаса Мэлори. Когда мне задали провокационный вопрос — какую книгу я предпочла бы иметь на необитаемом острове — я назвала «Смерть Артура». Не задумываясь. Только потом сообразила, что правильнее было бы ответить — Библию. Но слово не воробей.

Мне невыразимо хорошо в обществе моих рыцарей. Они выглядывают из-за вьющихся стеблей растений, они превращаются в крохотных, как мотыльки, воинов и прячутся в цветках, они — в камышах на берегу несуществующей реки или под водой, к великой скорби Владычицы Озера. В мечтах я вижу себя юной дамой с длинным извилистым телом и распущенными волосами. (В жизни я совсем другая, но это не имеет сейчас значения).

И вот, проведя несколько часов в этом изысканном обществе, да еще среди цветов, я выхожу — и первым делом спотыкаюсь об опорки деда Сашки. Так его зовут. Я совершенно этим не интересовалась, но не услышать, как к нему обращаются соседи-продавцы — невозможно. Дед Сашка.

Для меня навсегда останется загадкой — почему такие, как он, мочатся под себя. Положим, человек — бездомный. Такое может случиться, наверное, с любым — надо только, чтобы карта легла совсем неудачно. Положим, одет человек в лохмотья, и мыться ему негде. Но просто отойти в сторонку, хотя бы в кусты или за помойку — это-то можно?

Но — нет. Буду уж совсем, как свинья, валяться. Должно быть, в этом они находят некоторое утешение.

Еще меня выводит из себя его борода. Желтоватая. Мне даже страшно представить себе, какова она на ощупь. Однажды я подумала о том, что когда-то дед Сашка был ребенком, и меня чуть не стошнило.

Когда я вижу деда Сашку, все мои рыцари бледнеют и обесцениваются. Они перестают иметь смысл, если в мире существуют грязные бомжи. И я оказываюсь наедине с той самой «реальностью», которую почему-то не должна отвергать.

У меня в Александровском парке есть любимое дерево. Оно совсем засохло, скоро его срубят. Мимолетное очарование вещей. Мне дорога каждая его причудливая ветвь. Рядом с неприлично живой, яркой зеленью других деревьев эти сухие изгибы выглядят особенно изысканно.

Есть такой образ Богородицы — «Божья Матерь Сухого Древа». Она привиделась одному святому человеку. (Я думаю, он был рыцарем…) Крохотная, как царица эльфов, она стояла посреди сухого древа, на ветвях, и вокруг нее летало сияние. Это так же красиво, как крест на лбу оленя, среди рогов.

Мне думается, что то сухое дерево в Александровском парке имеет какое-то отношение к Божьей Матери Сухого Древа. Может быть, отражение этого Древа в нашем мире. Его тень, напоминание о нем. Я часто подхожу к нему, задираю голову и пытаюсь догадаться, на какой ветви может явиться крохотная Богородица. Где запляшут золотистые огоньки, очерчивая овальное «яйцо», скорлупу, где поместится ее хрупкий образ?

Вот бы она явилась и забрала к себе деда Сашку! И ему будет лучше, и мне.

Я жаждала этого с огромной силой, и иногда даже убеждала себя в том, что вижу изящную эльфийскую фигурку — вон там, где ветки похожи на оленьи рога…

Но ничего подобного, естественно, не происходило. Я по-прежнему работала в своей цветочной тюрьме старшим надзирателем, дед Сашка по-прежнему сидел на ступенях, орал и вонял, а сухое дерево оставалось сухим и необитаемым.

Потом произошла одна перемена. Как-то раз, отправляясь на работу, я обнаружила, что дед Сашка завел себе собаку. Это был совершенно крохотный щенок, желтоватенький, с очаровательным хвостиком и расползающимися лапами. Бог знает, где старик добыл это существо. Здесь в округе полно бездомных собак, время от времени у них рождаются щенки. Некоторые со временем расходятся по благодатным помойкам, другие оседают на руках местных жителей — сердобольных собачников в округе много.

Странно, конечно, что дед Сашка оказался из их числа.

Должно быть, пес понадобился ему для того, чтобы ловчее выпрашивать милостыню, подумала я.

Но — ничего подобного. Как только у деда Сашки завелась Диянка, он вообще перестал интересоваться своим непосредственным ремеслом. Диянка заняла все его мысли. С поразительным равнодушием он бросал свою «чашку» для сбора подачек (это была грязная полиэтиленовая крышка от банки), вместе с монетами, и отправлялся выгуливать Диянку.