Любовь и Ненависть - Эндор Гай. Страница 102

— Ну-ка, взгляните на все эти уловки! Им меня обучил месье де Вольтер у себя в Фернее!

К Вольтеру подбежала женщина из книжной лавки.

— Месье де Вольтер, прошу вас, составьте мне богатство!

— Каким же образом? — поинтересовался он.

— Напишите для меня книгу. Опубликуйте, а я ее продам. Маленькую книжицу, на любую тему. Пожалуйста! Пожалуйста!

Казалось, только король и Церковь недовольны тем, что Вольтер выбрал Париж для постановки своего последнего акта. Париж и Версаль — это сцена для Бурбонов, а не для таких, как Вольтер.

Людовик XVI не мог сдержаться и не спросить сердито:

— Почему этому человеку разрешили приехать в Париж, когда до сих пор действует декрет о его ссылке?

Кто-то в этой связи доложил его величеству, что когда-то на самом деле такой приказ был отдан, или, во всяком случае, так все считали, но в архивах не сохранилось ни одной копии запрета. (Может, какой-то чиновник, любитель Вольтера, просто его сжег?)

— В таком случае пусть остается, — мрачно буркнул король. Смешно теперь высылать Вольтера, такого старого, такого знаменитого человека. Все будут смеяться над Францией. (Ведь вся Франция была втянута в это театральное состязание.) — Но никто из придворных не должен общаться с этим богохульником.

Церковь сразу начала принимать энергичные меры. Со всех церковных кафедр разносились громкие анафемы в адрес этого антихриста, который потешался над Иисусом. Этого человека, который называл Иисуса недотепой, который утверждал, что Иисус пришел в этот мир, чтобы спасти его, но у него ни черта не вышло.

Особенно усердствовал аббат де Борегар, который метал громы и молнии со своей кафедры в соборе Парижской Богоматери. Аббата даже пригласили повторить его грозные сентенции в королевскую часовню в Версале. Он повторил там свою проповедь, в которой подвергал злобным нападкам всю современную философскую школу, называя всех философов безумцами, вооруженными топорами, чтобы разрушить храмы Божии, разбить трон и алтарь, осквернить святая святых, погубить наше общество и цивилизацию. И среди всех философов — этот Вольтер, самый талантливый и одаренный из них, со своим сладким ядом, этот коварный еретик, бесстыдный язычник, против нападок которого Церковь, разумеется, сумеет найти защиту: «Ибо нашему милосердию есть предел, и милосердие может обернуться яростным гневом. Наше усердие умеет прощать, но оно знает и что такое отмщение». Аббат заявил, что никогда тело этого хулителя Бога не будет заражать собой землю, в которой лежат истинные почитатели Божии.

— Почему это он отказывается хоронить меня? — спросил Вольтер. — А я похороню его с большой радостью!

Его шутка стала сенсацией в Париже. Поток его визитеров в дом маркиза де Вилетта превратился в полноводную реку, — все хотели прийти, чтобы засвидетельствовать свое почтение великому поэту. У Вольтера болели ноги, распухли лодыжки от бесконечных вставаний со своего кресла и возвращений в него, когда ему приходилось встречать до трехсот или даже больше гостей в день, и это только тех, которых у входа во дворец отобрала мадам

Дени с помощью самого маркиза, — они действовали вместе наподобие отборочного комитета, чтобы в комнате никогда не было слишком много посетителей. Вольтер всегда старался приготовить для каждого гостя какую-то запоминающуюся, остроумную фразу, чтобы тот потом распространял ее повсюду, по всему миру, чтобы она передавалась из уст в уста и в конце концов была напечатана во всех европейских газетах.

Носители самых знаменитых имен во Франции — Ришелье, Монморанси, Полиньяк, Лозен, Арманьяк, герцог де Сес, графиня де Буффле и даже мадам дю Деффан — все смиренно толпились в очереди, ожидая того момента, когда им позволят увидеть великого Вольтера.

Глюк, этот знаменитый композитор, даже отложил свой выезд в Вену на концерт, чтобы только не упустить своего шанса встретиться с Вольтером. Встреча произошла сразу после визита к Вольтеру его знаменитого соперника итальянца Пиччини [256], чей музыкальный стиль бросал вызов манере Глюка, в результате чего Париж снова раскололся на два враждебных лагеря.

— Что такое? — спросил Вольтер. — Глюк на буксире у Пиччини?

Эта остроумная фраза дошла до ушей королевы Марии Антуанетты [257], горячей приверженицы таланта Глюка, и она теперь была решительно настроена повидать Вольтера, несмотря на запрет короля.

Пришла делегация и от Французской академии, включая Сен-Ламбера, князя де Бово, Мармонтеля и других. Еще одна от театра «Комеди Франсез». И даже Бенджамин Франклин, только что вернувшийся из Америки, этот герой, которому успешно удалось оказать помощь американским революционерам от имени Франции. Он привел с собой внука.

— Я внимательно изучил вашу великую Декларацию независимости, — сказал ему Вольтер. — И должен признаться вам, что, будь мне вдвое меньше, чем теперь, я непременно уехал бы жить в вашу страну. В эту свободную страну!

Он говорил о том восхищении, которое испытывает к генералу Вашингтону [258], и тут же сочинил экспромтом пару стихотворных строчек, которые попросил отбить на золотой медали для подарка Вашингтону. Франклин, в свою очередь, попросил Вольтера благословить внука, что и сделал Вольтер, опустив ладонь мальчику на голову: «Дитя мое, я могу назвать тебе только два слова, которыми нужно жить: Бог и свобода». Никто в комнате не смог сдержать слез, когда Вольтер добавил: «Ты еще молод. Ты обязательно доживешь до таких счастливых дней».

Даже британский посол лорд Стормонт, покидавший Францию из-за начавшейся войны с Англией [259], задержал свой отъезд, чтобы повидаться с Вольтером. И Вольтер продемонстрировал всем, что может быть в равной степени великодушным и к друзьям и к врагам в данный момент.

— Ваш великий народ, — сказал Вольтер ему, — научил меня самой драгоценной добродетели, которой только может обладать человечество, — терпимости.

Приходили к нему и священники. Каждый из них стремился вернуть Вольтера в лоно Церкви. Несмотря на бдительность маркиза де Вилетта, мадам Дени и Вагниера, которые делали все, что в их силах, чтобы не допустить до Вольтера этих слуг Господних, жаждущих новых прозелитов, несколько из них все же проскользнули в его покои во время толчеи, возникшей перед дверью. Один из этих пророков, с лицом, искаженным религиозным безумством, заорал: «Покайся, грешник, покайся! Ибо пришел я к тебе, чтобы спасти твою душу для Бога!»

— Кто послал вас ко мне? — спросил Вольтер.

— Сам Бог! — торжественно заявил священнослужитель.

— В таком случае предъявите мне свои верительные грамоты! — парировал Вольтер. Пророка выпроводили под взрыв хохота. Его, однако, сменил другой священник, который заявил, что Бог с радостью простит Вольтера, если только он отречется от всех своих сочинений.

— От всех моих сочинений? — переспросил Вольтер.

— От всех! — повторил священник. — Без единого исключения!

— Не хотите ли вы сказать, что вы все их прочитали? — поинтересовался Вольтер.

— Ни одного! — взвился оскорбленный священнослужитель. — Я могу дотронуться до нечистой книги только для того, чтобы бросить ее в огонь!

— Выходит, вы заставляете меня отречься и от Библии? — бросил ему Вольтер. — Неужели вам неизвестно, что среди моих произведений есть и «Песнь Соломона», которую я перевел на французский и посвятил ее мадам де Помпадур? Неужели вы не знаете, что в моих сочинениях множество аргументов, доказывающих существование Бога и проклинающих атеистов? А известно ли вам, что я посвятил свою пьесу «Магомет» его святейшеству, испросив на сие его любезное дозволение? Выходит, мне следует отречься от Папы, Библии и от Бога? Это вы хотите сказать? И все только потому, что вы сжигаете мои книги, даже их не читая?