Любовь и Ненависть - Эндор Гай. Страница 38

Жан-Жак был готов на все. В эту минуту он был настолько взволнован, что не мог выговорить ни слова, только беспомощно заикался.

— Само собой, речь идет о кардинальной перемене, — спокойно продолжала мадам. — Это ответственный шаг в твоей жизни. Я вижу, сейчас ты настолько шокирован моими словами, что не в силах сформулировать ответ. Понимаю. Я тебе даю неделю на размышление.

Юноша поспешил заверить ее, что столь большой срок ни к чему.

Испытательный срок оскорбителен для него — ведь он уже давно испытывает к ней жаркую страсть. Его сердце принадлежит только ей с того момента, как он впервые увидел ее.

Но мадам не захотела менять своего решения.

— Неделя, — настаивала она. — Тебе предстоит сделать куда более решительный шаг, чем ты себе представляешь. — И она вновь призвала Жан-Жака соблюдать всяческие предосторожности.

Предосторожность! Предосторожность!

Он отлично понимал, что она имеет в виду под этим словом. Мадам подразумевала ложь. Ведь придется обманывать Клода Анэ.

Когда Жан-Жак появился в этом доме, он и не подозревал, что мадам де Варенс и Клода связывают гораздо более интимные отношения, чем обычные для хозяйки и доверенного слуги. «Мама» всегда очаровывала всех и всем улыбалась. А Клод в его аккуратном парике стального цвета, в тщательно вычищенном, без пылинки, черном сюртуке всегда казался таким воспитанным, серьезным и почтительным.

Но однажды за столом у них возникли разногласия. Ничего серьезного. Но мадам позволила себе уничижительное замечание. Лицо Клода изменилось. Встав из-за стола, он вежливо поклонился и вышел из комнаты.

В ту ночь Жан-Жака разбудили отчаянные крики. Что-то с «мамой»! Он, спотыкаясь в темноте, пошел на шум и вскоре очутился в комнате Клода. Возле него суетилась мадам де Варенс, она пыталась привести его в чувство. На полу валялся флакон из-под опия.

Вдвоем они подняли Клода, заставили выплюнуть яд. Вся в слезах, мадам де Варенс умоляла управляющего простить ее. Она убеждала его, что не хотела оскорбить, что любит его так же сильно, как прежде. И всегда будет любить.

Вот тогда Жан-Жак все и узнал.

А теперь «мама» предлагает сделать из него мужчину. Это означает, что она будет отдаваться им обоим: и ему, и Клоду. Только тот ничего не должен знать.

Предосторожность! Еще одно, новое слово в лексиконе лжи!

Это раздражало Руссо. Нет, он ничего не имел против «мамы», которая хотела оделить всех своими щедротами. Он знал, что она предлагает себя из-за непреодолимой страсти, а не из-за распутства. Вероятно, она не была слишком чувственной. Созданная природой для любви, она скорее из-за доброты ложилась в кровать с мужчиной.

Ах, если бы и он умел так управлять своими страстями, как она, если бы он только мог подойти к ней и честно сказать: «Мама, моя любимая мама, для чего жертвовать собой ради меня? Я могу пообещать вам, что постараюсь избежать любого искушения. Не стоит из-за меня так волноваться. Я отвечаю за себя».

Но разве он может такое сделать? Разве может честно поступить? Ну а что с его стремлением надуть природу? Не подозревала ли мадам де Варенс о его пороке? Может, лицо выдало его? Конечно, ей все известно. Или она только подозревала? Мадам, несомненно, потребует, чтобы он избавился от этой порочной привычки. Чтобы больше не жил во лжи.

У Жан-Жака не было выхода. Он оказался в западне. Придется принять предложение «мамы», если оставаться в ее доме. Он опять вынужден будет лгать — делать вид, что сам столько времени мечтал о близости с ней.

Наконец прошел томительный испытательный срок, настал «долгожданный» момент, когда они вместе лежали в постели. Он видел — так близко! — роскошную «мамину» грудь, которой он всегда восхищался, но считал запретным плодом для себя. Теперь он ласкал ее. «Я обмочил ее грудь слезами», — напишет Жан-Жак в своей «Исповеди».

Вдруг на какое-то мгновение он почувствовал, что его мужская сила пропала. Он был готов умереть со стыда. Но на помощь пришло воображение: теперь рядом с ним, на этой кровати, лежала вовсе не «мама», а его дорогая принцесса из сновидений. Он представил себе, как ее рука прикасается к его… попке — и страсть молниеносно овладела им. Жан-Жак был счастлив.

«Мама» осталась весьма довольна. Она не обратила особого внимания на выражение его лица в критический момент. По сути дела, она не проявила особой страсти. Оставалась такой же веселой, беззаботной, была рада, что наделила удовольствием другого. Экстаз партнера был ее заслугой. К этому-то она и стремилась так жадно.

Отсутствие сильной страсти в любовных играх снимало с нее всякое чувство вины. В конце концов, не она проявляла такое сильное, животное влечение. Она лишь подчинялась желанию других. Против своей воли. Из-за своей женской слабости и мягкого характера.

Теперь любовная троица жила вместе, испытывая идиллическое блаженство, соблюдая все правила приличия. Наконец-то проблемы Жан-Жака были решены, его ждали счастливые, чудесные времена. У него была своя женщина. Он стал мужчиной. В его жизни было много интересного: книги, приятные прогулки. Отныне, где бы он ни находился — в своем кабинете или в саду, — он чувствовал себя счастливым.

Но настал день, когда Клод что-то заподозрил. И покой в доме был нарушен.

Совместные ужины превратились в тягостную процедуру: сидевшие за столом старались не отрывать взгляда от тарелки, иногда обменивались тяжелыми, горькими взглядами. По пустякам начинались шумные ссоры. Порой это заканчивалось бурными рыданиями мадам де Варенс.

— Разве вы не видите, как оба дороги мне? Разве не понимаете, что мое счастье в руках каждого из вас? Ну, кто из вас осмелится первым разбить мое сердце?

Стыдя кавалеров, мадам добивалась примирения. Но Клод чувствовал, что его обманывают. Жан-Жак тоже страдал, впрочем, это было его обычное состояние. Насколько приятнее жить в воображаемом мире, чем в реальной жизни, думал он.

Однажды Клод сообщил, что собирается в горы искать одно редкое растение, из которого можно сделать сладкий ликер. Оно росло на большой высоте, там, где лежал снег. Время было неподходящим для такой экспедиции, тем не менее Клод отважился и, вероятно, нашел этот смертельно ядовитый цветок.

Когда стало ясно, что Клод не вернется, Жан-Жак даже обрадовался. Он вспомнил о собственности Клода, о его прекрасном гардеробе, о других его вещах, — теперь все это перейдет ему «по наследству». Он ругал себя за такие крамольные мысли, опять страдал, приходил в уныние. Он даже обвинял себя в гибели соперника. Но тем не менее продолжал думать о его имуществе.

Однажды Жан-Жак осмелел до того, что унес из комнаты Клода маленький столик. Он был таким легким, что не стоило никаких усилий перетащить его. Однако Жан-Жак так разволновался! Казалось, что кровь вот-вот брызнет из жил. Его трясло как в лихорадке.

Конечно, ни одна буря не длится вечно. Она постепенно стихает. Но Жан-Жаку становилось все хуже, прежде он не ощущал ничего подобного. Он лег в кровать и попросил «маму» вызвать доктора. Врач напичкал его лекарствами, от которых Жан-Жаку стало только хуже.

Прежде он боялся смерти, а теперь боялся, что не умрет. Разве можно жить с бурей, постоянно бушующей внутри? Ему казалось, что какая-то грязная штора опустилась перед ним, погрузив в темноту и прошлое и настоящее. Ему казалось, что это предел, что хуже быть не может. Но он ошибался.

После смерти Клода он вел все дела мадам де Варенс. И теперь, когда он заболел, работа застопорилась. «Мама» пришла в отчаяние: она ведь такая рассеянная, не может сосредоточиться на цифрах. Ей нужен новый помощник.

Жан-Жак согласился с ее решением взять в дом знающего человека.

Им оказался Винценрид. Подмастерье из мастерской по производству париков. Высокий, красивый парень. Энергия в нем так и клокотала. Жан-Жак считал его слишком претенциозным и глупым. Но парень очень старался. Он исполнял свои обязанности с энтузиазмом, желая во что бы то ни стало зарекомендовать себя с лучшей стороны. Его никогда не видели с пустыми руками. Он всегда суетился, всем приходил на помощь, громко кричал, и казалось, не один человек заменил в доме Жан-Жака, а по крайней мере десяток.