Любовь и Ненависть - Эндор Гай. Страница 54

— Это просто смешно! — возражал Руссо. — Какое зло может победить, если человек живет один? На кого же он его обратит?

— Возможно, на самого себя, — ответил Дидро.

Он будет одиноким? Это в окружении-то природы? Среди своих книг и рукописей? С сокровищами, которые откроет для него собственное воображение?

Здешняя красота напомнила Жан-Жаку Швейцарию. Савойя. Это было двадцать шесть лет назад. Он наблюдал за мадемуазель Граффенрейд и мадемуазель Галлей, которые катались верхом на лошадях. Девушки никак не могли загнать их в воду.

— Вы нам не поможете, месье Руссо?

Он откликнулся. Взяв лошадей под уздцы, Жан-Жак затащил их в воду. Он заставил бы перейти через брод слона или тигра, лишь бы об этом попросила красивая девушка. Перевезя девушек через речку, он хотел было откланяться.

— Ах, не уходите! — живо воскликнула одна из них. — Не убегайте от нас! Теперь вы наш пленник!

— Так что сдавайтесь! — добавила другая.

Они ехали к мадам Галлей и хотели, чтобы он составил им компанию. Жан-Жак хотел сесть на лошадь мадемуазель Галлей, она была красивее подруги. Но опять его подвела застенчивость. Пришлось устроиться за спиной мадемуазель Граффенрейд.

— Держитесь крепче! — предупредила она.

Собрав все свое мужество, он обнял девушку за талию.

Только и всего. Он не позволял себе ничего лишнего. Его руки были всего в трех-четырех дюймах от ее райских, восхитительных грудей, но он не мог осмелиться…

От этой близости соблазнительных девичьих грудей у него закружилась голова. Даже сейчас при одном лишь воспоминании о той теплой близости у него шла кругом голова. Голова, кое-где покрытая сединой.

Руссо не убрал рук с ее талии, но всему виной была эта проклятая робость. Они приехали в шато, и девушки тут же принялись готовить еду. Он ждал, когда его угостят стаканом вина, чтобы набраться мужества на обратную дорогу. Нет, во второй раз он не упустит такой чудесной возможности. Ни за что!

Но увы! Девушки, как назло, забыли о вине. Они сами его никогда не пили. Молодая кровь кружила им голову и без него.

После обеда они пошли в старый сад, где зрели вишни. Взобравшись на дерево, Жан-Жак срывал для них самые спелые.

Эти два создания принадлежали ему. Целиком. Безраздельно. Он мог делать с ними все, что душе угодно. И никто не задавал ему ненужных вопросов. Он больше не робел. У него вполне хватало мужества. И не было никакой потребности в вине. Он пьянел просто так — от их присутствия. Кровь его закипала от бешеного желания. Он соблазнял молодых красоток своими самыми дикими желаниями. Ни у одного султана не было такого гарема.

Он давал волю своему воображению. Он переносился от одного видения к другому. До тех пор, покуда его желания не стали такими диковинными, что ни одна женщина на свете не могла бы их удовлетворить. Вот он прогуливается в компании фантастических созданий, которые могут возникнуть только в пылком, изобретательном мозгу. Ему кажется, что он навсегда покинул землю и находится во Вселенной, где он словно Бог.

Каждый день сразу после завтрака он бежал в лес, окунался в волшебный мир природы. Горе Терезе, горе любому, кто осмелился бы сейчас обратиться к нему по пустякам. Он заставлял всех молчать, бросая сердитый взгляд.

Иногда он занимался перепиской нот, работал над различными прожектами. Один, например, касался всеобщего мира, идею которого он почерпнул в бумагах несчастного аббата Сен-Пьера, изгнанного из Французской академии за то, что тот ненавидел войну и из-за своей горячей любви к миру осмелился покритиковать воинственного Людовика XV. Какой безумец! Он построил всю свою философию на двух основополагающих словах — «давать» и «прощать». Но мысли о нем только на время прерывали мечты Жан-Жака.

Даже мадам д'Эпинэ, его благодетельница, и его друг Гримм, когда приезжали в поместье, старались ему не надоедать. Он очень скоро понял, что Гримм умело втирается в доверие к мадам д'Эпинэ и скоро проложит дорожку к ее постели. Так оно и получится: вскоре Гримм действительно завладеет всем ее замком, а Руссо будет довольствоваться только своим коттеджем. Но сейчас это его совсем не волновало.

Только позже он осознает, что гонялся за своими фантазиями, а Гримм подстерегал реальную добычу. Этот шато мог стать его собственностью! Ведь это он, Руссо, познакомил Гримма с мадам д'Эпинэ. А она его, Руссо, хотела видеть своим любовником!

Но разве могла она со своей плоской грудью сравниться с великолепными женскими созданиями, которые толпились в его воображении? «Казалось, все, — писал он в своей «Исповеди», — находилось в заговоре, чтобы лишить меня моих великолепных, глупых грез…»

Его фантазии, требовавшие безумного физического напряжения, из-за избыточного прилива крови отрицательно влияли на некоторые части его тела. Вскоре он даже не мог помочиться. Словно кто-то запирал мочевой пузырь. Почки, словно раскаленный свинец, обжигали поясницу, невыводимые из организма яды постепенно разрушали все жизненно важные системы. Тело его раздувалось, его трясло. В конце концов он слег, и Терезе снова пришлось кипятить зонды. Вновь приходилось выдавливать из себя по капле мочу. Кто при таких недомоганиях мог заклинать эфемерные создания? Больное тело не позволяло разгуляться воображению, острая боль в паху прерывала полеты фантазии. Теперь он постоянно находился в реальном мире, где царит материя, а не мечта, тело, а не душа.

Но из всего следовало, что и душа его — лишь человеческий орган. А это значит, когда умирает тело, умирает все. Само его спасение поставлено на карту! Так уже было много лет назад, он бросал камешки в стволы деревьев и говорил себе: «Если попаду, то непременно спасусь». Как дрожал он тогда от мысли, что промахнется. За оплошность придется заплатить дорогой ценой — жизнью. И теперь она висела на волоске, а он упрямо цеплялся за свои сны… Во время этой изматывающей борьбы между душой и телом настигла его поэма Вольтера. Что могло быть более некстати! Руссо не мог сдержать стона, читая ее: «Кто я такой? Где нахожусь? Откуда пришел и куда иду?» Он чуть не расплакался, дойдя до описания Вольтером людей, «этих мучимых атомов, живущих на шарике, покрытом грязью и заброшенном в пространстве». Он знал только одно — им обоим предстоит умереть.

— Вольтер! Вольтер! — кричал он. — Что тебе надо от меня? Неужели тебе мало, что ты украл у меня Женеву? Неужели хочешь лишить единственного утешения человека — надежды на выживание?

Но вдруг он осознал: если он так страдает, читая поэму, то каково пришлось автору, когда он сочинял это? И его переполнила жалость к несчастному бедняге Вольтеру. Выходит, несмотря на его бедность, болезни, отсутствие вольтеровской славы, он все-таки счастливее этого великого француза. Из них двоих счастливее он?!!

Да, это так! Поэтому он обязан помочь Вольтеру. Ему когда-то помогали сочинения Вольтера. Может, наступила его очередь помочь Вольтеру подняться, отряхнуть пыль с колен? Обнять его, поговорить с ним. Почему бы ему не поговорить с Вольтером? Поговорить по душам. Два философа, сидящих у камина. Вольтер нюхает табак и пьет кофе. Руссо — вино. И они разговаривают. Ученик Руссо со всем уважением покажет учителю, где тот ошибается. А Вольтер выскажет свою благодарность…

Его так разволновал этот обмен ролями, — он теперь будет играть заглавную, а Вольтер лишь второстепенную. Возбужденный своими мечтами, Руссо позвал Терезу, попросив поправить подушки. Побыстрее! Пусть принесет ему доску, бумагу и перо. Несмотря на острую боль в паху, на лихорадку, он должен спасти Вольтера, уберечь его от ложных доктрин. Да, так и будет! Жан-Жак подбирал убедительные аргументы. Сочиняя послание, он понял, что подчас у него куда больше здравой мысли, чем у Вольтера, а его точка зрения куда более убедительная. Вдруг в голове у него возникла соблазнительная мысль: почему бы им не опубликовать, как тогда, свои письма? Но на сей раз Вольтера поведет за руку он: Жан-Жак. На сей раз он, Руссо, добьется одобрения всего человечества. Так что Вольтер, возможно, покажется немножко смешным. Пусть теперь сам испробует своего лекарства. А он, Руссо, станет главной величиной во французской литературе.