Der Architekt. Проект Германия - Мартьянов Андрей Леонидович. Страница 36

Блинов отозвался примирительным тоном:

— Так а что делать-то? Порядок здесь всё равно не навести. Фрицев нагнали в сотни раз больше, чем мы думали, что будет. Они ведь мерзли несколько месяцев, жрали что попало — ну и мрут теперь как мухи. Мне наш главный доктор объяснял. Мол, даже слово новое придумали: «Сердце Шестой армии». И это не такое сердце, которое, знаешь, «любовь» и прочая галантерея, а такое сердце, которое — идет человек себе с виду здоровый, лопатой землю ковыряет или еще что-нибудь полезное для хозяйства делает, и вдруг падает — и готово, не дышит. А это в нем сердце остановилось. Сердце у человека не может такую нагрузку выносить.

Он поднял палец, прислушался.

Я тоже навострил уши, ожидая, что сейчас раздастся крик, стон, какой-нибудь хрип — не знаю уж, что. Но услышал губную гармошку и хоровое пение.

— Видал? — с торжеством произнес майор. — Тоже люди… Поют. Душа у них просит. А ты говоришь — я их нарочно… Что я, не понимаю, что они тоже люди? Все я понимаю, лейтенант…

Он выглядел так, словно лично организовал тут выступление местной самодеятельности.

— Можешь слова разобрать, чего поют? — неожиданно попросил меня майор Блинов. — Может, они там Гитлера во вверенном мне госпитале воспевают, а я и не ведаю?

Я разобрал слова жалобной песни и сначала просто не поверил своим ушам:

Кайзер Вильгельм, кайзер Вильгельм, — выводил дрожащий тенорок под визг губной гармошки, —

— Это песня с империалистической, — догадался я. — Просят кайзера Вильгельма прийти и забрать их домой с Волги. Плохо им на Волге, в Фатерлянд просятся.

— Вишь, черти, — повертел толстой шеей майор, — как дети малые — ничему-то не научились. А? — выкрикнул он в сторону поющих. — Какой вам кайзер? Капут ваш кайзер!

Он так раздухарился, что аж пар из ноздрей пошел. Я поймал себя на том, что любуюсь Блиновым. Про таких мой первый командир латыш Валдис говорил: «Цельнокройная натура».

— Кто еще в госпитале из начальства? — оборвал я победные крики Блинова.

— Так я ж комендант, а товарищ Шмиден — главный военный хирург, — сообщил Блинов. — Раньше тут размещался госпиталь мотопехотной дивизии, вот от них главврача мы и унаследовали. Толковый мужик, еврей из Москвы, до войны начальство резал — аппендициты всякие, ну ты понял. А комендантом — это меня приказом командующий Шестьдесят второй армии назначил.

— Помогает вашему хирургу кто? Другие врачи есть?

— Двое наших, а остальные — немцы, — ответил Блинов. — Мобилизовали пленных, кто посильней, санитарами. Из фрицев несколько докторов нашлось. Даже один ветеринар из Зальцбурга. Экземпляр!

— Позовите Шмидена, — приказал я.

Военврач в звании подполковника товарищ Шмиден явился через десять минут. За это время я успел глотнуть водки. Блинову не дал.

— Мне для внутренней дезинфекции надо, а с тобой, товарищ майор, из одной фляжки я пить не буду, — сказал я. — Вдруг ты заразный?

— А ты мне плесни вот сюда. — Он протянул кружку.

— Нет уж, — сказал я. — Ты у раненых воровал.

— Мародера расстреляю. — Блинов приложил ладонь к груди. — Клянусь, расстреляю паскуду.

Но я всё равно ему водки не дал.

Товарищ Шмиден был откровенно недоволен моим визитом. На нем красовался чудовищно грязный белый халат с большим кровавым пятном на животе. Он сунул руки в снег, отряхнул и, вытащив из-под халата рукавицы, натянул их. Изо рта у него шел пар.

Глаза у него выпуклые, желтоватые. В мирное время, наверное, они просто карие, но сейчас сделались желтые, как у волка. Нос с горбинкой, губы тонкие, подбородок острый, с выраженной ямкой.

Выбежал санитар — немец, быстро нахлобучил доктору ушанку на голову и шмыгнул обратно в помещение.

— Оперуполномоченный Особого отдела Шестьдесят четвертой армии лейтенант Морозов, — представился я.

Шмиден кивнул.

— Руки не подаю, у нас тиф, — предупредил он.

— Вы ведете списки раненых? — спросил я. — Прибытие, убытие?

— Приехали проверять смертность? Высокая. — Шмиден поджал темные сухие, как у ящера, губы. — Очень высокая. Так в отчете и напишите… Блинова-то в каком угодно живодерстве подозревать можете, но не меня. Уж поверьте. Я десять лет учился людей штопать. Чтобы легкие дышали, желудок переваривал пищу, руки-ноги действовали на благо социалистического строительства, а голова соображала. Если бы вы, молодой человек, отдавали себе отчет в том, какое чудо — человеческий организм, как в нем всё дивно устроено… Дайте закурить.

Я угостил его «Казбеком». Он жадно затянулся.

— Фабрика Орджоникидзе, — определил Шмиден, прикрывая глаза. Его как будто на миг отпустила давящая тяжесть. — Да, похоже, важная птица долетела до середины Днепра.

— Мы с вами находимся на берегу Волги, товарищ военврач, — напомнил я. — До Днепра еще далеко.

Шмиден махнул рукой:

— Ладно, давайте — вываливайте честно, зачем вам понадобились списки. Подрыв народного хозяйства путем сознательного уничтожения военнопленных шьете? Не выйдет. Хотите посмотреть нашу камеру дезинфекции? Даю честное слово — ничего подобного вы в жизни не видели. И, даст бог, не увидите.

— Не хочу я вашу камеру дезинфекции, — сказал я. — И ничего я вам не шью, я не портной. Я разыскиваю одного человека.

— Только одного? — иронически переспросил Шмиден. — Я мог бы предоставить вам несколько сотен. Совершенно бесплатно. Можете их хоть в суп покрошить.

— Мне, конечно, трудно вообразить, товарищ Шмиден, что у вас имеется мать, — сказал я. — Но предположим, вы произошли от женщины, как и все нормальные люди. Так вот, признайтесь честно: удовлетворится ваша мать несколькими сотнями каких-то чужих, гадящих под себя немцев, если ей нужен один-единственный маленький Шмиден?

После долгой паузы доктор сказал мне:

— А вы экземпляр.

— Мне нужны списки. Точка, — уперся я.

— Списков нет, — ответил Шмиден. — Не успеваем.

— Даже частично?

— «Частично» — это вы три часа будете разбирать немецкие каракули, которые всё равно наполовину устарели.

— Значит, без толку… — Я вздохнул.

— Кого конкретно вы ищете? — чуть мягче спросил меня Шмиден. — Может, я его помню. Я тут многих по кусочкам собирал.

— Капитан Эрнст Шпеер, — назвал я. И вынул из кармана газетную вырезку.

Там была фотография нового канцлера Германии.

Доктор всмотрелся в ухоженное, интеллигентное лицо Альберта Шпеера, потом вернул мне вырезку:

— Кажется, это новый глава немецкого правительства. Который вместо Гитлера.

— Именно.

— Какое он имеет отношение?.. — Доктор вдруг поперхнулся дымом. — Родственник, что ли?..

— Родной брат. Младший. По идее, должен внешне быть похож. Хотя похудел, конечно, и кожа потемнела. А если нос отморозил и потерял где-нибудь в степях — так и вовсе неузнаваем. Но попытка не пытка.

— Понятно, понятно. — Шмиден что-то соображал, вспоминал.

— Понимаете, товарищ Шмиден, приезжает его мать, — объяснил я. — Вместе с толпой иностранных журналистов.

Шмиден уставился на меня. Его желтые глаза вспыхнули:

— Вам что, поручено сопровождать ее? О, повр анфан! Вы побывали внутри? — Он показал на госпиталь. — Вы понимаете, что мать нельзя сюда пускать ни в коем случае?

— Найдите мне Эрнста. И подберите еще трех-четырех фрицев. То есть, надобность в трех-четырех фрицах автоматически отпадет, если мы Эрнста не отыщем. Но если он здесь…

— Да, мне кажется, я помню его, — проговорил Шмиден медленно, раздумчиво.

У меня от его похоронного тона в животе всё рухнуло.

— Что, помер?

— Перенес тяжелейший тиф, — сообщил Шмиден. — Вчера, по-моему, был еще жив. Он уже не первой молодости. Если бы товарищи о нем не заботились, его точно вынесли бы ногами вперед… Но как вы их куда-то повезете? — Шмиден снова нахмурился. Он поежился, энергично потер себя по плечам. — Они практически нетранспортабельны. Потеряете по дороге. Не знаю, могу ли я вам разрешить…