Der Architekt. Проект Германия - Мартьянов Андрей Леонидович. Страница 45

— Врач толковый… Туда связь провели, можно вечером позвонить — справиться.

— Ясно. — Силантьев пожевал губами. — А что Шпеер?

— По мне, так поправляется. Хотя полудохлый еще, конечно.

— Как у фрау прошла встреча с сыном?

— Нормально.

— Еще что-нибудь? — спросил Силантьев, сильно двигая бровями. — Может, у тебя имеются какие-то соображения? Не таись, выкладывай.

— Предполагаю, фрау Шпеер захочет сегодня связаться с Москвой.

В комнату ввалился Чесноков. От него пахло морозом, дымком, машинным маслом. Он положил ППШ на скамью, уселся рядом и сразу закрыл глаза.

— Шмайссеры сдал, — сообщил он.

Я замолчал.

— Ну, не стесняйтесь, товарищ лейтенант, — настаивал майор Силантьев. — Какие у вас идеи насчет дальнейших намерений фрау?

— Она попросит, чтобы ей позволили забрать капитана Шпеера прямо сейчас.

— Рекомендации? — Силантьев в упор посмотрел на меня.

— Мои?

Я удивился. Обычно от меня требовали только информацию. Анализом и составлением рекомендаций занимались более компетентные товарищи. Но собственное мнение у меня, естественно, уже сложилось, и я его изложил:

— Считаю, связь с Москвой ей нужно предоставить. Или пусть поговорит с Екатериной Павловной, например, по линии Красного Креста. Товарищ Пешкова ей обрисует ситуацию, да и утешит заодно. А вот капитана Шпеера передавать немцам сейчас преждевременно. Пусть сперва за Дон отойдут, а еще лучше — за Днепр… Ну, это не мне решать…

Чесноков рядом со мной пошевелился и что-то пробурчал невнятное.

Силантьев настойчиво ждал, пока я выскажусь до конца.

Я и высказался:

— Вообще капитан Шпеер еще слишком слабый после тифа. Оклематься бы ему получше. Нельзя его никуда тащить, помрет по дороге. Продует его где-нибудь на сквознячке — и привет.

— А это правда? — прищурился Силантьев. — Или просто удобный предлог задержать его у нас?

— Доктор Перемога подтвердит.

Теперь я отчетливо слышал, как Чесноков похрапывает.

— Кстати, о докторах, — продолжал я, — мне еще нужно встретиться с главврачом госпиталя для военнопленных в Сталинграде, подполковником медицинской службы Шмиденом. Только не в самом его госпитале, а где-нибудь на стороне.

— Зачем?

— Посылка из Москвы, — напомнил я.

— Да, точно. — Силантьев протер глаза. — Почему сам ему не отвезешь, прямо в госпиталь?

— Оставлять фрау без присмотра — не имею права, а тащить фрау в настоящий госпиталь для военнопленных… тоже не имею права.

— Молодец, — сказал майор, — до мелочей всё продумал. Мыслишь политически грамотно.

— Спасибо, товарищ майор.

— Наверное, много времени свободного было, чтобы думать?

— Не жалуюсь, товарищ майор.

— Отправишь фрау в Москву и тогда сам съездишь к Шмидену, — сказал Силантьев. — Ему, небось, недосуг по тайным свиданкам бегать.

Чесноков во сне захохотал.

— Какие-нибудь любопытные вещи в письменном виде сообщить не хочешь? — спросил меня Силантьев.

— Бумага найдется? — спросил я.

— Ну когда же у нас для тебя бумаги не находилось? — Силантьев кивнул на полку, где под старыми банками с чем-то высохшим лежало несколько листков. — Пиши.

Я тщательно записал свои наблюдения и заключил так:

Громкий бас, внезапно прозвучавший над ухом, вырвал меня из пустоты.

Я подскочил. Оказалось, я заснул прямо за столом. Глухая бабка схватила мой отчет и потащила на себя. В следующее мгновение она с силой поставила горшок с отбитым краем на мои бумаги, ахнула, схватилась за грудь и попятилась. Так задом и выбралась из комнаты. Я слышал, как она топочет в соседнем помещении, охая и гулко причитая.

Я закрыл глаза, сосчитал до трех, открыл их и еще раз осмотрелся.

В руке у меня был пистолет. Другая вцепилась в бумаги, исписанные карандашом. Последняя строчка накарябана совсем невнятно, буквы потянулись книзу и как будто осыпались — видать, дописывал уже во сне.

Так. Почему я держу пистолет? Что вообще произошло?

Чесноков храпел, размякнув на лавке. Рот приоткрыт, голова запрокинута.

Я с подозрением смотрел на него. Видел он или не видел, как я с оружием на бабку кидаюсь?

— Во конфуз-то вышел, — отчетливо проговорил Чесноков. — Нервический ты, Терентий, прям курсистка какая. Нельзя так.

Он крепко растер себе загривок ладонью, вздохнул и поднял на меня свои яркие черные глаза.

— А зачем она отчет забрать пыталась? — пробормотал я и заглянул в горшок. Там плескалось молоко. Совсем немного, на донышке.

Я тряхнул головой, сложил бумаги, спрятал в карман. Вышел на двор, обтер лицо снегом. «Фиат» стоял пустой, зиял парой дырок. Гортензий незнамо куда сгинул. Геллера тоже не наблюдалось.

Я вернулся, выпил молоко.

Нервный я стал, это точно. Бабка мне угощенье принесла, а я на нее с пистолетом. Спросонок, конечно, но все-таки…

— Куда немец ушел, не видели, товарищ полковник?

Чесноков успел опять заснуть. При звуке моего голоса он встрепенулся.

— Покоя от тебя нет, Терентий.

— Где капитан Геллер, не знаете, товарищ Чесноков? — повторил я.

— С Гортензием куда-то подался, — сказал Три Полковника. — Да чего ты, как курица, хлопочешь? Взрослые мужики, разберутся, что им делать. Твоя забота — фрау Луиза.

— Она спит.

— Вот и хорошо, — оборвал Три Полковника. — И я тоже спать хочу.

Я заглянул на жилую половину дома.

— Вон он, прибить меня хотел! — взвыла бабка, едва меня завидев. Она сидела на низкой скамеечке, покачиваясь и держась за грудь. — О-ой, матушка моя, прибить хотел! Немец хотел, теперь наши пришли — опять то же самое!..

— Бабуль, простите, это я во сне, — сказал я. — Я не нарочно.

Женщина-хозяйка смотрела на меня осуждающе, дети — с веселым любопытством. Фрау Шпеер от всех этих криков проснулась и приподнялась на постели.

— Не подходи! Ирод! — рявкнула бабка. Она плюнула себе в подол, встала и вышла на двор. Скоро я услышал стук топора.

Женщина махнула рукой:

— Сейчас такие времена… Все озверели.

— Дяденька командир, дайте пистолет посмотреть.

Дети без всякого страха лезли ко мне.

— Дяденька, у вас сахар есть? Дяденька, вы Гитлера видели?

Я отдал детям остатки сахара, полученного от Перемоги. Сахар так и лежал у меня в кармане, смешавшись с табачными крошками.

Женщина наблюдала за мальчиками с грустной улыбкой.

Я показал за окно, где бабка зверски расправлялась с дровами:

— Мама ваша или свекровь?

— Да просто бабка, — ответила женщина. — Ничейная. Подселилась к нам в ноябре. Боевая бабка. Была в партизанах. Кашеварила и собственноручно забила поленом двух фрицев. Так люди говорят.

— Охотно верю, — пробормотал я.

— Там и оглохла, когда пушка стреляла, — добавила хозяйка.

— А вы кто? — спросил я. — Почему за Волгу не ушли?

— Не успела, — вздохнула она. — Совхозный скот угоняли, началась бомбежка… Петьку в сутолоке потеряла, едва отыскала. Домой зашли — а там уж немец…

Она замолчала.

— По профессии вы кто?

— На что вам знать? — Она пристально взглянула на меня. — Для протокола интересуетесь?

Я не ответил.

Она поправила черный платок, клюнула в мою сторону носом:

— Учительница арифметики, вот кто. У нас в селе большая школа была, со всей округи к нам приезжали. У меня ведь только Петька родной, — она кивнула на мальчика постарше. — А вот этот, — она показала на второго, лет четырех, который, пуская липкую слюну, увлеченно шарил у меня в кармане, — приблудный. В степи подобрала, совсем одичал. Теперь вот обоих поднимать надо. Только тем и живу.