Дневник Чумного Года - Дефо Даниэль. Страница 58

Правда, другое несчастье, через год обрушившееся на столицу, возместило им все с лихвой, таким образом, Лондон в результате первого несчастья ослабил и разорил страну, а в результате второго, по-своему не менее страшного, — обогатил и возместил потери; ведь несметное количество всякого домашнего добра, нарядов, украшений и всего прочего, не считая целых складов товаров и изделий, поступивших со всех концов страны, было поглощено Лондонским пожаром через год после ужасной чумы. Просто не верится, до какой степени это оживило торговлю во всем королевстве, чтоб возместить потери, так что беда обернулась благом; все рабочие руки были заняты; в течение нескольких лет их даже не хватало, чтобы насытить рынок и удовлетворить все запросы. Иностранные рынки тоже нуждались в наших товарах, которые перестали поступать туда из-за чумы, и это продолжалось до тех пор, пока не была вновь разрешена свободная торговля; небывалый спрос внутри страны также помогал быстрому сбыту любых товаров; так что во всей Англии никогда еще не было столь оживленной торговли, как в первые семь лет после чумы и Лондонского пожара.

Остается теперь сказать несколько слов о милосердном завершении этой ужасной кары. В последнюю неделю сентября чума достигла своей критической точки и стала ослабевать. Помню, как неделей раньше мой друг доктор Хитт, зайдя навестить меня, утверждал, что ярость чумы через несколько дней начнет слабеть; но, когда я увидел последнюю сводку той недели — самую высокую смертность за весь год — а именно, 8297 умерших от всех болезней вместе взятых, — я упрекнул его и поинтересовался, на чем основывал он свои предположения. Однако, к моему удивлению, он сразу нашелся, что ответить.

— Судите сами, — сказал он, — по количеству больных и зараженных за прошлую неделю должно было бы погибнуть не менее двадцати тысяч человек, а не восемь, если б широко распространившаяся смертельная форма заразы была так же сильна, как две недели назад; тогда чума убивала в два-три дня, а теперь не менее, чем за восемь-десять, и тогда из пятерых выздоравливало не более одного человека, тогда как теперь, по моим наблюдениям, умирает не более двух из пяти. И запомните мои слова: следующая сводка будет меньше, а выздоравливать будет больше народу, чем раньше; и хоть сейчас еще уйма зараженных по всей стране и ежедневно заболевают новые и новые, однако смертных исходов будет гораздо меньше, так как сила болезни начинает слабеть. — И он добавил, что надеется, более того, даже уверен: болезнь миновала критическую точку и теперь пошла на спад.

Так оно и оказалось: на следующей неделе — это была, как я уже говорил, последняя неделя сентября, — количество смертей в сводке уменьшилось почти на две тысячи.

Правда, чума все еще свирепствовала — в очередной сводке значилось 6460 умерших, а в следующей за ней — 5720; но утверждения моего друга оказались верными, и люди выздоравливали чаще и быстрее, чем раньше; а не будь этого каково было бы положение Лондона? Ведь, по подсчетам моего друга, не менее шестидесяти тысяч человек было в то время заражено; из них, как уже говорилось, умерло 20477 человек, а сорок тысяч выздоровело; тогда как, если бы болезнь развивалась по-прежнему, не менее пятидесяти тысяч наверное умерло и еще столько же заразилось, так что, похоже, заболел бы весь город, и ни у кого не было бы надежды на спасение.

Особенно же ясна правота моего друга стала через несколько недель, так как смертность упала: на второй неделе октября она уменьшилась на 1843 человека, так что число погибших от чумы составило всего лишь 2664; а неделю спустя — еще на 1413 человек; и в то же время было очевидно, что оставалось еще много больных, — да что там, много больше, чем раньше, да и немало людей все еще заражалось, как я говорил, — вот только сила болезни теперь была уж не та.

И вот таково, как я мог с полной очевидностью наблюдать, опрометчивое поведение людей в нашей стране — поступают ли так же во всех прочих уголках земли, меня это сейчас не занимает, — что (подобно тому, как при первом испуге в начале мора люди стали чураться друг друга, не заходили в чужие дома и бежали из города в неописуемом и, на мой взгляд, необоснованном ужасе) теперь, как только распространилось мнение, что болезнь стала не столь прилипчивой, а в случае заражения — не столь фатальной, и когда действительно столько больных ежедневно от нее выздоравливали, — люди преисполнились совершенно неоправданной храбрости и вовсе перестали заботиться о себе и избегать заразы.

Это мне представлялось крайне неразумным. Мой друг доктор Хитт считал, что болезнь была не менее прилипчива, чем раньше, и не меньше людей теперь подхватывало заразу; разница была только в том, что теперь заболевшие почти не умирали; но я полагал, что многие все же умирали, да и болезнь сама по себе была мучительной: язвы и бубоны болели невыносимо, а смертельный исход полностью не исключался, хотя и был теперь не столь частым, как раньше; всего этого, вместе взятого, включая очень длительное лечение, омерзительность самой болезни и многое другое, было вполне достаточно, чтобы удержать людей от общения с заболевшими и заставить их столь же тщательно избегать заразы, как раньше.

Кроме того, была и еще причина — ее одной было бы достаточно, чтобы бояться заразы, — это жуткие прижигания, к которым прибегали хирурги, чтобы бубоны прорвались и вытекли, без чего опасность смертельного исхода оставалась еще велика. Да и непереносимая боль в самих затвердениях, хотя теперь и не доводила людей до безумств и умопомрачения, как раньше, о чем я уже рассказывал, была все же очень мучительна; и больные, кому пришлось перетерпеть ее, хоть и не расстались с жизнью, однако горько сетовали на тех, кто убедил их, что теперь опасность миновала, и оплакивали собственные легкомыслие и глупость, из-за которых они подверглись таким страданиям.

И нельзя сказать, что это безрассудное поведение влекло за собой лишь болезнь: ведь многие выздоравливали, но многие и умирали; во всяком случае, именно благодаря такому поведению количество похорон в еженедельных сводках сократилось меньше, чем должно бы. Ведь как только это известие с быстротой молнии разнеслось по всему городу, люди только об этом и думали, особенно когда появилось первое существенное уменьшение числа умерших в еженедельных сводках; однако мы убедились, что цифры в следующих двух сводках не уменьшились в соответствующей пропорции; и причина этому, уверен, то, что люди безответственно ринулись навстречу опасности, отбросили прежние предосторожности и страхи и стали рассчитывать на то, что болезнь не доберется до них, а коли и доберется, так они останутся живы.

Врачи, сколько могли, противились этим легкомысленным настроениям; они издали предписание и распространили его по всему городу и его окрестностям, в котором советовали людям, несмотря на ослабление болезни, продолжать беречься по-прежнему, соблюдая все предосторожности повседневного поведения; врачи пугали опасностью новой вспышки болезни по всему городу, которая может оказаться даже более фатальной, чем все предшествующие испытания. Все это сопровождалось подробными доводами и пояснениями, подтверждающими их правоту, но повторять все это здесь было бы слишком долго.

Однако принятые меры ни к чему не приводили: осмелевшие люди так обезумели от первого всплеска радости, [351] так поражены были значительным сокращением смертности в недельных сводках, что стали совершенно невосприимчивы к новым страхам, и никто бы не мог убедить их, что угроза смерти еще не совсем миновала; говорить с ними было все равно, что бросать слова на ветер; люди открывали лавки, разгуливали по улицам, возвращались к своим занятиям [352] и заговаривали с каждым, кто им попадался — и по делу, и без дела, — даже не спрашивая собеседника о его самочувствии, более того, даже понимая, что им может угрожать опасность, так как знали, что собеседник их не совсем здоров.