Дневник плохого года - Кутзее Джон Максвелл. Страница 20

Огромным, чисто интеллектуальным усилием Фунес создает счет, вовсе не являющийся системой счета, счет, где не существует предположений относительно названия, идущего сразу за N. Когда персонаж, от лица которого ведется рассказ, встречает Фунеса, тот успевает дойти до числа, которое обычные люди назвали бы двадцать четыре тысячи.

Вместо семи тысяч [и] тринадцати он сказал бы (например) Максимо Перес; вместо семи тысяч [и] четырнадцати — Рельсы, другими числами были Луис Мелиан Лафинур, Олимар, сера, вожжи, кит, газ, котел, Наполеон, Августин де Ведиа. Вместо пятисот он бы сказал девять… Я пытался ему объяснить, что этот бессистемный набор слов как раз и противоречит системе чисел. Я поведал ему, что сказать 365 означает сказать три сотни, шесть десятков и пять единиц, и эти компоненты совсем не соответствуют «числам» вроде Чернокожий Тимотео или толстое одеяло. Фунес меня не понял или не пожелал понять. [21]

Вы смешиваете два понятия, сказал я. Две разные причины стыда, совершенно разной природы.

Очень может быть. Очень может быть, я смешиваю разные причины. Но неужели и правда есть разные виды стыда? Я думала, если уж человеку стыдно, то стыдно всегда одинаково. Ну, ладно, положусь на ваш опыт, вы же у нас эксперт, вы всё знаете. Что вы намерены делать со своей разновидностью стыда?

В Африке-то и коренится проблема этого твоего. Он родом из Африки, а ментально он оттуда и не уезжал. Он психологически не может избавиться от Африки.

Я говорю: Он не этот мой.

Алан не слушает. Куда бы этот твой ни глянул, говорит Алан, всюду видит Африку и бандитов. Он не понимает современности. Он не понимает, что такое терапевтическое государство.

Которое не то, что государство бандитское, говорю я.

Алан смотрит на меня с удивлением. Ты что, потихоньку подпадаешь под его влияние? говорит он. Ты вообще на чьей стороне?

Борхесова каббалистическая, кантианская притча убеждает нас, что порядок, который мы находим во вселенной, существует не во вселенной, а только в парадигмах нашей мысли. Математика, нами изобретенная (по одним данным), или нами открытая (по другим данным), математика, в которой мы видим ключ к устройству вселенной, или надеемся, что она и есть такой ключ, — может с тем же успехом быть личным языком — личным для человеческих существ с человеческим мозгом — языком рисунков на стенах нашей общей пещеры.

Не знаю, сказал я. Не представляю. Я имел в виду (сказал я), что, если вы живете в позорные времена, позор ложится на вас, позор ложится на всех, и вам ничего не остается, кроме как нести его; он — ваш крест и ваше наказание. Или я неправ? Ну так просветите меня.

Расскажу-ка я вам одну историю, начала Аня. Может, от нее будет толк, а может, и нет. Несколько лет назад я была на Юкатане, в Канкуне — путешествовала с подружкой. Как-то в баре, за коктейлем, мы разговорились с американскими студентами, и они пригласили нас взглянуть на их яхту. Ребята с виду были славные, вот мы и согласились. На яхте они говорят: А что, девчонки, не поднять ли нам парус? Словом, мы поплыли с ними. Не буду вдаваться в

Да не подпадаю я под его влияние. Я просто хочу, чтобы ты доходчиво объяснил, почему терапевтическое государство — не то же самое, что бандитское.

ОК, объясню. Государство создается для защиты своих граждан. Поэтому оно и существует: чтобы обеспечивать

безопасность, пока мы занимаемся своими делами, которые все вместе успешно и образуют экономику. Государство создает вокруг экономики защитный экран. Также, когда требуется, государство (за неимением лучшего органа) принимает макроэкономические решения и проводит их в жизнь; но об этом — в другой раз.

19. О вероятности

Хорошо известно высказывание Эйнштейна о том, что Бог не играет в кости. Эйнштейн выразил убеждение (веру? надежду?), что законы вселенной имеют скорее детерминистический, нежели вероятностный характер.

Сегодня замечание Эйнштейна о том, что составляет физический закон, большинству физиков кажется несколько наивным. Тем не менее, позиция Эйнштейна представляет огромную поддержку для тех, кто сомневается в вероятностных утверждениях и их эксплицитной ценности.

подробности, скажу только, что их было трое, а нас двое, и они, наверно, приняли нас за парочку шлюшек, или putas, в то время как сами были сыновья врачей и юристов, все из себя приличные. И они решили: если нас взяли в путешествие по Карибам, значит, мы им должны, и с нами можно делать что угодно. Их, повторяю, было трое. Трое рослых молодых самцов.

Аня, защита экономики — это не бандитизм. Защита экономики может выродиться в бандитизм, но по своему устройству она не бандитизм. Проблема твоего Senor'a К. в том, что он не может мыслить конструктивно. Везде, куда ни посмотрит, он хочет видеть личные мотивы в действии. Он хочет видеть жестокость. Он хочет видеть алчность и эксплуатацию. Для него всё это — назидательная пьеса, борьба добра со злом. А вот чего он не видит или не желает видеть, так это того, что индивидуумы — на самом деле игроки в структуре, которая превосходит личные мотивы, превосходит категории добра и зла. Даже госчиновники в Канберре и на местах, которые действительно могут быть бандитами на личном уровне — это я готов признать — которые, возможно, продают сферы влияния и занимаются спекуляциями ради личного обеспеченного будущего, — даже эти типы работают внутри системы, хотя и не обязательно осознают данный факт.

К примеру, существует утверждение — с подобного рода общими утверждениями мы сталкиваемся каждый день, — будто для тучных людей риск инфаркта выше. Что, строго говоря, означают эти слова? Они означают следующее: если взвесить несколько сотен или тысяч людей одного возраста, затем, используя тот или иной условленный критерий определения лишнего веса, разделить их на две группы, тучных и не тучных («нормальных»), и некоторое время следить за состоянием их здоровья, то обнаружится, что пропорциональная доля тучных людей, к определенному возрастному рубежу получивших инфаркт, больше, чем пропорциональная доля людей «нормальных», также получивших инфаркт. И даже если эта доля для отдельной наблюдаемой группы фактически не окажется больше, если повторить исследование многократно, в разных местах, с разными людьми и в разные периоды времени, доля всё - таки окажется больше; и даже

В тот день мы так и не вернулись в порт. На второй день плавания моя подруга не выдержала и попыталась броситься в море, и тогда они испугались, причалили у рыбацкой деревушки и высадили нас. Ну вот, одно маленькое приключение кончилось, думали они, пойдем поищем новое.

Внутри рынка, говорю я.

Хорошо, пусть будет внутри рынка. Что, как сказал Ницше, вне категорий добра и зла. Побуждения, добрые или злые, остаются всего-навсего побуждениями, векторами уравновешенной матрицы. А вот твой Senor этого не видит. Он из другого мира, из другой эпохи. Он далек

от современности. Феномен нынешних Соединенных Штатов ему недоступен. В Штатах он видит одну только битву добра со злом, причем зло олицетворяет ось Буш — Чейни — Рамсфельд, а добро — террористы и их дружки, культурные релятивисты.

Я спросила: А как быть с Австралией? Что ему недоступно в нынешней Австралии?

если доля пока не больше, нужно упорно и достаточно часто повторять исследование, и доля в конце концов увеличится.

Если спросить исследователя, откуда у него уверенность в том, что цифры в конце концов сойдутся и таким образом причинно-следственная связь между избыточным весом и инфарктом будет доказана, ваш вопрос перефразируют, ответ же облекут в следующую форму: «Я уверен на девяносто пять процентов» или «Я уверена на девяносто восемь процентов». Что значит быть уверенным на девяносто пять процентов, спросите вы. «Это значит, я окажусь прав как минимум в девятнадцати случаях из двадцати; или, если не в девятнадцати из двадцати, то в девятнадцати тысячах из двадцати тысяч», — ответит исследователь. А который по счету данный случай, спросите вы — девятнадцатый или двадцатый, девятнадцатитысячный или двадцатитысячный?