Ястреб - Маккарти Моника. Страница 5

— Элли! Когда последний раз ты веселилась? Ты и в самом деле стала ужасной занудой.

Конец фразы Мэтти произнесла со всем драматизмом, свойственным восемнадцатилетней девушке, отчего слова прозвучали так, словно Элли подхватила какую-то страшную болезнь вроде проказы.

Мэтти схватила сестру за руку и бросила на нее умоляющий взгляд. Перед ней, с ее белокурыми шелковистыми волосами, фарфорово-светлой кожей и огромными голубыми глазами, было трудно устоять. Но Элли, которая была старше ее на шесть лет, давно уже привыкла не уступать. Все до одного ее девять — теперь восемь — братьев и сестер имели великолепные белокурые волосы и светлые глаза. Только она и Уолтер унаследовали отцовские — нормандские — темные глаза и волосы.

Жгучая волна сожаления на миг захлестнула Элли. Теперь осталась одна она.

— Вот почему сегодня вечером будет так весело, — продолжала настаивать Мэтти, не сдаваясь. — Это единственная ночь, когда нам позволено плавать с мужчинами. Это твой последний шанс. В будущем году ты уедешь в Англию со своим новым мужем.

Она испустила мечтательный вздох.

Элли ощутила легкий спазм в животе, как случалось всегда при упоминании о ее предстоящей свадьбе, но она преодолела внезапно накатившую слабость.

— Девичьи купания неприемлемы для женщин нашего положения.

Элли прикусила губу, тут же осознав, что выразилась слишком высокопарно. Как языческие святочные гулянья предшествуют Рождеству, так и древненорвежский праздник жертвоприношения девственниц (переименованный в «девичьи купания», чтобы не раздражать церковь), уходивший корнями в те незапамятные времена, когда язычники бросали юных девственниц в море в жертву морскому божеству Эгиру, предшествовал Сретению, дню окончания рождественских каникул. Церковь смотрела неодобрительно на эти языческие обычаи, но не пыталась их запрещать. Возможно, потому, что отчетливо сознавала: любая попытка обречена на провал.

Каждый год второго февраля в полночь местные девушки прыгали в ледяные воды моря, а затем стремительно плыли к берегу, где отогревались возле огромных костров (вместо сауны, которую использовали древние норвежцы). Девушку, которая дольше всех продержалась в холодной воде, объявляли Ледяной принцессой. Элли завоевывала корону последние три раза, пока участвовала в этих забавах. Уолтер обычно шутил, что она в родстве с тюленями, потому что холодная вода, судя по всему, ее не пугает.

— Раньше ты так не думала. — Мэтти покачала головой, сердито глядя на Элли как на незнакомку. — Я не понимаю. Прежде ты любила плавание и девичьи купания.

— Это было до того… — Элли осеклась и судорожно сглотнула, у нее внезапно перехватило горло. — Я была всего лишь девочкой. Теперь я осознала свою ответственность.

Мэтти ненадолго умолкла, а Элли снова занялась лежащими на кровати рулонами тканей, которым предстояло превратиться в платья для ее новой жизни в Англии при дворе короля Эдуарда в качестве жены его прежнего зятя, Ральфа де Монтермера.

— Это несправедливо, — тихо сказала Мэтти. — Ты не единственная, кто по ним тоскует. Я тоже по ним горюю.

Лихорадка, пронесшаяся по залам замка Данлус два года назад смертоносным вихрем, унесла с собой не только их девятнадцатилетнего брата, но и мать, Маргарет, графиню Ольстер. У Элли, которой в то время исполнилось двадцать два, эта лихорадка отняла и кое-что еще — ее жизнерадостность и жажду жизни. Как старшая незамужняя дочь, Элли взяла на себя большую часть обязанностей матери, хозяйки замка. В том числе надзор за младшими братьями и сестрами.

Какой пример она им покажет, если полуодетая отправится резвиться в море?

Впервые после смерти матери и брата — наследника графства они снова возвратились в замок Данлус. Предполагалось, что они встретят ее нареченного жениха в Каррикфергусе, главной крепости графа Ольстера, но король Эдуард приказал им прибыть сюда. Хотя отец не посвящал Элли в свои дела, она догадывалась, что это как-то связано с непрекращающейся охотой на Роберта Брюса.

В прекрасных глазах сестры блеснули слезы, и Элли инстинктивно обняла ее и прижала к груди.

— Я знаю, что ты тоже тоскуешь по ним, — вздохнула Элли. — И ты права. Но думаю, они не хотели бы, чтобы мы горевали по ним всю оставшуюся жизнь.

Мэтти отступила на шаг. Широкая улыбка засияла на ее лице. От слез не осталось и следа.

— Значит, ты согласна пойти?

Элли с осуждением прищурила глаза. Вот озорница. Такая же неуемная и непреклонная, как ее крестный отец, король Эдуард.

— Хотя бы скажи, что ты об этом подумаешь, — торопливо добавила Мэтти, прежде чем Элли успела отказать.

— Хорошо, я подумаю над этим, — сказала Элли, — если ты поможешь мне выбрать, какие из этих тканей годятся мне на свадебные платья.

Это занятие не вызывало у Элли особого восторга. С ней что-то было не так. Чем еще можно объяснить, что каждый раз, когда она думала о предстоящем браке, ей становилось тошно? За подобный союз, по всем объективным меркам, ей следовало благодарить Бога.

Ее суженый был одним из наиболее важных людей Эдуарда и к тому же его бывшим зятем. Когда-то Ральф влюбился в дочь короля, Джоан Эйкр. Они тайно поженились, и когда это стало известно, Эдуард заточил Ральфа — тогда простого рыцаря — в башню и не казнил только благодаря заступничеству епископа Даремского.

Со временем Ральф был прощен королем и даже получил титул графа Глостера и Херефорда, пока Джоан была жива. Теперь, когда Брюс был в бегах, Эдуард хотел заручиться поддержкой графа Ольстера и поэтому предложил брачный союз его дочери со своим бывшим зятем в знак признательности.

Ральф был красивым и добрым, производил сильное впечатление своей высокой широкоплечей фигурой и по праву считался великим рыцарем. Это был мужчина, достойный восхищения.

Тогда почему с приближением дня свадьбы Элли охватывало странное беспокойство, побуждающее ее совершить какой-нибудь безумный поступок? Например, пробежаться по песку босиком или отбросить вуаль и все шпильки и подставить лицо ветру, так, чтобы волосы развевались свободно.

Или нырнуть в ледяное море.

Но ее дурацкие чувства ничего не могли изменить. Ей придется выйти замуж за мужчину, выбранного для нее отцом. Как и Мэтти предстоит в свое время сделать то же самое. Ведь они дочери графа Ольстера. В вопросах замужества у них нет выбора.

Следующие несколько минут Мэтти безжалостно отвергала и только изредка одобряла отрезы из огромной кипы роскошной шерсти, дамаста и бархата. Когда она закончила, на кровати осталась только небольшая стопка тканей темно-коричневых, зеленых, красновато-коричневых и сочно-золотистых тонов. Никаких вызывающих или пастельных цветов.

Элли печально вздохнула, с тоской глядя на ворох розовых, голубых, желтых и красных тканей.

— Я буду самой мрачной леди при дворе, — грустно сказала она.

Мэтти нахмурилась:

— Ты будешь прекрасно выглядеть. Осенние тона выгодно подчеркнут золотистый оттенок твоей кожи и зеленые искорки в твоих глазах.

Уголок рта Элли насмешливо приподнялся. Зеленые искорки?

— У меня карие глаза.

Мэтти упрямо сжала губы:

— Твои глаза сияют, словно переливчатый орех.

Но Элли знала, что она лишена фамильной ослепительной красоты, и не переставала удивляться, каким образом двое таких исключительно красивых людей, как ее мать и отец, могли произвести на свет ребенка со столь заурядной внешностью, как у нее.

Мэтти пристально наблюдала за ней, словно умела читать мысли.

— Хотелось бы, чтобы ты смогла увидеть себя моими глазами. Ты гораздо прекраснее всех нас, вместе взятых. Твоя красота светит изнутри. Ты добрая, благородная, нежная…

— И зануда, — прервала Элли сестру, ощутив неловкость от ее восхвалений.

— И зануда! — засмеялась Мэтти. — Но ненадолго. Помнишь, ты обещала подумать? Скажи, что ты пойдешь. Там будет весело, вот увидишь. — Она лукаво улыбнулась: — Может, твой великолепный жених тоже будет там.

Элли побледнела. Она очень надеялась, что нет. Она едва успевала вымолвить пару слов в обществе этого мужчины, как покрывалась голодным потом.