По кличке «Боксер»: Хроника времен культа личности - Денисов Валерий Иосифович. Страница 12

Несколько минут назад начальнику СПО сообщили, что Сатов чуть было не угробил в своем кабинете подследственного. Того самого, Каландарова. Едва врачи отходили. Вот-вот Сатов откроет дверь и сунется со своей тупой, стянутой страхом физиономией. Что ему сказать? Что же ты, болван, творишь? Трибунала захотел? У нас в кабинетах умирать не должны. Пусть в лагерях дохнут, в тюрьмах, но не у нас. Бить можно, но умеючи. И обязательно в присутствии коллег, чтобы могли подтвердить, что действовал ты в порядке самообороны. Не получится из тебя следователь, придется гнать из органов тебя. Так должен был сказать Зобин. Но когда посеревший от страха Сатов предстал перед ним, произнес совсем иное:

– Ну и удары у тебя, дружок. Оставь тебя один на один с подследственным, так ты сразу представляешь себя на ринге. Обязательно добить человека хочешь. Нет, так дальше не пойдет. От самостоятельного ведения следствия отстраняю тебя. Но будешь все время под рукой… Понял?

– И кабинет прикажете сдать?

– При чем здесь кабинет? – переспросил капитан. Но, догадавшись, что все дело в амбиции этого нескладного сотрудника, засмеялся и добавил: – Останется за тобой. Только не забудь повесить там боксерские перчатки.

Что делать, в отсутствие «профессионалов-софистов» Зобину приходилось думать о костоломах.

7.

Уже два часа, как Маньковский сидел в своем кабинете над материалами, относящимися к делу Алекпера Султанова, инженера, обвиняемого во вредительстве при строительстве железной дороги Баку – Шемаха. И два часа не мог толком понять, что конкретно вменяется в вину этому человеку, с которым в эту ночь предстояла первая встреча.

Несколько дней после отзыва из Али-Байрамлы следователь, по существу, находился в простое, исполнял кое-какие отдельные поручения руководства. От основной работы он был практически отстранен и реально ждал «перемещения по службе». Но вот накануне днем Зобин вызвал его к себе и спросил:

– Вам известно что-нибудь по стройке железнодорожной линии на Шемаху?

– Вроде бы читал в газетах о происшествии, случившемся на магистрали.

– Точнее, о происшествиях.

– Возможно, как-то не акцентировал на этом внимания.

– А надо бы, не забывайте, что работаете в органах, на которые партия возложила обеспечение порядка.

– Но я-то, честно признаться, думал, что железные дороги – это по ведомству НКПС…

Зобин резко перебил следователя:

– Плохо думали. Есть все основания полагать, что речь идет о вредительстве. Ряд работников, связанных со строительством, арестованы. Оперативники хорошо поработали. Группе следователей предстоит в кратчайший срок, – капитан подчеркнуто громко произнес последние слова, – оформить материалы и передать дело в трибунал.

«Вот ведь как, – подумал Маньковский, – не провести тщательное расследование, а оформить материалы, будто с делопроизводителем разговаривает».

На том и закончился разговор с начальником. И вот теперь Александр сидел над делом Султанова и все больше убеждался в том, что шито оно белыми нитками. «Веские аргументы» при ближайшем, даже самом поверхностном рассмотрении оказывались обыкновенной «липой». Знакомая картина: показания так называемых свидетелей не подкреплялись ни одним сколь-либо убедительным доказательством. Вот один из путевых обходчиков пишет, что на его участке после первого же прохода поезда разошлись рельсы. Конечно, плохо, что рельсы новой дороги расходятся, но где акт экспертизы, в коей бы указывались причины такого ЧП?

Экспертизы нет. Причастность Султанова к этому происшествию никакими документами не подтверждена. Сам подозреваемый на первом же допросе упрямо твердил, что к этому участку пути никакого отношения не имел. Проверить достоверность этого его заявления даже не удосужились. В другом случае Султанова обвиняли в крушении поезда, но там, как помнил Маньковский, произошел оползень. Можно ли это вменить в вину инженеру? Видимо, да. Не предусмотрел противооползневой защиты, не подумал об укреплении полотна. Но во всем этом надо тщательно разбираться. Чем дальше углублялся Маньковский в документы, тем больше укреплялся в мнении, что следствие нужно начинать сызнова. С тщательной проверки первого поступившего сигнала. С этой мыслью он потянулся к телефону, чтобы отменить доставку арестованного.

А некоторое время спустя Маньковский уже был в кабинете Зобина. Визит следователя вызвал у капитана нескрываемое удивление.

– Это с какой стати вы здесь? Насколько мне помнится, я вас не вызывал.

– Товарищ капитан, дело Султанова – липа…

Зобин не дал следователю договорить:

– Да вы в своем ли уме? Над этим делом работали опытнейшие наши сотрудники!

– Значит, плохо работали, – возразил Маньковский, – Нет ни улик, ни доказательств, лишь показания свидетелей, да и то противоречивые. Можете убедиться сами. – Следователь положил перед начальником папку. – Суд вернет нам это дело.

– Не с луны ли вы свалились, лейтенант? Какой суд! По той статье, по которой обвиняется Султанов, не суд, а тройка выносит приговор.

– Думаю, что и в тройке сидят все же неглупые люди, на чем они будут основываться, принимая решение о судьбе человека?

– Не человека, а врага народа, – голос Зобина наливался металлом. – И основанием для приговора должно быть признание Султанова.

«Признание, самооговор – царица доказательств. Опять все та же песня», – подумал Маньковский, чувствуя, как в нем закипает злость. Но, сдержав себя, произнес спокойно:

– Инженер категорически отвергает выдвинутые против него обвинения…

– Значит, вы, лейтенант, бракодел. Плохо работаете, коли не смогли добиться признания.

– Это от слова «бить», что ли? – сорвался все-таки Александр.

– Бросьте ваши шуточки, лейтенант! – рявкнул потерявший самообладание Зобин. – Признание обвиняемого венчает работу следователя.

– А мне кажется, главная моя цель – доказать вину подследственного. Пока этого не сделано, он не виновен перед законом.

Зобин криво усмехнулся:

– Я и забыл, что наш уважаемый лейтенант – страстный сторон ник «презумпции невиновности», этой блудницы буржуазного права. Наслышан, наслышан про ваши разговоры с коллегами… – Зловещие нотки появились в голосе Семена Захаровича… – Эдак вы у меня совсем размагнитите сотрудников. И это в то время, когда нужна налаженная работа, работа на пределе возможности… Вы хотя бы понимаете, какая обстановка в стране, какие гнойники вскрываются?! – В ожидании ответа Зобин, уставившись на собеседника, буравил его колючим взглядом.

– Я хочу начать расследование с нуля. Прошу разрешить мне это и выделить оперуполномоченных в помощь.

– Какой нуль? Какие оперуполномоченные? Султанов – звено в цепи крупнейшей шпионско-террористической организации. От его показаний зависит во многом успех нашей чекистской операции. А вы хотите все заволокитить, дать время врагам на то, чтобы запутать следы? – и побагровевший Зобин закричал: – Вон отсюда!

А через пять минут это злополучное дело Зобин положил перед Борщевым со словами:

– Вот полюбуйтесь, товарищ заместитель наркома, новое художество Маньковского…

Но Борщев, будто бы и не расслышал сказанное капитаном. Он, не скрывая озабоченности, заговорил совсем о другом:

– Скажи-ка мне, Зобин, кто у вас занимался Султановым?

– Инженером-путейцем? Так я как раз и пришел по его делу.

– Да нет, не суетись. Я о Гуляме Султанове говорю. Начальнике управления кинофотопромышленности.

– Ну это же по части Маркарьяна, Арестован, должно быть, кинопромышленник ваш.

– Не знаешь ты ничего. А еще руководитель нашего ведущего отдела. Нюх вы все потеряли, бдительность. Гулям Султанов вместе с наркомом Мамедом Джуварлинским – в Москве, дорогой!

– По этапу? – решил уточнить Зобин.

– Представь себе, нет. В мягком вагоне тайно, слышишь, это при наших-то принятых мерах, тайно выехали из Баку. Хорошо, что в столице люди Лаврентия Павловича прямо на перроне Курского вокзала перехватили их. – Борщев покачал головой. – Недоволен товарищ Багиров, ох как не доволен. Плохо работаем…