По кличке «Боксер»: Хроника времен культа личности - Денисов Валерий Иосифович. Страница 27

– Но ведь так продолжаться не может. На наших глазах творится произвол, а мы беспомощно разводим руками,

– А что прикажешь делать с этим государством в государстве?

– В ЦК писать надо…

– Дорогой мой товарищ, пробовал я уже, и не раз. Да проку мало. Не доходят мои депеши до адресата. Зато из другого адреса окрики уже поступают.

И снова воцарилась неловкая тишина. На этот раз первым прервал её Сергей Кузьмич. Без видимой связи с предыдущим разговором он сказал:

– Слушай, Маньковский, ведь ты без жены живешь? Не думаешь перевезти её в Ялту? Или временщиком себя здесь чувствуешь?

– Почему же… – в некотором замешательстве ответил майор, не понимая, к чему клонит собеседник. – Город мне по душе. Да и здоровью моему здесь польза.

– Тогда давай, махни в Москву, я похлопочу, чтобы тебе кратковременный отпуск дали. Думаю, недельку Костров здесь за тебя поработает. Справится?

– Конечно, справится! – с какой-то необъяснимой радостью произнес Маньковский и засмеялся: он понял, секретарь посылает его в столицу своим нарочным с полной уверенностью, что он, человек битый жизнью, доберется до Центрального Комитета партии.

Через два дня Александр Иосифович уже садился в потрепанный автобус, следующий до Симферополя. А ещё через несколько часов он втиснулся в переполненный вагон поезда, который помчал его в Москву с надеждами, Как в том, недоброй памяти, тридцать седьмом году…

Эпилог

Противно лязгнул засов. С ржавым скрипом открылась дверь. Раздалась команда:

– Руки за спину! Выходи по одному!

Люди в грязно-серых хлопчатобумажных бушлатах, в такого же немыслимого цвета шапках, отороченных искусственным мехом, тяжело спрыгивали на свежий, слепящий первозданной белизной снег и, жмурясь от яркого весеннего солнца, вытягивались гуськом между двумя рядами солдат с автоматами.

Спрыгнувший первым был высок и крепок. Но не только этим отличался он от остальных, прибывших в лагерь, – не жмурился от света, не глядел на солнце, а старательно прятал лицо свое и глаза от постороннего взгляда. Да, видать, напрасно. Именно на него обратил внимание пожилой служака-старшина, стоявший несколько в стороне от конвоя. Пригляделся и воскликнул удивленно:

– Товарищ подполковник, да неужто вы? Николай Александрович, никак не узнаете? Так ведь это я, Степаненко, бывший командир отряда.

Вместо ответа тот, к кому относились эти слова, лишь глубоко втянул голову в поднятый ворот бушлата.

Старшина же не унимался:

– Не могу я ошибиться – Сатов вы! – передохнул и проговорил в сердцах: – А ведь столько было дел у нас с вами…

– Не Сатов я, – зло бросил верзила. – Ошибаешься, гражданин начальник, И не было ничего, не было…

Бандит и убийца по кличке «Смех», а в народе Павел Павлович Бабичев, спал тревожно. Терзал его во сне черный бык, гонялся по пятам за беднягой, норовил нанизать на рога. Проснулся весь в поту задолго до подъема. И дрожь его пробивала, и тело обмякло. Лежал он на нарах, устремив глаза в черный потолок, весь в тяжелых предчувствиях,

Бабичев верил во всяческие приметы, А потому, как говорила их сельская знахарка Парашка, видеть черного быка – непременно к несчастью. Ни пули милицейской, ни ножа подельщиков не боялся Смех. На любые угрозы отвечал сиплым хохотком, за что и прозвище получил соответствующее. А вот дурные приметы его пугали. Лежал он на жестких нарах и одна лишь мысль сверлила мозг: быть беде.

Неожиданности начались уже во время утренней проверки. Начальник отряда вызвал из строя Бабичева, Семена Басса по кличке «Немец» и ворюгу-шестерку Зинку, которого по имени никто из солидных зеков и не знал. Начальник внимательным взглядом обвел стоящую перед ним троицу.

– Вот что, ханурики, на работу не пойдете. Готовьте-ка шмотки. Через час поедете в город…

– Это еще зачем?.. – полез было с вопросами Смех, но начальник перебил его:

– Разговорчики! Не научился терпению, слово сказать не даешь. А чтобы все было ясно, сообщаю: в следственный изолятор вас повезут.

«Вот оно в чем дело! Вот к чему бык привиделся! Видать, про убийство на Парковой прознали, – думал Смех, укладывая нехитрые пожитки в мешок, – А ведь все подготовил к побегу, чувствовал, что Хромой расколется. Теперь все к черту! И ведь в Магадане „маклеры“ уже и ксиву отличную изготовили. Нет, я просто не дамся. Дорога до города дальняя, сбегу по пути».

Эх, если бы знал бандит, как обрадовался бы начальник оперативного отдела МАГЛАГа подполковник Сатов, узнай, что мысли зека совпадали с его планом. Но не знал Бабичев замысла начальника, как и не ведал ничего о том совещании, что состоялось у руководства лагеря накануне…

Фигуру Сатова зеки заметили несколько дней назад. Он прибыл из города в сопровождении нескольких офицеров и всюду совал свой нос. Разговаривал со всеми зло и грубо. Мина недовольства не покидала его лица. Откуда было знать местным аборигенам, и зекам, и охране, что в таком взвинченном состоянии подполковник находится с того самого дня, когда за крымские делишки (не зря Маньковский ездил в Москву), да еще за спекуляцию трофейными автомобилями (к примеру, служебный «мерседес» продал священнику одного из приходов под Одессой) его «попросили» из МГБ, Правда, тут же пристроили в систему ГУЛАГа, но уже с ощутимым понижением в должности. Словом, оснований для того, чтобы пребывать в плохом расположении духа, у Сатова было предостаточно. А тут еще эта неприятная история с Немцем. Да-да, с заключенным по фамилии Басе, Сколько времени потратил Николай Александрович, чтобы заставить этого отпетого уголовника работать на себя, и вдруг все рушится. Пронюхали магаданские урки, что «стучит», вроде, Немец.

А у них суд скорый. Вот и решил подполковник вывести из-под подозрения своего человека, поднять его авторитет. С этой целью приехал он в лагерь. Тут его и поставили в известность, что бандит Смех якобы побег задумал.

Ох, уж этот Бабичев! Как кость в горле сидит он у Сатова. Сколько за ним всего числится: грабежи, дерзкие разбойные нападения, убийства… Поймают его, осудят, посадят. Глядишь, а он уже в бегах. Любую щелку использует, чтобы вырваться на волю. Вроде бы и нет запоров, которые смогли бы его удержать. Вот и отсюда намерен уйти.

– Так ведь это здорово! – воскликнул Сатов, чем немало озадачил администрацию лагеря. На просьбу пояснить, как это понимать, улыбнулся впервые за последнее время и загадочно произнес:

– Завтра на совещании все объясню.

Людей на совет подбирал сам. Ну, естественно, был приглашен начальник лагеря, кроме него зам по оперработе, начальник отряда Степаненко, за которым числились привлекаемые к операции заключенные и два солдата-снайпера.

Разговор шел при закрытых дверях. Каждый был предупрежден о последствиях в случае разглашения того, что будет сказано на совещании.

Задумка же зрела в голове Сатова страшная. Захотелось ему убить двух зайцев.

– Это здорово, что Бабичев задумал удариться в бега, – еще раз повторил он, удобно устроившись во главе стола, по давней привычке положив на столешницу тяжелые свои руки. – Мы ему в этом поможем и развяжем все узлы сразу. Степаненко, – обратился подполковник к начальнику отряда, – утром ты на проверке скажешь Смеху, Немцу и Зинке, что их отправляют в следственный изолятор. Сегодня с вечера не забудь пустить слушок, дескать, дело по Парковой на мази. Да так, чтобы дошел он до Бабичева. Смотри, это дело тонкое. Надо убедить Смеха в достоверности слуха. Если он поверит в то, что ему угрожает опасность, рискнет на побег. Что касается Немца и Зинки, их, вроде, по другим делам, как свидетелей, требуют.

Степаненко озабоченно почесал затылок и задал все-таки мучивший его вопрос:

– На кой черт нам нужен этот побег? Он нам в минус.

– Не перебивай! – подполковник осадил говорившего. – Имей терпение выслушать. Весь фокус в том, чтобы минус обратить в плюс, а лучше в два. – И он в деталях изложил свой план. Заключенных отправят в город в открытом грузовичке, благо солнышко мартовское пригревает уже – не замерзнут. Сопровождать их будут два надежных и метких солдата, те, кто приглашены на совещание, и начальник отряда.