На тревожных перекрестках - Записки чекиста - Ваупшасов Станислав Алексеевич. Страница 81

Когда Меньшиков проснулся, я велел ему послать разведку в северном направлении с заданием определить, намного ли мы оторвались от карателей. Утро 6 ноября было тихим, орудийные раскаты смолкли. Кто знает, быть может, удастся спокойно встретить праздник?

Дмитрий Александрович тотчас распорядился, и на разведку отправились сибиряки Анатолий Чернов и Иван Леоненко, а также Костя Тихонов и Валя Сермяжко. Постепенно проснулся весь лагерь. Несмотря на морозное утро и всяческое неустройство, атмосфера была предпраздничная. Бойцы брились у костров, умывались. Некоторые, спортсмены, раздевшись по пояс, натирались молодым снежком, весело гогоча и поглядывая на наших девушек. Их было в отряде несколько: Нина Маслова, Валя Васильева, Мария Сенько и другие комсомолки, боевые девчата.

Был у нас и подросток Долик Сорин, очень любивший лошадей и потому приставленный к ним в качестве начальника конного парка.

Пока длился утренний туалет, я дал Меньшикову пачку немецких марок и послал в свободную от оккупантов деревушку Жеремцы за продуктами. Дмитрий Александрович мужик был не промах и вернулся на двух санях, уставленных горшками, чугунками и котлами. От них завораживающе пахло свежими щами и свиным гуляшом.

- Ну Димка! - сказал я восхищенно.

- Рад стараться, Станислав Алексеевич,- бойко заговорил Меньшиков.- С праздничком вас!

- Молодец!

- Скажите спасибо нашим добрым советским домохозяйкам. Решили порадовать лесных жителей по случаю наступающего праздника.

Подошли комиссар Морозкин, лейтенант Кусков и вместе со мной порадовались расторопности начальника разведки.

- Слушай, старший лейтенант,- сказал Морозкин,- а не возглавишь ли ты по совместительству и хозяйственную часть?

- Никак нет, товарищ комиссар, боюсь.

- Такой орел и боится,- подзадорил его Тимофей Кусков.

- Прогорю, товарищи командиры,- ответил Меньшиков.- Жулики меня облапошат.

К праздничному завтраку возвратились четверо разведчиков и доложили, что мы оторвались от преследования и пока находимся вне досягаемости карателей. Я передал шифровку в Центр и получил ответную. Когда весь отряд позавтракал, Морозкин зачитал бойцам радиограмму: Москва одобряла наши действия и поздравляла с 25-й годовщиной Великой Октябрьской революции.

В ельнике прозвучал "Интернационал". Мы пели его не очень складно и неровно, большей частью простуженными голосами, но если б кто-нибудь из тех, кто искал нашей гибели в заснеженных лесах, услышал бы нас, у него в глазах потемнело бы - столько грозной страсти мы вкладывали в наше неумелое пение.

Вечером радист Лысенко принял приказ Верховного Главнокомандующего. Родина встречала октябрьскую годовщину в обстановке нависшей опасности. Враг ворвался в Сталинград. Шла грандиозная битва на Волге. Борьба с иноземным нашествием становилась крайне напряженной.

Константин Сермяжко читал приказ вслух притихшему отряду: "От исхода этой борьбы зависит судьба Советского государства, свобода и независимость нашей Родины".

Были в приказе и строки, адресованные непосредственно нам, сражавшимся во вражеском тылу. Костя сделал небольшую паузу и прочел, отчеканивая каждое слово: "Раздуть пламя всенародного партизанского движения в тылу у врага, разрушать вражеские тылы, истреблять немецко-фашистских мерзавцев".

Завершал приказ грозный лозунг военной поры: "Смерть немецко-фашистским захватчикам!"

- Смерть! Смерть! - раздались возгласы бойцов и командиров.

Лес ответил раскатистым эхом.

На праздник я дал всему личному составу как следует отдохнуть, а 8 ноября мы устроили партийное собрание. Хотя отряд давно стал объединенным, но парторганизаций у нас все еще было две, и настала пора слить их в одну. Повестка дня была такая:

1. Выборы партийного бюро.

2. Прием в партию.

3. Отчет о проделанной работе отряда.

Присутствовали 32 члена партии и 16 кандидатов. Председателем собрания выбрали меня, секретарем - политрука Сермяжко.

Выборы партбюро прошли быстро и слаженно. Коммунисты были единодушны в выдвижении кандидатов и голосовании. Секретарем бюро вновь стал Николай Кухаренок, членами бюро выбрали Кускова, Сермяжко и меня.

Перейдя ко второму вопросу, президиум стал зачитывать заявления вступающих. Среди них было заявление лейтенанта Усольцева: "Прошу первичную партийную организацию принять меня в члены ВКП(б), обязуюсь быть искренним коммунистом, обязуюсь беспрекословно выполнять все распоряжения партийных органов. В боях за дело любимой Родины буду биться с фашистскими захватчиками до полного их уничтожения. Для дела партии в любую минуту готов отдать жизнь. Константин Усольцев".

Выступавшие говорили о Косте как о храбром командире, подкрепившем свой кандидатский стаж отличными боевыми делами. Перечислили успешные диверсии, которыми он руководил, вспомнили недавний разгром эсэсовской роты. Лучшей политической характеристики не придумаешь, двух мнений быть не могло, и собрание единогласно приняло лейтенанта в члены партии.

Второе заявление принадлежало лейтенанту Ивану Любимову, вступившему в наш отряд весной. Это был тот самый окруженец, который буквально заставил меня зачислить его и потом отличился в рельсовой войне. Он просил принять его кандидатом в члены ВКП(б), но с ним дело обстояло сложнее, поскольку человек побывал в плену. Я предварительно беседовал с Иваном и дал ему партийную рекомендацию. Когда на собрании послышались реплики "плен, плен", мне пришлось подняться и сказать:

- Товарищи коммунисты, одно это слово еще ни о чем не говорит: в плен попадают по-разному и держатся в плену тоже по-разному. Пусть Любимов, рассказывая свою биографию, подробно осветит собранию этот вопрос, чтобы никаких неясностей не оставалось.

Любимов очень волновался, с трудом подбирал слова. Начал он так:

- Вся жизнь моя связана с партией, а я до сих пор еще не в ее рядах... В начале войны в своем полку собрал необходимые документы, задумал подать заявление... Шли тяжелые бои, враг навалился огромной силой, мы отступали. Меня ранили, попал в плен.

Лейтенант перевел дух и продолжал высоким звенящим голосом:

- Не буду приводить подробности про лагерь военнопленных. Наслушались вы про это немало. Относились к нам, как к скотине. Хуже! С первого дня я стал думать о побеге, строить планы. Ничего пока не получалось, товарищи, и рана болела, и ослаб я страшно. Как и все другие... А тут гады-охранники чего придумали себе на потеху: стали пленных овчарками травить. Травят наших парнишек и от хохота помирают. Я и сказал тогда: смеется, мол, тот, кто смеется последним. Двое товарищей мне за это руку пожали. Такого поступка у них было достаточно, чтоб пустить в расход. Ночью нас вызвали троих, погрузили в кузов, насажали вокруг автоматчиков, офицер сел в кабину - повезли. Привезли в лес, выкинули из кузова. Офицер осветил нас фонариком, автоматчики взяли наизготовку...

Лица коммунистов посуровели, многие вспомнили свои злоключения, мрачные картины войны, витавшую над всеми смерть.

- Дружок мой, тоже Иван, как даст офицеру в рыло, фонарик упал и погас. "Бежим",- крикнул. Побежали. По нам из автоматов. А ночь кругом, попробуй попади. Но Ивана все-таки подстрелили, гады! Вдвоем оказались в Польше. Второй друг совсем ослаб, пришлось оставить его у крестьян, чтоб подлечился, а главное, подкормился. Я блуждал-блуждал и пришел в Белоруссию. Долго шел к линии фронта, пока не повстречал спецотряд. Упросил товарища Градова, товарищ Градов меня взял бойцом. Это было 15 мая 1942 года. Этот день я никогда не забуду. Товарищ Градов, другие товарищи оказали мне доверие, подошли по-человечески. Я ваше доверие, товарищи, старался оправдать. Оправдал или нет, говорить не буду, пусть люди скажут. У меня все.

Иван сел. Собрание молчало.

- Вопросы к Любимову есть?

- Нет вопросов,- послышались голоса.- Все ясно!

- Кто хочет выступить?

Выступал я и другие коммунисты. Ничего, кроме положительного, мы об Иване сказать не могли. О его дерзких, умных диверсиях знали все. Собрание проголосовало за то, чтобы принять лейтенанта Любимова кандидатом в члены партии.