Социология политики (Сравнительный анализ российских и американских политических реалий) - Ашин Г. К.. Страница 6

♦ дым вертикально поднимается вверх – признак сухой погоды;

♦ если ночью тихо, а днем ветер, который к вечеру стихает, – будет вёдро;

♦ если с вечера туман, который расходится к восходу солнца, – будет сухая погода;

♦ тонкая паутина прямо вытягивается по воздуху – знак теплой погоды;

♦ стрижи и ласточки летают низко – к дождю и т. п.

Однако в приведенных примерах дальше простой констатации указанной связи здравый смысл не идет. Научное же знание тем и характеризуется, что оно прежде всего будет искать цепочку причинно-следственных связей в явлениях. Согласно этому, например, так будет объяснено, почему в преддверии дождливой погоды ласточки летают низко: с приближением выпадения осадков воздух влажнеет и тяжелеет, поэтому мелкие насекомые скапливаются в слоях, расположенных ближе к земной поверхности, и птицам, которые питаются этими насекомыми, приходится переходить на бреющий полет и т. д.

Временность. Научное знание носит временный характер. Сколь бы тщательно и продуманно ни строилось научное исследование, можно быть уверенным, что в будущем другие исследования смогут продемонстрировать недостаточность, неполноту данного понимания явлений. Новые наблюдения, новая аппаратура, более тонкая техника, позволяющая провести более точные измерения, усовершенствования, вносимые в исследовательские проекты, проверки альтернативных объяснений, новые подходы к объяснению уже известных накопленных фактов – все это рано или поздно выявит ограниченность или эмпирическую недостаточность научного знания, добытого учеными и их предшественниками. Поэтому исследователю необходимо всегда оставаться открытым и готовым к изменению и совершенствованию понимания природных, психических и социальных явлений. Пересмотр устаревших теорий – одна из главных задач науки. Если сложить все знания, от которых когда-либо приходилось отказываться ученым или истинность которых сегодня поставлена под сомнение, то объем таких сведений, пожалуй, сравнится с объемом тех знаний, которые признаются сегодня истинными.

Утверждение о временности научного знания ни в коей мере не означает, что сведения, накопленные, чтобы рано или поздно устареть, могут быть спокойно проигнорированы. Это в то же время не означает и того, что современное знание значимо на века. Часто, когда люди размышляют о науке, они думают о научных «законах». Научный закон – это обобщение того, что было испытано и подтверждено множеством эмпирических проверок. Любой закон, как правило, имеет отношение к обобщениям, которые были подтверждены целым рядом многочисленных повторных проверок. Временная природа научного знания подготавливает нас к возможности того, что будущие наблюдения могут прийти в противоречие с законами, принятыми сегодня.

Знание здравого смысла также заведомо ограничено во времени. Это обусловлено тем, что оно, будучи индивидуальным по своему характеру, претерпевает изменения в содержании вместе с изменением реального жизненного опыта его обладателя, вместе с приобретением им все более новой информации, которая, как известно, поступает из окружающей среды непрерывно. Наконец, это знание в значительной мере исчезает с уходом из жизни его владельца. Хотя немалая часть такого знания все же передается окружающим и остается с последующими поколениями.

Что касается мифологического знания, то оно в большей мере, нежели другие виды знания, претендует на незыблемость, неизменность и вечность. Его установления вообще ставят своей целью не просто упорядочение, а увековечение системы наших представлений о мире. Идеологическое знание по сравнению с научным гораздо менее гибко и подвижно.

Разумеется, предложенная схема структуры наших познаний, как и всякая схема, весьма условна. В действительности мы постигаем окружающий мир всеми доступными нам средствами. В индивидуальном сознании, равно как и в коллективном сознании целых общностей (само слово «сознание» – это производное от «совместного знания»), совокупность накапливаемой информации существует в сложном, далеко не всегда расчлененном единстве. Не говоря уже о том, что в продвинутых обществах вместе с массовым развитием грамотности и разветвленной системы образования знание здравого смысла во все большей мере пополняется за счет элементов научного знания.

Мы не случайно подчеркиваем, что предложенная схема типологии различных видов знаний носит условный характер. В реальности вряд ли кто из нас смог бы сразу, четко и с полной определенностью отделить в общем объеме своего тезауруса идеологические знания от научных или от мифологических. Кстати, говоря о научном знании и способности к его усвоению и продуцированию как основе интеллекта, мы отнюдь не имеем в виду, что его обладателями могут считаться одни лишь научные работники и исследователи – профессиональные или самодеятельные. Интеллектуалами сегодня именуют и беллетристов, и художников, и артистов, и даже теологов. Однако, как нам представляется, это справедливо лишь в той мере, в какой для их повседневной, главным образом профессиональной, деятельности и творчества присущи черты, характерные для усвоения и продуцирования прежде всего научного знания, особенности процесса его накопления и систематизации.

К примеру, любая идеологическая доктрина в своей содержательной части (особенно в новой и новейшей истории) «произрастает», формируется, развивается изначально именно из научного знания. Накапливаются факты, они систематизируются, обобщаются, трактуются… Выдвигаются гипотезы, появляются объяснения. Другими словами, внешне все это происходит вполне «научно». Другое дело, что накопление фактов носит чаще всего довольно предубежденный и нередко целенаправленно предубежденный характер: эти факты отбираются и подгоняются под заранее выдвинутые или имплицитно подразумеваемые объяснения и гипотезы; и если какие-то наблюдения и факты не подтверждают исходных концепций, то тем хуже для фактов – они просто не принимаются во внимание и как бы перестают существовать, т. е. отбрасываются, игнорируются – сознательно или бессознательно.

Поэтому нельзя не признать, что идеологии (а в новейшие времена – и религиозные течения) являются, как правило, продуктами чьей-то интеллектуальной деятельности, т. е. берут свое начало в определенной степени из научного знания, во всяком случае, стараются избежать явного противоречия и противостояния с ним. В конечном счете любые теоретические концепции, обосновывающие фундамент (содержание, комплекс знаний и логическую структуру) любой религии или идеологии, были и есть продукт интеллектуальной деятельности, которая опирается на накопленные и зафиксированные на материальных носителях знания предшествующих поколений, определенным образом систематизируя их.

Тем не менее отмеченная нами выше специфика объективно существует, на что обращали внимание даже люди, не связанные напрямую с наукой, а обслуживавшие по долгу своей профессиональной деятельности нужды политики. Так, бывший шеф советской внешней разведки Л. В. Шебаршин, вспоминая годы своего профессионального образования, пишет, что «…марксизм-ленинизм в тогдашней трактовке был предельно далек от науки. Его клишированные формулы и понятия имели характер ритуальных заклинаний, что-то вроде ежедневного и ежечасного подтверждения лояльности. Каждое учебное пособие даже в нашем весьма специальном учебном заведении начиналось с благочестивого тезиса о классовом характере разведки. (Время, когда классовый характер приписывался физике, биологии, математике, уходило медленно. У нас медленнее, чем у других.)» [14]

Здесь необходимо помнить следующее. Наука по самой своей сути призвана отражать объективную истину, не зависящую от тех или иных пристрастий, «полезности» или «вредности». Идеология же выполняет принципиально иную функцию в социальном мире – выражение социального интереса определенных общественных сил и определенного социального идеала. Конечно, два этих типа знания определенным образом связаны друг с другом. Однако смешивать их не следует, ибо, как отмечает В. А. Ядов: «Идеология, опирающаяся на объективное научное знание, заслуживает положения научной. В противном случае она иллюзорна. Но наука, опирающаяся на идеологию, утрачивает право называться наукой, превращается в наукообразную апологетику социального интереса». [15] Причем, как нам представляется, сказанное справедливо и по отношению к национальной принадлежности тех или иных научных знаний. Здесь мы вполне согласны с А. П. Чеховым, которого вряд ли кто-то мог бы упрекнуть в отсутствии патриотизма, но который в своих «Записных книжках» отмечал: «Национальной науки нет, как нет национальной таблицы умножения; что же национально, то уже не наука».