Империя звёзд - Бэрд Элисон. Страница 84

— Слишком счастливы. Они живут в раю дураков, и потому они обречены: куда им против вторжения моругеев или зимбурийцев, против мощной, жадной, ненасытной жизненной силы, которую эти расы воплощают. Элеев просто сметут.

— Но это ужасно! — воскликнула она.

И опять в его словах была правда.

Он пожал плечами.

— Таково положение вещей. Бога как такового не существует — есть лишь идиотическая сила, порождающая жизнь и системы живых существ, но у нее нет ни предвидения, чтобы не совершать ошибок, ни ума, чтобы их исправлять. И все же она хозяйка не такая жестокая, как архоны, которые гнули и выворачивали природу ради своих целей. У силы жизни хотя бы нет любимчиков: ко всем живым существам она относится одинаково, с одним и тем же высоким безразличием. И вот так, случайным поиском, она создала нечто драгоценное: свободу. Только это и важно — свобода зверям бегать в диких лесах, свобода людям управлять своими делами самим, даже уничтожить себя, если до этого дойдет, свобода для Эйлии поступать со своей жизнью так, как она хочет. Ты бы никогда не выбрала ту роль, что тебе дали. Так оставь ее, освободись от нее. Останься на Неморе.

Без толку; их разговор всегда скатывался к одному и тому же.

— И оба будем жить здесь в изгнании? — спросила она. — Оба навеки отрежем себя от человечества?

— А почему это тебя волнует? Сейчас, когда ты знаешь, что никогда к нему и не принадлежала?

К ночи щели зрачков расширились, и глаза Мандрагора превратились в озерца тьмы. Эйлия с трудом отвела взгляд от них к начинающим появляться звездам. Одна была большая, красная, как тавро, другая, побледнее, сияла совсем рядом. Эйлия задержала дыхание. Конфигурация слегка отличалась от привычной, но ошибки быть не могло. Это горел огненный шар Ютары, Глаза Змея, а рядом с ним его скрытая спутница Лотара — черная звезда, которую ни один глаз не видит.

— Как они близко! — воскликнула она. — Я про валейские миры.

— А, да. — Он тоже поднял глаза к небу. — Я там бывал. На Омбаре, планете, которая вращается вокруг Ютары, и могу тебе сказать…

— На Омбаре! — выдохнула Эйлия. — Ты был — там!

Зрачки его превратились в черные дыры, впитывающие свет, будто сами стали черными звездами.

— Да. Любопытное местечко. Он так медленно вращается, этот Омбар, что период вращения совпадает с оборотом по орбите, и одна сторона планеты вечно обращена к солнцу, а другая лежит в вечной тьме. На Омбаре ночь — это не время, а место. И это место мы все хорошо знаем, хотя мало кто из Талмиреннии когда-либо там побывал. Дело в том, что моругеи рассказывают много историй о Ночной Стране и тварях, что прячутся там в темноте, а за многие века эти истории нашли дорогу в самые мрачные сны человечества.

Почему-то его слова и осознание, что он побывал в мире зла, наполнили ее каким-то ужасом. Она чуть отодвинулась, и он поспешно сказал:

— Хватит об этом, давай о чем-нибудь другом. Второй день прошел. Ты рассмотришь мое предложение?

— А что, если я его не приму? Не верю я, что ты причинишь мне вред, Мандрагор, — ответила она, ободренная внезапным воспоминанием о кинжале, повернутом к ней острием. — Ты уже мог это сделать. Что бы о тебе ни говорили, я видела тебя настоящего, и ты — не убийца.

— Польщен, — сухо произнес он. — Убийца — нет, надеюсь, что нет. У меня действительно имеются зачатки совести. Иногда случаются ее угрызения, вроде приступа подагры. Но Камень и твои так называемые опекуны изо всех сил стараются превратить тебя в неумолимую и неодолимую Силу, а это уже совсем другое дело. Ты — орудие архонов, последнее оставшееся проявление их воли властвовать над мирами. Не тешь себя иллюзиями, Трина, — я буду сражаться с тобой, если придется, если ты и твои союзники меня вынудите. Не воображай, что меня остановят какие-то дурацкие сантименты, или твоя молодость, или то, что ты — женщина. Я всех своих противников принимаю всерьез, хотя я не столь беззаконен, как думают некоторые. Напротив, я повинуюсь единственному закону, который признает и сам космос: закону джунглей, закону выживания. Это немереи спорят против порядка вещей, а не я.

Она почувствовала, что говорит он это без намерения ввести ее в заблуждение. Слова его были искренни, глубоко прочувствованы, как бы ни были ошибочны лежащие в их основе верования, и она поглядела на него с внезапным пониманием.

«Дай мне помочь тебе — дай спасти тебя! — молила она молча. — Оставь валеев и вернись к нам — и бедная старая Ана возрадуется твоему возвращению…»

— Когда-то вид звезд и меня радовал, — сказал он, глядя вверх. — Они мне казались таинственными и волшебными. Но сейчас уже никаких романтических иллюзий о них у меня не осталось. Они всего лишь шары раскаленных газов, не более того. Хотя иногда, когда я вижу их в ночном небе, они вызывают мысль о росинках на паутине: какой-то чувствуется в них мощный и непостижимый замысел. Если этот космос — всего лишь хаос, то есть, наверное, что-то еще худшее: злобно раскинутая сеть, в ячейки которой все мы запутались. Может быть, мы действительно обречены на битву друг с другом, Трина Лиа. Трижды я пытался не дать тебе взойти к твоей силе, чтобы избежать этой дуэли. Трижды я потерпел неудачу. Может быть, так просто предназначено, и никакие наши действия не могут этого отменить.

— Нет. Есть свободная воля, я в этом уверена! Как это может быть, что все предопределено? Тогда не было бы ни добра, ни зла, потому что не было бы никаких решений. Мандрагор, тебе самому эта мысль не нравится, и это значит, что ты веришь в такое предназначение не больше меня.

— Все, чего я хотел в этой жизни, — это быть свободным. Сперва моя жизнь принадлежала моей матери, которая родила меня по своим собственным причинам, потом она была отдана Валдуру, ибо мне было предназначено быть его орудием, потом — Трине Лиа, потому что должен был настать день, когда она отберет у меня эту жизнь, потом — Ане, потому что она спасла ее. Я принадлежал в разное время разным людям, но никогда — себе. До этих дней. — Он оперся о парапет, и его длинные светло-каштановые локоны танцевали на ночном ветерке. — Хороший вечер для полета, — сказал он негромко. — Тебе когда-нибудь хочется принять облик лоанана, Эйлия?

— Иногда, — созналась она.

Ее манила сила и величественность, свобода полета, неодолимая мощь, которые даст драконье тело. Быть драконом — значит не бояться ничего.

— Я мечтаю о дне, когда навеки смогу забыть человеческий вид, а с ним — все, что привязывает меня к жалкой массе человечества.

Она посмотрела ему прямо в лицо.

— Не человеческое в себе ты ненавидишь, Мандрагор, а себя самого. Ни в одном теле ты не найдешь покоя, если его не будет в твоей душе.

— Опять Ана, — коротко бросил он. — Я уж надеялся, что говорю с настоящей Эйлией.

Он резко повернулся, отошел от нее и вспрыгнул на парапет. Секунду он там простоял, на самом краю, а потом — Эйлия затаила дыхание — резко поднял руки и бросился вперед, как ныряльщик в пруд. Раздался звук крыльев, разрывающих воздух, и красный дракон взмыл в лунное небо. Через минуту он исчез из виду.

Эйлия осталась у парапета, сердце ее колотилось. Он изменил облик, чтобы продемонстрировать ей возвращение своей силы: рана от железа зажила. Показать, что ее единственное преимущество утрачено. Тщетно прошел и этот день, и остался только еще один.

Дамион стоял в тронном зале Йанувана. Руки у него были скованы, за его спиной и по бокам от него стояли вооруженные охранники. Он не обращал внимания ни на них, ни на окружающую изысканную роскошь, но не отводил глаз от человека, который сидел перед ним на золотом троне с драгоценными инкрустациями и солнцем в короне лучей над изголовьем.

— Он подъехал на коне к воротам Фелизии и объяснил солдатам, кто он. Они ему тут же связали руки и привели в Йануван.

Так доложил капитан стражи, пока слуги и придворные во все глаза пялились на пленника. Дамион ничего не сказал и ни разу не отвел глаз от царя. Он ожидал от себя множества разных эмоций, но жалости в их списке не было. Однако именно ее он ощутил при виде этого человека — создания материи в ее блистательной роскоши. Этот человек верил, что может жить вечно и править миром, в котором обитает. Разве не было безумное желание Халазара грезой любого человека? Кто не мечтал победить смерть, овладеть враждебными силами природы и вырвать у них жало? И все втуне — блестящие одежды, трон, временная власть. Вдруг сидящий перед ним человек показался жалким, его претензии на царственность и божественность — печальными и бесполезными. Глаза Дамиона затуманились, образы расплылись.