День рождения амазонки (Летящая - 6) - Дмитрук Андрей Всеволодович. Страница 3

Звуки Романова баса заставили примолкнуть испуганных птиц. Стайка на миндальном дереве вообще редко видела людей и воспринимала их как создания совершенно бесшумные, выходящие прямо из воздуха и в нем же исчезающие...

- За кого мы пьем сегодня? Странный вопрос, скажете вы. Ну конечно же, мы пьем за новорожденную. Но при этом каждый из нас пьет за другого человека. Капитан Фаркаш чествует свою спасительницу. Ларри - бывшую наставницу. Хельге, должно быть, особенно приятно поздравить свою мать, которую она впервые, в жизни видит несколько дней подряд... Не спорь, Хельга, я не осуждаю: к Виоле неприменимы обычные мерки... И наконец, я. За кого же я поднимаю этот бокал?..

Роман задумался, опустив пшеничные выгоревшие ресницы. Виола положила свою ладонь на левую руку тамады, любовно заглянула снизу вверх в его лицо. Круглая раскрасневшаяся физиономия капитана, украшенная щеткой полуседых усов, взялась лукавыми морщинами, и Фаркаш сказал вполголоса:

- У _нас_ в таких случаях говорили, что вино выдыхается.

- Роман! А вино не выдохнется, пока ты думаешь? - спросила Хельга. С непривычки она не рассчитала силу своего высокого голоса, и получился трубный клич. Эхо прокатилось по темной церкви и угасло бормотанием в алтаре, где остатки золотого фона тлели вокруг смутной Матери.

То была нелепейшая из случайностей, уготованных испытателю. Вместо того чтобы отправить Романа Альвинга на курортную планету Аурентина, своенравный Переместитель забросил человека в неведомое землянам жуткое звездное захолустье. И хорошо еще, что не оказался Роман в пекле какого-нибудь светила или, того хуже, за пределами родной четырехмерности...

Наступали последние деньки корабельных сообщений. До сих пор Переместитель действовал только в пределах Кругов Обитания. Так называлась область, сплошь занятая человеком вокруг Солнца: планеты, орбитальные города, базы Флота и сама заповедная Земля. Новые открытия позволили прямое мгновенное Перемещение через сотни и тысячи световых лет.

Альвинг был одним из первых. Флот поискал его положенное время. Затем Романа восстановили по "импульсному двойнику". Новый Альвинг не желал подвергать себя риску - жил в лесу, плотничал, разводил пчел. Переместитель тем временем прорубал тоннели во все стороны от Солнца. За двадцать лет он подчинил людям больше миров, чем Флот за пять веков. Человек, любопытный, как кошка, жаждавший свободы, точно степной конь, и обилия впечатлений, как ни одно другое существо, сделался еще более подвижным и независимым...

Пока разворачивалось это победоносное шествие, подлинный герой-испытатель Роман Альвинг коснел на совершенно безжизненном, покрытом водой шаре величиной в полторы Земли.

То было странное местечко даже для опытного космонавта. Сплошной океан, день и ночь неразборчиво бормочущий - будто он разумен, как в одной жутковатой старинной повести, и обсуждает сам с собой мировые проблемы. Удивительно спокойный грифельно-серый океан под сумрачным зеленоватым небом. Струистая дымка висела над морем - ни туч, ни ясной погоды. Мертвенный покой.

Океан вяло плескался у подножия бесчисленных островков, вернее, голых заостренных скал. Как один, черные, тускло блестящие, с гладкими обрывами к воде, гигантскими памятниками высились монолиты размером от десятков до тысяч шагов. У крупных островов было несколько вершин, собранных вокруг главного подоблачного обелиска.

Роман, конечно, выбрал скалу побольше, но не веселее прочих: сухая жесткая твердь, бездонные разломы, редкие вкрапления медного блеска белых и красных пород.

Хотя кислород в воздухе и присутствовал, дышать здесь было невозможно из-за обилия иных, ядовитых газов.

Впрочем, Альвинга мало беспокоила пустота и безжизненность мира, случайно оказавшегося под ногами. От удушья и голодной смерти его спасал энергококон - в годы пробных Перемещений обязательная принадлежность испытателя. Замкнутая область энергетических полей; непроницаемое яйцо. Так были устроены теперь все земные машины. Никаких грубо вещественных деталей, трущихся поверхностей, передач. Работало само пространство, расчлененное на мириады ячеек; запоминало, мыслило, исполняло собственные решения.

Кокон Романа был вечен и всеяден. Его питали: магнитное поле планеты, тяготение, лучи тусклого, размытого дымкой оловянного солнца. Кокон обеспечивал кровом, которому не страшен ядерный взрыв. Мог двигаться в воде, в воздухе или напролом сквозь скалу. При нем состоял (вернее, по команде отделялся) шустрый киберпомощник, летающий анализатор, подобный шаровой молнии. Наконец, в коконе жила колония простейших - множество видов, пожиравших и поддерживавших друг друга. Это называлось - экоцикл. Микробы очищали кислород и воду; извлекали из самых едких газов белково-витаминную массу, принимавшую вкус любого блюда. Они были также способны выделять "на заказ" целебные ферменты. В общем, до конца Романовых дней мог заботиться об отшельнике чудо-кокон. Только вот Роман не желал оканчивать свои дни в океане, уставленном черными надгробиями. Он положил себе вернуться домой, на Землю.

Для начала Альвинг попытался наладить радиосвязь. Не менее чем половину земного года круглые сутки, с недолгим перерывом для сна, посылал он, настроив послушный кокон на выброс магнитных волн, отчаянный и безадресный SOS. Потом сообразил, что может посвятить этому занятию и во сто раз больше времени - с прежним успехом. Должно быть, уж очень далеко от человеческих путей горело оловянное солнце. Иначе Романа обнаружили бы и без его передатчика. Флот. Локаторы, засекавшие даже биоизлучение насекомых. И главное - люди, более чуткие, чем любые локаторы; люди, которые сумели бы найти на необъятной планетной равнине бьющееся, как огненный мотылек, сердце сородича...

Когда Роман отменил радиосеансы, стало совсем тошно. Впору наложить на себя руки. Под глухим колпаком тишины, где раздавалось лишь бормотание старого безумца-океана, Альвинг спасал себя от помешательства чтением вслух. Хорошо, что мы не совсем еще потеряли дар звуковой речи; можно даже в одиночестве как бы слушать собеседника. Память у Альвинга была цепкая, детская. Он пересказывал себе все, что прочел или услышал за сорок лет жизни. Классику и собственные любовные вирши, пьесы и психофильмы, анекдоты, сказочные истории, на которые столь щедры собратья-космонавты.