Фантастика 1979 - Севастьянов Виталий. Страница 42

Точно катализатор, он ускорял сказочное превращение.

Что означала легенда?

«Если поймут легенду, — писал автор книги, — поймут и нас, потому что мы сами подобны цветам, затерянным в водах озера. И зеленоглазая Кэма, и прекрасная Аира с темными прозрачными глазами стали цветами. Пусть нашедший книгу рассудит, похож ли он на нас, пусть догадается об этом, сосчитав лепестки на цветах. Не было у нас другой дороги, — с горечью писал автор, — не было выбора, жизнь наша и судьба до конца раскроются тому, кто встретится с нами, кто похож на нас. Мы оставили бронзовые статуи и храмы, висячие мосты и мраморные дворцы. Нас ждет нечто более долгое, чем самый долгий сон. Хрустальный жгучий свет горячей звезды торопит. А песок засыпает шпили и кровли наших домов».

Фитотрон

Нужно было воссоздать уголок совсем иного мира, плохо знакомого нам. Состав грунта, воды, кислотность, жесткость, все эти индексы, которые любого могут замучить… наличие изотопов, освещенность. Даже цвет воды и тот долго не давался нам. А у нас были лишь считанные часы. Никакие цифры не помогут порой разобраться, почему в воде одинакового состава, в равных, казалось бы, условиях одни и те же организмы процветают, останавливаются в развитии, а иногда и гибнут. Не часто, но случается. Профессор Неванлинна, бородатый финн столетнего возраста, морской бродяга и корифей-океанолог, любит повторять, что за свою долгую жизнь ему ни разу не удалось убедиться в справедливости законов, им же открытых. Океан — настоящая ловушка для назойливых экспериментаторов. Ничего не стоит получить морскую воду в лаборатории. Натрий, хлор, магний, еще десятка четыре элементов — больше ничего не надо. Ни один химик не отличит ее от настоящей морской воды. Но она губительно действует на некоторые формы планктона и даже на рыб.

Стоит добавить в аквариум несколько литров «живой» морской воды, случится необъяснимое: среда станет идеальной.

Я боялся: мы могли убить растение, дремавшее в анабиозе более полувека, пока корабль шел к Земле.

Я много раз видел руки старого финна, когда он колдовал с колбами и пробирками. Где нам было мечтать об инопланетной жизни! Я живо представил, что сделал бы он на моем месте. Интуиция, не более. Мы попытались как бы умножить свойства инопланетной воды, понемногу разбавляя ее. Потом вода отстаивалась; проходила едва заметная реакция. Среда обретала однородность — и снова добавка «сырого» раствора.

…Слово «фитотрон» с детства вызывает в памяти полусумрак лесов, паутинки на белокорых стволах самшита, мангровые чащи и высокие, как шатры, корни панданусов, колючие плоды дуриана на длинных плетях, плавучие листья виктории, незнакомые ароматы сказочно далеких лесов и саванн.

Здесь верится всему, о чем написано в старых книгах.

Фитотрон — это полигон растительных чудес, место, где можно встретить калифорнийское дерево буджум, торчащее из земли как перевернутая морковка, и высокогорный африканский вереск пятнадцати метров ростом. Здесь можно попробовать бразильский виноград жаботикабу, растущий прямо на стволах, и увидеть деревья, цветы которых спрятаны под землей. Нетрудно представить здесь и озеро с кувшинками, ряской, соцветиями стрелолиста. И тропический водоем с коралловыми рифами и водорослями.

Нашлось здесь подходящее место и для водяной лилии из Близнецов. Мы поместили ее в большой, очень высокий аквариум, как же иначе… И пригасили искусственное солнце.

И зажгли другое — зеленоватое. И все вокруг стало напоминать о неярком свете, едва пробивающемся через горячие тучи, пылевые облака и многометровый слой воды.

— Книга правдива, — сказал однажды Ольховский. — Это не легенда. Уверен, что гены этих цветов несут двойную информацию. На них действительно вышит узор — человеческое начало. Двадцать три пары узелков. Вспомни, сколько у человека хромосом.

— Что же дальше? — спросил я. — Если верить легенде, можно далеко зайти…

— А ты попробуй поверить. На всякий случай. Не исключено ведь, что это сущая правда. Тогда… тогда в один прекрасный день ты встретишь их.

— Не думаю. И почему это вдруг должно произойти?

— А ты представь только: сначала анабиоз, потом он прерывается, значит, звездное путешествие кончилось, зонд совершил посадку. И вдруг идеальные условия. Разве это не может послужить сигналом к превращениям? Идеальные условия после анабиоза — верный признак того, что они попали к тем, кто о них заботится. Тебе, конечно, виднее, но я бы не исключал этого фантастического на первый, взгляд предположения. Мы обязаны обратить внимание даже на самый невероятный исход…

— Генетики молчат… Неужели ты это всерьез?

Я не понимал Ольховского. Как только удалось ему сохранить это странное свойство характера — вечно забегать вперед и напрасно тратить силы, время?

Позже стало ясно: я боялся заглядывать за ту черту, что отделяет действительность от мечты.

Зеленый браслет

Разбудил меня звонок. Я знал, что никто из моих знакомых не стал бы беспокоить меня в это горячее время. Утром я обычно подолгу раскачиваюсь, не спеша готовлю кофе, просматриваю журналы и записи. Ночной звонок заставил меня подняться сразу, тревожное предчувствие мгновенно поставило на ноги. Я знал: автомат сработал оттого, что в лаборатории что-то стряслось. Включил оперативную память, уловил обрывки фраз: «…Нарушен тепловой режим…», «…отклонения химического состава…», «…снижение концентрации азота в рабочей камере…» Для меня это было равносильно катастрофе.

Но ведь даже при желании фитотрон не так просто вывести из режима. Для этого нужно, по крайней мере, прямое попадание крупного метеорита или девятибалльное землетрясение. Что там происходит?

В десять минут эль подбросил меня к главному корпусу.

С другой стороны к автоматическим дверям бежал долговязый человек в шляпе, надвинутой на лоб, — Нельга. Почему Нельга, подумал я, не хотелось мне встречаться здесь с ним в такой час… Я долго не понимал, почему не располагал к себе этот пунктуальный, добросовестный человек. Нетрудно было представить себе, что он скажет и само его присутствие часто было ненужным. Не в этом ли причина моего нерасположения?

Пока перед нами таяла прозрачная преграда у входа в лабораторию, я с неприязнью наблюдал, как Нельга снимал шляпу и шарил в кармане в поисках платка: он запыхался, устал, но успел все же на несколько шагов опередить меня и первым нажать кнопку: через минуту мы миновали защитный шлюз и ворвались внутрь машины погоды и климата.

Нельга бежал чуть быстрее меня — вперед, вперед, вперед…

Позади огромный зал, где собраны живые редкости Африки и где никогда не случалось еще ничего непредвиденного. Растительные чудеса Австралии. Флора Азии… Америка, Джунгли, тайга, тундра, альпийские луга, саванны — калейдоскоп, неповторимая коллекция ландшафтов и климатических поясов.

Мы слегка устали и уже не бегом, а быстрым шагом двинулись по широкому коридору. Справа и слева — просторные ниши, галереи, то затемненные, то освещенные скупыми лучами искусственной луны, пробегавшей по часовым поясам легко, словно бильярдный шар. Высоко-высоко в черных разрывах между северными облаками вспыхивали редкие звездные огни настоящего, неподдельного неба. Оно было как бы вторым потолком, даже более реальным, чем первый, почти невесомый непрозрачный. Шепча листвой, пленники фитотрона рассказывали об ураганах в дальней стороне, о следах в непроходимых чащобах, о южных созвездиях — дивных островах в ночном океане небес…

Вот она, массивная, высокая колонна, поблескивающая стеклом и пластиком: двести тонн зеленоватой инопланетной воды. Аквариум. Серый песок. Сумрак. Выпуклый таинственный объем, часть чужой планеты, воссозданная нами.

По стеклу ползла капля воды. Медленно, равнодушно передвигалась она, оставляя влажный след. Я случайно заметил ее. Обнаружил каким-то шестым чувством. «Не может быть!» — тихо воскликнул Нельга. Я и без него это знал.

Мы подошли к стеклу и долго всматривались в сумрак гигантского водяного столба: свет мог убить нашу гостью — водяную лилию. Но ее там не было. По дну тянулась цепочка полуразмытых углублений, напоминавших следы.