На пути Тайфуна (СИ) - Калмыков Александр. Страница 4

   Теперь заглядывать в ствол смысла не было, что меня очень обрадовало, так как дым от сгоревшего пороха не только снижал видимость, но и заполнял мне весь нос, заставляя чихать. Я направлял орудие примерно в ту сторону, откуда было больше вспышек выстрелов, и стрелял. Стрелин уже наловчился и заряжал быстро но, к сожалению, в лотке оказалось только 5 патронов. Я все-таки рассмотрел маркировку боеприпасов на ящике - можно было и догадаться, что осколочные снаряды помечаются буквой "О". Теперь мы побежали к ровику вдвоем, и принесли каждый по одному лотку. Не знаю, сколько патронов входит в боекомплект сорокапятки, но в двух глубоких ровиках лежало не меньше сорока ящиков, и похоже, что большинство из них с осколочными боеприпасами. Стрельба снова возобновилась. Сорокапятка не зря считалась скорострельной пушкой. Конечно, делать выстрел каждые три, а то и две секунды, как это удается опытным артиллеристам, мы не могли. Ведь сержанту приходилось быть сразу и подносчиком и заряжающим, а мне, соответственно, наводчиком и замковым. Но 10 снарядов мы выпустили меньше чем за минуту.

   Немцы быстро сориентировались, и стали стрелять в нашу сторону, но высокий бруствер хорошо закрывал от огня противника. Только несколько пуль цвиркнуло совсем рядом, заставив нас пригнуться еще сильнее, а одна даже со звоном попала в орудийный щит, выбив из него снопы искр, но закаленная броневая сталь выдержала.

   Уже после десятка выстрелов огненная перепалка стала потихоньку стихать. Попав под артобстрел, и оставшись без прикрытия брони, немцы поняли, что им здесь ничего не светит. Разумеется, маленькие 45-мм снарядики были не очень эффективны против пехоты, но их и так уже изрядно потрепали. Как только враги стали отходить и почти перестали отстреливаться, я уже не мог стрелять прицельно по вспышкам. Горевшая бронетехника поле боя освещала плохо.

   Теперь можно было узнать больше о текущей обстановке.

  -- Сержант, далеко их позиции?

  -- За рекой.

  -- А где река?

  -- Прямо перед нами в шестистах метров.

   Теперь, когда вспышек выстрелов и взрывов стало поменьше, я приглядевшись, действительно увидел вдалеке поблескивающую поверхность реки. Взяв половинку бинокля, валявшуюся рядом, я стал разглядывать местность через покрытые трещинами стекла в поисках моста или плотов. Чуть левее наших позиций поперек реки была протянута тонкая темная линия - очевидно, та самая переправа, по которой немцы перешли на наш берег.

   Угол горизонтального обстрела у сорокапятки, насколько я помнил, был большой, поэтому переставлять станины я не стал, а просто довернул ствол в нужном направлении. После каждого выстрела я смотрел в бинокль, стараясь разглядеть всплески воды. Уже четвертый снаряд угодил в переправу, о чем свидетельствовал яркий взрыв, осветивший серые тени, спешащие по понтонному мостику на тот берег. Я сместил прицел чуть дальше, и смог положить еще пару снарядов на переправу, так чтобы ею гарантированно нельзя было воспользоваться. Конечно, через узенькую речку немцы легко переплывут с помощью досок и бревен, но вот помощь к ним уже не подойдет.

   С немецкой стороны стрельба окончательно стихла, и я решил, что настала пора решить, что делать дальше.

  -- Товарищ сержант, а кто у вас командует ротой?

  -- Старшина Свиридов.

  -- Где его можно найти?

   Но искать его не пришлось, он уже сам подошел, чтобы посовещаться со старшим по званию командиром, за которого он меня принимал. Вдруг, я чего-нибудь умного посоветую. Вместе с ним подошли человек двадцать красноармейцев, видимо половина всего личного состава роты. Свою точку зрения я постарался высказать в двух словах.

  -- Товарищ старшина, нужно выяснить, не остались ли на нашем берегу фашисты, и уничтожить их пока они не успели окопаться.

   Свиридов был со мной полностью согласен, именно для этого он и собрал в одном месте бойцов, до этого занимавших оборону по всей траншее. Как ни хотелось ему самому пойти на разведку, но он должен был остаться командовать остатками роты. Поэтому старшина решил, что возглавить группу разведчиков придется мне. Похоже, что после моих не то чтобы метких, но достаточно удачных выстрелов из пушки, он мне полностью доверял. Выстроив немногочисленных бойцов, Свиридов скомандовал. - Рота, слушай мою команду. Десять человек идут со старшим лейтенантом, остальные продолжают удерживать оборону.

   В числе бойцов я взял пулеметчика с дегтяревым и расчет ротного миномета. Все солдаты захватили с собой по две гранаты и побольше запасных обойм. Лицо и ладони я приказал вымазать глиной, хотя особой необходимости в этом не было - после боя все и так были измазаны как черти. Мне повезло, что и куртка и брюки на мне были черными - как раз то, что сейчас нужно.

   Чтобы оставить руки свободными, я не стал брать громоздкую винтовку, а отстегнул ремень вместе с кобурой у одного из погибших артиллеристов. Перепоясавшись командирским ремнем и проверив оружие, я стал чувствовать себя гораздо увереннее. Да и бойцы теперь смотрели на меня более уважительно. До этого перед ними был просто гражданский, потерявший головной убор, а теперь сразу видно - красный командир. Насколько я знаю по книгам, во время войны некоторые командиры не всегда одевались строго по форме, отдавая предпочтение кожанкам. За удобство и стильность их любили носить политработники, особисты и старший комсостав. В общем, те военнослужащие, которым никто не сделает замечание о нарушении устава.

   Предварительно посоветовавшись с солдатами, которые хорошо знали эту местность, я решил, что мы не пойдем прямо к реке, а возьмем левее. В этом случае отряд выйдет как раз на холмик слева от переправы и сможет обстрелять немцев с фланга.

   Мы пробежали по окопам метров триста на юг, затем повернули направо, и пригнувшись пробрались через невысокий кустарник, росший у берега. Я надеялся, что он хорошо закрывет нас от немецких наблюдателей.

   Прежде чем взобраться на холмик, я послал туда двух бойцов на разведку. Они с двух сторон заползли на вершину, и помахали оттуда рукой, показывая, что там никого нет. Я решил не терять время на передвижение ползком, так как с западного берега нас было не видно, и бойцы моего маленького отряда быстро забежали на холм, где тут же залегли. Показав минометному и пулеметному расчетам, где им расположиться так, чтобы и держать под прицелом переправу, и прикрывать нас, я стал осматривать местность по обоим берегам реки. На западном никого не было видно. Очевидно, оставшиеся в живых немцы, переправившиеся обратно, уже отошли на свои позиции.

   С нашей стороны реки на песчаном пляже кое-где виднелись вытянутые темные силуэты. Не было слышно команд или звона оружия, никто не окапывался. Тишину нарушали только стоны раненых. Только один плачущий голос повторял жалобно "майн гот, майн гот". У самого среза воды, в том месте, где были разбросаны доски оставшиеся от переправы, лежали ящики, выделяющиеся своими прямыми линиями среди бесформенных пятен, покрывавших берег.

   - Пятеро со мной, остальные прикрывают, передать по цепочке - скомандовал я шепотом.

   Ближайшие ко мне бойцы подползли ближе, и я провел инструктаж.

   - Движемся парами, дистанция между парами десять метров. Оружие собираем. И помните, нам нужны пленные, желательно найти офицера или унтера.

   Ползком мы спустились с холма и, растянувшись цепочкой, поползли дальше вдоль берега. К ящикам я приближаться пока не стал. Наверняка в них боеприпасы. Один удачный выстрел, и все кто находится рядом, обречены. Правда, там еще виднелись очертания пулемета МГ с треногой, задранной кверху, но я все равно не умею им пользоваться. Конечно, при дневном свете можно буквально за полчаса разобраться, как вставлять ленту, и найти где у него спуск. Но вот ночью пользы от пулемета будет мало.

   Первый немец, к которому мы подползли, был очень тяжело ранен. Даже в темноте было видно, что на месте живота у него одна сплошная рана. В ноздри ударил тяжелый запах крови. Наверно его принесли сюда, чтобы эвакуировать, а когда переправа была уничтожена, бросили умирать здесь. Я закрыл немцу рот ладонью, и показал Стрелину знаком, что надо делать. Сам не знаю скорее из милосердия, или же потому что как язык он был для нас бесполезен. Честно говоря, я даже обрадовался, что забыл взять с собой нож или штык. И так звуки перерезаемого горла, хрип и бульканье были не очень приятными.