Таящийся у порога - Лавкрафт Говард Филлипс. Страница 16

Инстинктивно, всем своим существом я чувствовал, что он не говорит до конца правду. Я, в свою очередь, порадовался тому, что неотложная проблема, о которой он писал, уже не является столь актуальной. Мое замечание, кажется, его удовлетворило; он почувствовал себя спокойнее, стал более доступным и сделал мимоходом несколько наблюдений о местности по пути в Эйлсбери, удививших меня, так как его непродолжительного пребывания в Массачусетсе было явно недостаточно, чтобы столько узнать о настоящем и прошлом этого штата, довольно своеобычного и самого старинного из всех древних обитаемых районов Новой Англии. В него входил часто посещаемый гостями Архам – настоящая мекка для ученых, занимающихся изучением архитектуры, так как его старинные дома с двускатными крышами и веерообразным набором лампочек над крыльцом по возрасту предвосхищали менее старые, но тем не менее привлекательные, возрожденные на его тенистых, темных улочках грузинские и греческие дома. С другой стороны, этот район славился такими забытыми долинами, напоминавшими об отчаянии, вырождении и упадке, как Данвич, а также расположенным чуть подальше, проклинаемым всеми морским портом Иннсмутом – оттуда разносилось множество передаваемых полушепотом слухов об убийствах, странных исчезновениях людей, о возрождении диковинных культов, о множестве преступлений и настолько ужасающих признаках человеческой деградации, что и язык не поворачивался их пересказывать. Их, конечно, лучше всего было забыть, так как существовали опасения, что при расследовании может всплыть такое, что предпочтительно скрыть от глаз навсегда.

Так, за разговором, мы наконец добрались до дома. Я заметил, что он прекрасно сохранился, хотя я видел его в последний раз двадцать лет назад; по сути дела, он был настолько хорош, как и всегда, каким я помнил его, каким его сохранила в памяти моя матушка; дом в гораздо меньшей степени подвергся воздействию времени и запустению, чем сотни соседних домов, которые выглядели гораздо более старыми и заброшенными. Кроме того, Амброз отремонтировал его и сменил почти всю мебель, хотя он особенно ничего не изменил, покрасив лишь заново фасад, который по-прежнему сохранял в себе достоинство прошлого века – с высокими четырьмя квадратными колоннами, вынесенными вперед, и расположенной точно по центру дверью, которая вносила свой тон в совершенство архитектурной формы. Интерьер лишь дополнял внешний вид. Свойственный Амброзу вкус не позволял вводить новшества, не вязавшиеся с характером самого дома, и результат, как я и ожидал, оказался благоприятным.

Повсюду в доме были заметны признаки его работы, того, чем он занимался и о чем едва упомянул при нашем разговоре в Бостоне несколько лет назад. Это были в основном генеалогические исследования, о чем свидетельствовали пожелтевшие бумаги в его кабинете и старинные тома, которые он снимал с заставленных книгами полок для наведения справок.

Когда мы вошли в кабинет, я заметил второй любопытный факт, которому позже было суждено сыграть важную роль в моих открытиях. Я заметил, как Амброз неохотно, со смешанным выражением дурного предчувствия и настороженного ожидания, бросил взгляд на большое, необычной конструкции окно-витраж. Когда он посмотрел в сторону, я снова заметил на его лице смешанное выражение – облегчения и разочарования. Это было настолько необычно, что становилось даже жутковато. Я, однако, ничего не сказал, рассуждая про себя, что, каким бы ни был отрезок времени – двадцать четыре часа, неделя или больше, Амброз вновь дойдет до той черты, когда он был вынужден призвать меня на помощь. Но это время наступило гораздо раньше, чем я предполагал.

В тот вечер мы о чем-то болтали, и я увидел, насколько он устал: у него слипались глаза. Под предлогом собственной усталости я освободил его от своей компании, отправившись в комнату, которую он определил мне сразу по приезде. Однако я совсем не устал. Я не лег немедленно в кровать, а решил немного посидеть за книгой. Утратив интерес к выбранному мной роману, я погасил лампу, и cдедал это раньше, чем ожидал, так как меня ужасно раздражал вошедший в привычку моего кузена способ освещения, к которому я никак не мог привыкнуть. Теперь, когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что было около полуночи. Я раздевался в темноте; хотя в комнате не стояла кромешная тьма. Луна сияла в угловом окне, и ее бледное свечение позволяло ориентироваться.

Я наполовину разделся, когда вдруг вздрогнул от крика. Я знал, что, кроме нас с кузеном, в доме никого не было. я также знал, что он не ожидал гостей. Большой сообразительности не потребовалось, чтобы понять: раз кричал не я, то, стало быть, кузен. Ну а если кузен молчал, значит, вопль принадлежал какому-то непрошеному гостю. Без колебаний я выбежал в холл. Увидев спускавшуюся с лестницы чью-то фигуру в белом, я поспешил за ней.

В это мгновение крик повторился, и сейчас я его отчетливо слышал,– это был странный вопль, смысл которого нельзя было различить: “Иа! Шаб-Ниггротт. Йа! Нарлатотеп!” Тут я узнал и голос, и того, кто кричал. Это был именно кузен Амброз, и было совершенно ясно, что он страдает сумеречным расстройством сознания. Я хотел было взять его твердо за руку и отвести в кровать, но он оказал мне неожиданно яростное сопротивление. Оставив его в покое, я потихоньку пошел вслед за ним.

Когда я осознал, что он идет к выходу, намереваясь выйти из дома, я вновь предпринял попытку остановить его. Он снова начал сопротивляться, проявляя при этом недюжинную силу; я был удивлен, почему же Амброз никак не проснется. Но я упорствовал и, наконец, затратив немало времени и изрядно устав, сумел все же его повернуть и направить вверх по лестнице в спальню, где он довольно безропотно лег в постель.

Удивленный и растревоженный, я посидел немного возле его кровати, стоявшей в комнате, которую занимал наш ненавистный прапрадед Илия, опасаясь, как бы кузен не проснулся. Так как я оказался на одной линии с окном, то время от времени мог бросать через стекло взгляд наружу и был просто поражен чем-то вроде свечения или скрытого света, появлявшегося на конической формы крыше старой каменной башни. Я так и не сумел убедить себя в том, что это таинственное явление связано с каким-то свойством облитых лунным светом камней, хотя и наблюдал за ним достаточно долго.

Наконец я вышел из комнаты. Я не испытывал ни малейшего желания заснуть, и кажется, это небольшое приключение с Амброзом приготовило для меня бессонную ночь. Я оставил дверь своей комнаты приоткрытой, чтобы быть готовым ко всему, что мог вновь предпринять кузен. Он больше не вставал. Однако вдруг начал что-то бормотать в тревожном сне, а я старался разобраться в этих бессвязных звуках. Я не мог понять, что он говорит. Тогда я решил записать его слова и подошел с бумагой и карандашом поближе к освещенному лунным светом окну, чтобы не зажигать лампу. Большая часть произнесенного им была абсолютно бессмысленной – нельзя было различить ни слова в этой галиматье, но попадались и ясные фразы, именно ясные, в том смысле, что они были похожи на законченные предложения, хотя голос Амброза во сне казался странным и неестественным. Короче говоря, я насчитал семь таких фраз, и каждая произносилась с пятиминутным интервалом, во время которого он бормотал, ворчал, кашлял и ворочался. Я записал их, как смог, чтобы внести позже коррективы и привести в удобочитаемый вид. В конечном итоге я разобрал следующие фразы, которые, как я уже сказал, перемежались невнятными бормотаниями.