Актриса - Минчин Александр. Страница 32

Немецкие бани были голые, нельзя было одевать дамам даже бикини, и мне становилось интересно, как справится с этой задачей Тая. Она любила бани. Ах да, забыл сказать, они были смешанные.

Собралось человек десять родни, и мы поехали на двух машинах в пригород. С одной из молодых родственных пар приехала их приятельница. Которая отличалась высокой большой грудью. Тая была единственная, кто попросил махровый халат. Служитель почтительно принес ей заказанное. Мы разделись и вышли все голые в общий зал. Меня всегда поражали выточенные, вылепленные тела немок. Уже рожавшие женщины — с тонкими талиями, прекрасными задами и высоко вверх торчащими грудями. Впечатление, что Бог отливал их тела из тонкого человеческого металла, а не слабой податливой кожи.

Перед самым входом в паровую сауну нужно было снять халат. Тая прикрыла верх груди и нижний треугольник полотенцем. Ее тело уже начинало трогаться, и она не хотела это показывать публике. Зная, что ее будут рассматривать. Мы сели все на одной стороне маленького амфитеатра, она — на противоположной. Вошла мастер церемонии с фигурой богини и телом молодой девочки, хотя ей было под пятьдесят. И начала свои волшебства, поливая угли различными эликсирами, разгоняя благовония в воздух. «Заход» длился десять минут, никто не мог входить или выходить. Немцы-эсэсовцы почему-то запротестовали, что я разговаривал с Максимом. Я не знал, что в бане надо молчать. (В конце концов, это были не газовые камеры.) Я попросил Оскара перевести, чтобы они пошли на… Тая улыбалась с противоположной стороны. Ее грудь открылась. Когда мастер церемонии закончила свои священнодействия, раздались аплодисменты. После чего все побежали прыгать в ледяные бассейны и мраморные углубления. Охлаждаться. Для циркуляции крови. Мы сидели с Максимом, завернутые в полотенца, и лениво разбирали проходящих мимо дам на непонятном для них языке. Дамы улыбались вежливо и кивали, проходя мимо. Немки были похотливы, но классичны. В своей похоти. В холодном бассейне рядом со мной плавала, на сей раз голая, мастер церемонии, которая говорила по-английски. Она оказалась бабушкой! Я еще раз поразился «физике» немецких тел. И с нескрываемым восхищением смотрел на ее бедра, живот, тело. По-моему, ей это нравилось. Мне тоже…

После мы пили пиво, а Тая — джин-энд-тоник, полулежа на плюшевых диванах.

Возврат к природе: все ходили, в чем были рождены. В своей коже. Тела дышали, поры открыты, и аромат чистой плоти витал в воздухе.

Галерейщик Оскар широким жестом пригласил всех вчера в бани: угощал, поил, а потом, когда настала пора расплачиваться, половину счета сбросил на меня. (Хорошо, что с собой была кредитная карточка.)

Вечером все нанесли визит Георгию и прекрасно провели вечер. Ночью мы лежали и согревали друг друга телами, так как батареи автоматически выключались в полночь и до утра больше не грели. Экономия. Коммунизм есть… плюс электрификация всей страны. Немцы, как ни странно, не хотели коммунизма.

А с улицы простуживало холодом, хотя снега так и не было. До Нового года оставалось три дня, и Тая очень волновалась, чтобы мы его хорошо и приятно встретили. «Как встретишь Новый год, такой и год будет», — говорила она.

— Алешенька, почему вы грустный? — шепчет Тая. — Вам не нравится здесь? Или я не нравлюсь?!

— Что вы, на редкость уютная квартира.

Большая кровать состояла из двух половин. Она лежала под моим одеялом. Ее грудь, не «торчащая», как у немок, давила в мои ребра.

— Как вы хотите праздновать свой день рождения?

— Никак.

— Почему?

— Деньги — это шестое чувство, без которого вы не можете наслаждаться остальными пятью. Банально. Но факт.

— Мы что-нибудь придумаем. Я благодарна Богу, что вы родились. И что он сделал так, что мы встретились.

Я обнял механически ее плечи. Но все еще не мог переступить преграду, обиду, заражение…

Она стала возбуждать меня.

— Как вам приятно, Алешенька, скажите. Я хочу вам доставить удовольствие.

Я отключился и предоставил ей полную свободу действий. Мы были голые. После нескольких скольжений грудью по моему телу она оседлала меня. И стала делать массажные движения на устье «моего друга». Он стал наливаться и напрягаться. Актриса хотела ввести его внутрь, чувствуя губками предельное напряжение. Я опередил ее, надев фашистский презерватив (первый раз в жизни). Она обняла мои плечи, развела достаточно ноги, и «мы» проскользнули внутрь. Тая была возбуждена. Она сделала несколько плавных расчетливых движений бедрами. Она как бы насаживалась, то приподнималась. Насаживалась, то приподнималась. Насев, отдавалась. Вверх — вниз, вверх — вниз.

В окно падал свет, я не опустил шторы. Актриса сидела на мне, на «нем», и как римская наездница прижимала коленями мои бедра. Мы начали езду… Сначала шли шагом, потом рысью, и уже скачка приближалась к галопу. Я поражался ее точным, чувствующим движениям. Она удерживала мой конец, не соскакивая и крутя его внутри. Как хотела. Она разогналась: тело взлетало вверх — с прыгающими грудями, крутящимися по орбите. Взрывная волна уже от корня поднималась к головке, уздечка напряглась, я чувствовал, что приближается кульминационный момент. И конвульсивно выгнулся в дугу. Она замерла, сжала его кольцом и бешено закрутила бедрами. Я исторгался рывками, весь, до конца. И, как бы чувствуя оргазм момента, она уже плавно оседала, слегка приподнимаясь и плавно оседая опять. Как наездница, потом ее грудь упала на мою.

— Вам понравилось, Алешенька? — шептали ее губы в мое ухо.

— Безумно.

Я был просто восхищен и изумлен, насколько классически и классно она исполнила позицию. Это отличалось разительным контрастом с предыдущими попытками и было на десять голов выше. Я, наверно, должен употребить на «десять головок» выше. (Прости мне вольный стих, читающий.)

Литература — единственный вид искусства, где почему-то запрещено или запретно описывать обнаженную натуру, ню или акт. Но в живописи и фотографии — это свободно, разрешено и принято. Как и в кино, шоу, перформансе и других прикладных видах искусства. В чем же литература, эта куртизанка, так провинилась?!

— Вы меня поразили, Тая.

— Я рада, Алешенька. Я могу вас поразить еще?

Сказал я, не представляя, как еще больше поразит это пораженного потом. Она целовала мочку моего уха и возбудила опять…

— Вы хотите еще?..

Такое — я хотел еще. И она объезжала меня ночью еще два раза. Поражая опять. Мне казалось, что наконец-то прорвалось… Finally.

Мы проснулись в одиннадцать, так как зазвонил телефон. Максим справлялся о Новом годе. Оставалось два дня.

— Ты заболел? — спросил я заботливо.

— Почему?

— Звонишь так «рано», в одиннадцать утра!

— Да Оскар, уезжая в галерею, разбудил.

— Но ты там Вианочку не трожь.

— Не буду — раз ты просишь.

Рассмеялись — это напоминало старые времена и прежние шутки.

— Хочу увидеться с тобой, Алешик. Вы там встали уже?

— И встали, и легли, и опять встали…

Он рассмеялся.

— Только местоимение другое и число, — продолжал я.

— Занятие сексом укрепляет нервную систему, — после философской паузы произнес он. — И все становится чисто нервным. Кушать хочется…

— Приезжай, накормим завтраком.

— С удовольствием, а то тут у них…

— Сколько тебе нужно времени добраться?

— Эдак час двадцать.

— Ты что, вплавь по Рейну собираешься?!

— Нет — автобусом, а в городе — трамваем.

— А что, еще трамваи ходят? С войны…

Он приехал через два часа, и мы угощали его всем тем, что купили в соседнем супермаркете. Он остановился, успокоившись тогда, когда маленький холодильник опустел. Наши припасы на «этот год» были уничтожены. Хотя бутылку имперской водки и шампанского Тая для чего-то припасла, для какого-то случая.

Вечером мы шли к следующему родственнику в гости. Тае оказывался всяческий почет и внимание. Она была актриса и дочь знаменитого отца.

— Максим, — сказала она ласково, — какие планы в немецком государстве на Новый год?