Морской волк. 3-я Трилогия (СИ) - Савин Владислав. Страница 61

— Сделаю, Генрих. Если это дела людей, а не поднявшихся богов.

Интервью журналу «Пари матч»

Да, это я, Гастон Сенжье. Участник той самой, «наиболее известной акции французского Сопротивления» — куда уж известнее, после этого фильма! Как видите, совсем не похож на Жана Марэ, сыгравшего там меня.

Количество «Оскаров» — совсем не показатель исторической правды! Не мог я сходить с борта «Страсбурга» после Лиссабонского сражения, поскольку на тот день был дезертиром, живущим в Тулоне по чужим документам — если бы поймали, штрафные батальоны Остфронта — это самое меньшее, что мне грозило. И у моей Мари с Тиле не было романа, и она не терзалась сомнениями, кого предпочесть, меня или его, и что выбрать, патриотический долг или чувство — потому что впервые увидела этого мерзавца всего за час до того, как это случилось. И сам «великий Тиле» вовсе не был похож на древнего викинга, каким он там изображен, гигант безупречной нордической внешности, вполне уместный на палубе драккара в рогатом шлеме — мне он не показался ни великим, ни ужасным, и к тому же был гораздо старше, чем киногерой.

«Убить берсерка» — и на афише Мари с мечом в руке? Уверяю, она никогда не держала в руках оружия! Жизнь была для нее, как игра, театр, блеск — она просто не воспринимала всерьез опасности, легко порхала, как мотылек у огня! И то, чем мы занимались, было для нее не больше чем очередная роль — «шпионка в стане врага, как это романтично!» Парадоксально, но это ее выручало — наверное, в гестапо были очень серьезные люди, и они не могли представить, что столь легкомысленное на вид существо может быть хоть сколько-то опасно!

Нашим куратором от британского УСО был «месье Поль». Не знаю его настоящего имени и звания, он безупречно говорил по-французски и по виду и манерам был как настоящий француз. Он уже был с «доком» Андре, когда я и Мари присоединились к группе. Но это был британец, знаю достоверно. Как — из очень напряженного разговора, как раз перед тем делом. Когда он передал нам приказ — и ясно было, что после все мы, скорее всего, погибнем, ведь гестапо будет очень тщательно искать виновных, а скрыть следы почти невозможно! В то же время мы уже слышали про британские планы после взять с нас огромную контрибуцию, а возможно, и установить свой оккупационный режим, и Андре спросил, ради чего нам идти на смерть — чтобы сменить немцев на англичан? Но «месье Поль» не уклонился от ответа, а честно сказал: «Разве Британия не является пока единственной европейской страной, непримиримо воюющей с немецким фашизмом, единственным островом света в океане тьмы, и несущей тяжелые потери, терпящей огромный урон? Разве не справедливо, что все прочие, поддавшиеся злу, хотя бы возместят Британии эти затраты, вместе с расходами на свое освобождение? Но если Франция восстанет и присоединится к стороне добра, это обязательно будет зачтено — и эта акция нужна прежде всего нам, чтобы показать, что и по эту сторону Пролива злу служат не все». — «Вы рассуждаете как проповедник», — заметил Андре. «А разве эта война не является чем-то большим? — ответил англичанин. — Битва, где решается судьба всей мировой цивилизации, фашизм или демократия, гнет или свобода!»

Наверное, «месье Поль» был священником, миссионером в той, довоенной жизни. Как это было давно!

Я вспоминал, как мы ездили с Мари на Ривьеру летом тридцать девятого. Последний раз мы были счастливы вместе. Ей нравилось быть в центре внимания — помню, как она ответила мне, когда я делал ей выговор по поводу кого-то из ее поклонников: «Если хочешь, вызови его на дуэль, а я посмотрю на это зрелище!» Но она всегда возвращалась ко мне. И всё же была патриоткой — «прекрасная Франция» была для нее не пустым звуком!

Она и была центром нашей группы. Хотя командиром был Андре. Еще в группе были Марселец, бывший матрос; Иван, русский, бежал из лагеря пленных, кажется, летчик, и я не знаю его подлинного имени, мы звали его так; еще Легионер, действительно отслуживший в Иностранном легионе; а также Фернандо, Родриго и Исабель — двое парней и девушка, испанцы, у них были какие-то проблемы с режимом Франко после их гражданской войны. Нет, радиста у нас не было — мы передавали всё Андре, а он «месье Полю» во время его приездов в Тулон. И основную информацию добывала Мари, а мы были на подхвате. Я даже не мог у нее появляться открыто, ведь по документам я был совсем не ее муж — лишь иногда, не чаще чем раз в месяц или два… Потому я ждал, когда мы, выполнив приказ, должны наконец будем бежать из Тулона. В Швейцарию — и будем жить там до конца войны, а затем долго и счастливо, пока смерть не разлучит нас. Мы были молоды и верили в лучшее.

В тот день мы собрались все в доме Мари. Родриго с Исабель изображали влюбленную пару снаружи, на улице, а мы шестеро ждали в квартире этажом выше. «Месье Поля» не было, он никогда не ходил с нами на акции, лишь передавал приказы, а после принимал рапорт. Мы слышали, как все подъехали, сначала зашли гестаповцы, осмотрели внизу — и поднялись к нам, позвонили в дверь. Тут выглянула соседка напротив, мадам Тарваль, и сказала, что «это квартира месье Дефанжа из интендантства (на это имя были документы у Андре), но сейчас он в отъезде, там никого нет». Она отвечала искренне — мы зашли с черного хода и сидели тихо, не зажигая свет. Милейшая старушка, чуждая войне и политике — я узнал, что ее после арестовали и отправили в концлагерь, всего лишь за то, что она невольно выручила нас!

Мы сидели и слушали. Так как в квартире-«клубе» Мари нередко бывали интересующие нас лица, то мы сделали прослушку — скрытые микрофоны в нескольких комнатах, а наверху не репродуктор, а телефонный аппарат, и если снять трубку и нажать одну из кнопок под ним, то слышно, что происходит в выбранном помещении. И тогда слушал я — как этот подонок насиловал Мари! Но Андре приказал ждать, не вмешиваться! Мы должны были войти, лишь когда мерзавец уснет после бокала вина. Снадобье дал «месье Поль», и несколько раз повторил, всё должно быть по всей форме, не просто труп, но с фотографиями и подписанным приговором. И если бы поднялся шум — по улице даже в этот час ездили и ходили немцы, нам было бы не уйти.

А после мы не поняли что случилось. Затем Мари сказала странным и спокойным голосом — заходите, я открою. Она прижимала к лицу окровавленное полотенце — и упала в обморок, лишь отперев дверь. Эта немецкая скотина ударила ее саблей, снизу вверх, вот сюда, в скулу — и клинок был острый, как бритва, слава богу, череп не рассек, но снес ей щеку, ухо, нос, левый глаз — как она не упала сразу от боли, а еще сумела нас впустить, не знаю! Андре наложил повязку, что еще мы могли сделать? Затем мы разошлись, как было сговорено, Иван с Марсельцем в подъезд, Легионер с Фернандо к черному ходу, Родриго с Исабель так и прогуливались внизу, ну а я и Андре приступили к исполнению приговора, эта фашистская свинья уже пришла в себя, но не могла шевелиться, так и было задумано, чтобы он всё видел и понимал.

Так что не было сцены из фильма — когда он всего лишь бьет Мари кулаком, не успев выпить вина, тут вбегаем мы, он выхватывает саблю, а мы пытаемся одолеть его приемами французского бокса сават. И тем более не могло быть — когда он хочет добить меня, раненого, и тут очнувшаяся Мари хватает со стены рыцарский меч и отважно вступает в бой. Там было оружие, развешанное по стенам — но не в этой гостиной. И конечно, женщина не может так легко и долго махать громадным двуручником — это лишь кино. Не говоря о том, что эпизод явно затянут — и такой шум был бы слышен на улице первому же немецкому патрулю. И что в таком случае делали наши товарищи на лестнице? Но сама сцена снята эффектно. Эх, если бы всё было так!

Ну а после нам надо было бежать как можно скорее и дальше. Порознь — так легче было затеряться. Я сопровождал Мари, «несчастную жертву мужа-ревнивца», мы ехали к швейцарской границе, вместе, но при проверке документов не показывая, что знакомы. Это спасло ее, когда меня сняли с поезда. На вторые сутки немцы уже устраивали по всей Франции облавы, проверку с личным досмотром и обыском багажа, не ограничиваясь одними документами. Я взял кортик Тиле — по бумагам, я был отставным офицером, мог иметь кортик в вещах. Из глупого самолюбия — кортик того самого адмирала, которого так боятся британцы. Если бы не слухи о британской контрибуции и если бы я не был моряком… Глупость, мальчишество, погубившее всех нас! Но я сделал это — и уже не повернуть назад.