Пинбол - Косински Ежи. Страница 29

— Я прекрасно понимаю чувства Вали, — с неожиданным воодушевлением заговорил Остен. — Я испытываю то же самое с той поры, как познакомился с Донной. Для нее тоже музыка превыше всего.

Валя покачала головой:

— Если так, то это твоя вина, Джимми. Черная или белая, молодая или старая, уродливая или прекрасная, каждая женщина в глубине души хочет одного, и только одного. — Она сделала драматическую паузу, прежде чем сообщить, чего же хочет каждая женщина, но тут Джерард Остен перебил ее:

— Донна — поразительная девушка. Никто и представить себе не мог, что она выкажет такое понимание классики. На том моем приеме она играла великолепно! — Поразмышляв, он продолжил: — Если она займет первое, второе или даже третье место на будущем Международном конкурсе имени Шопена в Варшаве, я непременно оформлю ее отношения с "Этюдом".

— Донна еще не решила, примет ли она участие в конкурсе, — сказал Остен. — Она говорит, что ее интересует музыка, а не награды.

— Вскоре она поймет, что в наши времена в музыке, как и во всем остальном, успеха, к сожалению, добивается тот, кто определил себе цену, — вздохнул отец.

— Она уже поняла, — кивнул Остен. — И мне кажется, это пугает ее.

— Она так сексуальна, что вряд ли ее пугает хоть что-нибудь, — возразила Валя. — Посмотри на нее — большие груди, осиная талия, бедра как у школьницы, длинные ноги… и эти зеленые глаза! Могу поспорить, что твоя Донна могла бы стать африканской королевой на любой дискотеке! — Помолчав, она добавила: — А Шопена она играет и правда исключительно. Для черной, я имею в виду!

— Ну, если Донна исключение среди черных, — начал Остен, решив ничем не показывать Вале, до чего ему надоели ее реплики, — то ты, Валя, со своей любовью к диско, исключение среди русских. Разве не считается, что русские пылают страстью только к классической музыке и балету?

Валя бросила на него сердитый взгляд.

— Русская я или не русская, я пылаю страстью только к Джерарду! — воскликнула она, нарочито усиливая акцент.

— И меня это совершенно устраивает, — улыбнулся старик, желая рассеять напряженность. — Скажи, Джимми, это еще причиняет тебе неудобства? — он показал на горло сына.

— Нет, я в порядке, — ответил Остен.

— Тебя по-прежнему регулярно осматривают?

— Да, доктора говорят, что все хорошо.

— А что случилось с Джимми? — спросила Валя.

— Ничего особенного, — отозвался его отец. — Несколько лет назад, сразу после того, как Джимми записался в тот университет в Калифорнии, у него удалили опухоль гортани. Но голос так и не стал прежним!

— В гортани располагается голосовой аппарат, — принялся объяснять Остен Вале, но его отец взглянул на часы:

— Мы с Валей сегодня обедаем в клубе. Не хочешь составить нам компанию?

— Спасибо, но, к сожалению, не могу. Я встречаюсь с Донной.

Остен встал. Под пристальным взором отца он клюнул Валю сначала в одну щеку, потом в другую, стараясь не прижаться к ней ненароком.

Отец подхватил его за локоть со словами:

— Я провожу тебя. — И продолжил уже в холле: — Что с деньгами из капитала твоей матери — банк регулярно посылает их тебе?

— Да, как всегда, — ответил Остен.

— И этого… — отец запнулся, — достаточно?

Они уже вышли из дома.

— Вполне.

Отец открыл перед ним дверцу машины.

— Ты понимаешь, что почти все, мной заработанное, уходит на нас с Валей. — Он снова замялся. — Она недавно переделала нашу городскую квартиру, и ты представить себе не можешь, во сколько мне это обошлось: новые ковры, обои, стереосистема и прочее. А в «Этюде» сплошные траты в связи с новыми профсоюзными требованиями и растущими гонорарами. — Он тараторил, словно старался не допустить возможных вопросов.

Ожидая, когда отец закончит, Остен думал, что старик скверно выглядит. Его кожа, покрытая венозной сеткой, совершенно пожелтела, на губах голубоватый налет, глаза воспалены. Остен ощутил внезапный порыв обнять отца и поцеловать в лоб, прижаться к нему, как в детстве.

Словно почувствовав это, отец попятился.

— Валя очень добра ко мне. Она такая нежная. Никто другой не смог бы заменить Леонору. — Он понизил голос. — И поэтому тебе следует знать… — он запнулся и потупился, — что когда я… уйду, то собираюсь все оставить ей. Все, — повторил он и поднял глаза в надежде вымолить прощение.

— Я понимаю, — сказал Остен, сдерживая горечь, охватившую его. — Я понимаю. — Он сел в машину и включил мотор. — Береги себя, отец. — Он тронулся с места.

Возвращаясь в город, Остен вспоминал телефонный разговор с отцом в тот день, когда старик сообщил о том, как он счастлив, что Валя приняла от него обручальное кольцо, и в течение месяца они собираются пожениться. Остен принял известие с нарочитым энтузиазмом. Нет сомнения, сказал он тогда, что Валя, с ее молодостью, станет женой, способной вдохнуть в отца новые силы.

— Ты удивишься, если я расскажу тебе, насколько мы с Валей подходим друг другу, — понизил голос отец. — Поверь мне, тем, кто говорит о разнице в возрасте, следовало бы посмотреть на нас с Валей… когда мы одни.

— Я не сомневаюсь в том, что Валя нежна и отзывчива… — начал Остен.

— Я говорю не о нежности и отзывчивости, — перебил его отец. — Я говорю о любви. О физической близости. Я даже испытал ее любовь ко мне, — продолжал он, будто подросток, хвастающийся своими подвигами.

— Ты испытал любовь Вали?

— Вот именно. И притом химически. — Помолчав, он с гордостью провозгласил: — Я нашел на редкость удачное приспособление! "Белье настроения"!

— Что еще за "белье настроения"? — удивился Остен.

— Трусики. Такие узенькие девичьи трусики.

— И что они делают?

— Они не делают — они испытывают, — хихикнул отец. — Они испытывают на возбуждение. Половое возбуждение. На трусиках спереди пришито сердечко — ну, ты понимаешь, где! — Он опять захихикал. — Сердечко химически обработано, и когда ты… — он замялся, подбирая слово, — близок со своей дамой, и настроение ее меняется, меняется и цвет сердечка! На маленькой шкале рядом с сердцем можно увидеть, насколько горячи ее чувства к тебе! Если сердце становится голубым, это значит, что она чувствует настоящее возбуждение; если зеленеет — девушка лишь расположена поиграть; коричневый цвет — просто легкий интерес; ну, а черный — что ж, она вовсе холодна, физически холодна, я имею в виду. Ты понимаешь?

— Да, отец, — ответил Остен.

На мгновение его тронула наивность отца, эта непоколебимая вера в американский товар — даже столь явно нелепый. Но затем он поежился, представив отца в постели с Валей: вот они целуются и обнимаются во тьме, а затем отец зажигает свет, надевает очки и склоняется — седой, морщинистый и дряблый — над пышным телом Вали, и смотрит на сердечко, и читает шкалу.

— И вот, — продолжал отец, — мы уже использовали по меньшей мере дюжину этого "белья настроения", и угадай, какого цвета каждый раз было сердечко?

— Голубое, — сказал Остен.

— Точно! — Отец издал довольный смешок. — И все это строго научно, никаких тебе заверений в любви до гроба или попыток выявить истинные чувства в письмах друг другу. Пока сердечко у Вали остается голубым, я могу быть совершенно спокоен! — ликующе воскликнул он и зашептал: — Ты можешь испробовать "белье настроения" на Донне. Ведь интересно узнать!…

— Я ужасно рад за тебя, отец, — перебил его Остен. — И за Валю. Она мне очень нравится, — тут же добавил он, надеясь угодить отцу.

— Ты ей тоже нравишься, — отозвался отец. — Она говорит, что чем больше узнаёт тебя, тем больше ты кажешься ей похожим на Ленского, романтичного поэта из "Евгения Онегина".

— Передай ей мою благодарность, хотя Ленского и убил на дуэли его лучший друг Онегин.

— Надеюсь, сын, ты вскоре навестишь нас! — жизнерадостно произнес отец и повесил трубку.

После разговора с отцом Остен некоторое время пребывал в растерянности. Он-то всегда считал, что достойная старость дарует мудрость и умение властвовать над своими страстями. Что же случилось с человеком, к чьим заслугам можно отнести запись мировых шедевров музыки? С человеком, удостоенным бесчисленных наград от членов Национальной академии звукозаписи и Ассоциации звукозаписывающей промышленности в качестве неоспоримого аристократа музыкального бизнеса? С человеком, ближайшими друзьями которого были такие люди, как Годдар Либерзон и Борис Прегель? В старости отец, казалось, совершенно перестал отличаться от знакомых Остену по школе мальчишек, которые на определенном этапе теряли способность думать о чем-нибудь, кроме секса. Размышляя о "белье настроения", Остен вспомнил, как эти подростки без конца обсуждали специальный сорт презервативов под названием "Смерть девицам", разрекламированных как "торжество экстаза, погружающее женщину в пучину наслаждений". Как и обычные презервативы, "Смерть девицам" должны были быть совершенно неощутимыми для мужчин, а женщин заставить пережить такие ощущения, каких прежде им испытывать никогда не доводилось. Отличие состояло в том, что основной их, ранее не изведанный, источник возбуждения был видимым. "Смерть девицам" выпускались самых разных цветов и носили соответствующие названия: "голубизна затяжного прыжка", "лыжная белизна", "красный носок", "золото Мидаса", "зеленое поле для гольфа", "серебряный велосипед" и "нубийская чернота" — любой гарантированно доводил женщину до неистовства. Подобно тому как куртизанки древних цивилизаций раскрашивали себе половые органы, дабы возбудить мужчин, так и пенисы в ярких оболочках предназначены были волновать противоположный пол в нынешние времена.