Ступени - Косински Ежи. Страница 2

Проработав месяц, я решил покончить с раскопками и посетить соседний остров. Стремясь успеть на паром, я не получил в экспедиции расчет, но мне пообещали, что отправят чек ближайшим же почтовым катером. С собою у меня было денег не больше чем на день.

Прибыв на место, я провел целый день, наслаждаясь видами. В центре острова возвышался спящий вулкан, пологие склоны которого были покрыты натеками пористой лавы. Эрозия превратила верхний слой лавы в бедную, но все же пригодную для земледелия почву.

Я спустился к гавани. За час до заката, когда наступает прохлада, рыбаки выходят на ночной лов. Я стоял и наблюдал, как их низкие, длинные баркасы скользят по спокойным, почти неподвижным водам и исчезают вдали. Отблеск солнца на скалистых вершинах внезапно погас, и острова сразу приобрели суровый и мрачный вид. А затем начали исчезать один за другим, словно поглощенные пучиной вод.

Утром на второй день я отправился на пристань встречать почтовый катер. К моему ужасу, чека не было. Я стоял на пирсе, гадая, как мне жить дальше и каким образом выбраться с острова. Несколько рыбаков сидели возле вывешенных на просушку сетей. Они догадались, что у меня что-то не так. Трое из них подошли и заговорили со мной. Я не понял их и ответил на двух известных мне языках. Тогда лица рыбаков сразу стали враждебными. Они повернулись и быстро ушли. Вечером того дня я расстелил свой спальник на песке пляжа и спал под открытым небом.

Утром я потратил последние деньги на чашечку кофе. Побродив по узким улочкам портового района, я отправился через скудные поля в ближайшую деревню. Деревенские жители сидели под навесами и украдкой разглядывали меня. Голодный и измученный жаждой, я поплелся под палящим солнцем обратно на пляж. У меня не было ничего, что можно было бы продать или обменять на еду: ни часов, ни вечного пера, ни запонок, ни камеры, ни бумажника. В полдень, когда солнце стояло в зените и деревенские жители скрывались от зноя в своих домишках, я отправился в полицейский участок. Единственный на острове полицейский дремал возле телефона. Я разбудил его, но он сделал вид, что не понимает моих простейших жестов. Я показывал на телефон, а затем выворачивал пустые карманы, делал знаки и рисовал картинки, показывал, что голоден и хочу пить. Все это не произвело на полицейского никакого впечатления: он сделал вид, что не понимает меня, и мне так и не удалось воспользоваться телефоном. Другого телефона на острове не было; этот факт был специально отмечен даже в моем путеводителе.

Во второй половине дня я снова бродил по деревне, улыбался жителям, надеясь, что кто-нибудь предложит мне попить или пригласит перекусить. Но улыбки остались без ответа: деревенские жители отворачивались, завидев меня, а лавочники просто делали вид, что не замечают. Церковь была только на самом большом из островов, так что я не мог рассчитывать получить пищу и кров там. Я вернулся на пляж и сидел, глядя на море, словно ожидая, что помощь явится оттуда. Я был голоден и измучен. От солнца разболелась голова, к тому же время от времени она начинала кружиться. Неожиданно до меня донеслись звуки незнакомой речи. Обернувшись, я увидел двух женщин, сидевших около самой воды. Жирные складки серой, пронизанной синими венами плоти свисали у них с ляжек и плеч, огромные груди колыхались, сдавленные тесными лифчиками.

Женщины загорали, подстелив под себя купальные полотенца. Рядом стояли принадлежности для пикника: корзины с едой, термосы, солнечные зонтики и сетки с фруктами. Там же лежала стопка книг, на которых я разглядел библиотечные штампы. Судя по всему, женщины были туристками, снимавшими комнату в деревне. Я подошел к ним неторопливо, чтобы не напугать. Они замолчали, и я, улыбнувшись приветственно, обратился к ним на моем языке. Они ответили мне на своем. Беседа была невозможна, однако от близости пищи я сделался изобретательным и сел рядом с ними, сделав вид, что расценил их слова как приглашение. Когда они принялись за еду, я следил за каждым куском, но они то ли не поняли меня, то ли предпочли проигнорировать мои взгляды. Прошло достаточно много времени, прежде чем одна из женщин — та, что была постарше, — наконец предложила мне яблоко. Я медленно съел яблоко, тщательно скрывая голод и рассчитывая все же поживиться чем-нибудь более существенным. Женщины пристально разглядывали меня.

На пляже было очень жарко, и меня сморило. Но когда женщины встали, я сразу проснулся. Плечи и спины их обгорели на солнце, ручейки пота струились по дряблым ляжкам, смешиваясь с прилипшим песком, пока они бродили, собирая свои пожитки. Я принялся помогать. Затем они пошли вдоль берега, игривыми знаками предложив мне следовать за ними.

Мы пришли к дому, в котором они жили. Уже на крыльце у меня снова закружилась голова, я поскользнулся на ступеньке и упал в обморок. Смеясь и беспрерывно болтая, женщины раздели меня и перенесли на низкую широкую кровать. Я был все еще в полуобморочном состоянии, но все же нашел силы показать пальцем на свой живот. На этот раз они поняли меня сразу: откуда-то появилось молоко, мясо и фрукты. Не успел я покончить с едой, как женщины задернули шторы и сняли купальники. Потом они навалились на меня. Погребенный под их большими животами и широкими спинами, я не мог и рукой пошевелить, пока меня тискали, вертели, трепали и ласкали.

На следующее утро я снова пришел на пристань. Появился почтовый катер, но он не привез мне ни чека, ни письма. Я стоял и смотрел, как он уплывает обратно. Горячие лучи солнца разгоняли утренний туман, и далекие острова один за другим появлялись в море.

Я работал лыжным инструктором и жил на горном курорте, где находился туберкулезный санаторий. Из моей комнаты санаторий был хорошо виден; очень быстро я научился отличать бледные лица новых пациентов от бронзовых лиц старожилов, загоревших на террасе под горным солнцем.

В конце дня мои усталые лыжники возвращались в свои номера, а я ужинал в одиночестве. Я вообще проводил большую часть времени один. После ужина приглушенные звуки гонга, доносившиеся из санатория, возвещали наступление ночи. Через несколько минут после этого окна в здании, словно сговорившись, начинали гаснуть одно за другим.

В одном из домиков высоко на склоне горы завыла собака. Потом где-то хлопнула дверь. В ночной темноте по глубокому снегу крались одинокие фигуры: это лыжные инструкторы из соседних пансионатов отправлялись на поиски ночных развлечений. Из темного здания санатория выскальзывали пациентки санатория: они шли на тайные свидания со своими любовниками, ждавшими их за оградой. Силуэты в темноте сливались друг с другом и расходились, словно лоскуты порвавшейся тени, каждая пара в свою сторону. В лунном свете парочки казались карликовыми горными соснами, которые спускались по склонам вниз, чтобы попытать счастья в полях, где ветры дуют не так сильно. Вскоре все они исчезали вдали.

Проработав еще несколько недель, я узнал, что тем из пациентов, кто покрепче, врачи позволяют проводить большую часть дня за пределами санатория. Они обычно собираются в кафе у нижнего конца горнолыжного спуска, где заводят знакомства с туристами и курортной обслугой. Довольно часто, укрывшись за большой елью, я наблюдал, как они флиртуют. Я отмечал про себя, кто поменял партнера, кто пользуется особой популярностью, а кого все сторонятся. И только когда гас последний отблеск дня, холод проникал в мое еловое убежище и гнал меня домой.

Одной пациентке я стал уделять особое внимание. Ее случай не был серьезным, и поговаривали, что она выздоравливает на глазах и что ее выпишут в конце месяца. За ней ухаживали сразу двое: молодой лыжный инструктор из соседнего отеля и один турист. Последний часто говорил, что не уедет с курорта, пока не выпишут эту женщину.

Пациентка флиртовала и с тем и с другим. Каждый день турист приходил из своего отеля в кафе, и туда же, закончив занятия, приезжал на лыжах инструктор. Женщина сидела за столиком и наблюдала, как ее ухажеры стремятся превзойти друг друга.