Чертово дерево - Косински Ежи. Страница 23

Кейт присел рядом со мной, затем к нему присоединилась Элизабет и протянула мне сигарету. Я затянулся и извинился перед ними. «Не будь смешным, — сказал кто-то. — За что тут извиняться?»

Посещения групповых занятий полезны хотя бы тем, что служат мне постоянным напоминанием: никто не владеет вполне своими эмоциями. Про меня нельзя сказать, что я ко всем отношусь враждебно или, наоборот, доброжелательно. Мое отношение к миру весьма переменчиво. Оно зависит всецело от моего окружения. Я могу быть агрессивным с тем, в ком вижу соперника, и доброжелательным с тем, кого жалею. Я или недостаточно хорош для кого-нибудь, или уж слишком хорош для всех. Занятия групповой терапией сделали меня невероятно возбудимым. Мне больше не нравится созерцать, я рвусь действовать. Но, боюсь, это временно. Это я так реагирую на чувство независимости от других, которое возникает в группе. С каждой встречей я все больше и больше понимаю, какие мы нечестные. Мы же прекрасно знаем, что жизнь — это хаос, и тем не менее настаиваем на том, что все происходит в соответствии с логически выверенным планом.

Подводя итог, скажем, что я не удовлетворен посещением группы. Я не открыл для себя ничего нового. Когда я сказал об этом Кэйрин, она обвинила меня в том, что я слишком многого хочу от групповой терапии. Это и правда так. Однажды, когда Кэйрин появилась в группе, она, не сдерживаясь, упала на пол и зарыдала. Я попытался утешить ее. Она собралась с силами, встала и присоединилась к остальным, оставив меня в полном замешательстве. Хотя она и плакала навзрыд, у меня осталось ощущение, что это тоже все понарошку, что в глубине души она была спокойна. Я знал: она выдумала, что ее никто не понимает, только для того, чтобы легче жилось. Ее эмоции поверхностны, как поверхностен любой повседневный жест.

На вечеринке с коктейлями, которую организовали для меня Кэйрин и Сьюзен, я встретил преуспевающего мужчину лет под пятьдесят. Мы поговорили о наркотиках, и все время нашей беседы он упорно называл опиум морфием. В его представлении молодые американцы были все сплошь курителями гашиша и едоками опиума. Он пригласил меня на обед, и я принял приглашение. Мы отправились в китайский ресторан. Подошел официант; мой новый знакомый вступил с ним в беседу на чистейшем пекинском диалекте. Когда я спросил его, где он этому научился, он отшутился, сказав, что не из меню в китайских ресторанах. Затем он принялся говорить о торговле наркотиками, явно давая понять, что имеет к ней самое непосредственное отношение. Он засыпал меня цифрами: полторы тысячи фунтов чистого неразбавленного героина — это примерно вес половины легкового автомобиля — стоят в «золотом треугольнике» на границе Бирмы, Лаоса, Таиланда и Камбоджи восемь миллионов долларов. Через четыре недели, когда груз достигнет американского рынка, он будет стоить триста миллионов. Доставка производится через американские военные базы в Индокитае — нужно только подкупить местных чиновников и командиров баз. Он гордился историей своего бизнеса и считал себя духовным потомком того англичанина, который в восемнадцатом веке вдохновил индийцев на разведение опийного мака. Опиум, под названием «черный рис», отправляли в Китай, где его обменивали на различные товары. Американцы тоже включились в торговлю, — англичане и французы не раз обвиняли их в том, что они орудовали с особенной беззастенчивостью.

Мой новый знакомый сказал, что ему жаль бизнесменов, которые трудятся в поте лица своего ради ничтожной прибыли. Он сказал, что зарабатывает за год, не ударив пальцем о палец, больше денег, чем мой отец скопил за долгие годы протестантского прилежания. Моему отцу, сказал он, требовались дома, железные дороги, автострады, города, сотни тысяч рабочих. Ему приходилось вести переговоры с профсоюзами, продвигать преданных ему политиков, подлизываться к власть имущим. А мне, сказал он, достаточно заручиться поддержкой пары сержантов ВВС, десятка таможенников и нескольких агентов по борьбе с наркотиками. Он знает, что у меня есть опыт жизни в Бирме и Индии, и он хотел бы, чтобы один из его сотрудников побеседовал со мной.

Вы, наверное, читали в сегодняшних газетах, как полиция гордится тем, что захватила двести пятьдесят фунтов героина? По их словам, его можно было бы продать за сорок миллионов долларов. Конечно, полиция, как всегда, преувеличивает, чтобы создать о себе благоприятное мнение. Будем сдержанными в оценках и скажем, что груз стоил пятнадцать миллионов. Только представьте себе это: какой-то чемодан в багажнике «форда» — и стоит пятнадцать миллионов.

Вы, должно быть, считаете, мистер Уэйлин, что торговля героином — грязное, преступное занятие, но ваш собственный бизнес ничем не лучше. Рыба, живущая возле стоков одного из заводов вашего отца, непригодна для еды, потому что содержит много никеля. С рабочими в литейных и электролизных цехах, шахтерами в шахтах происходит то же самое, что и с рыбой: никель попадает в их организм, и у них разрушается печень, они начинают страдать от гипертонии, атеросклероза и артрита. Так что будем говорить о деле, а гуманизм оставим дохлой рыбе.

Итак, Уэйлин, это я виновен в том, что сотни тысяч людей отправляются на тот свет при помощи столовой ложки, фольги и медицинского шприца. Это я продаю им наркотик. Но я не заставляю их покупать его. Да вы и сами это знаете: давно ли завязали? Оставьте байки про мужчину в черном плаще, который раздает детишкам бесплатные образцы, для писак с Мэдисон-авеню. Вот еще, стану я раздавать героин бесплатно, если у меня его с руками отрывают за деньги?

Ваш отец всегда следил за новейшими достижениями технологий. Вам будет приятно узнать, мистер Уэйлин, что мы приобрели новейший высокоскоростной компьютер, известный как «1001 модель 40».

Для размещения системы необходимо отдельное здание. Компьютер способен хранить восемьсот миллионов бит информации. Это больше, чем в любой самой толстой книге.

«Модель 40» выполняет одну операцию за стомиллиардную долю секунды и печатает две тысячи строк сложнейшей информации в минуту. Трудно себе такое даже представить, верно?

Впервые в жизни я позволил кому-то узнать меня по-настоящему близко. И вот результат: Кэйрин так же недоступна для меня в эмоциональном плане, как была недоступна физически, пока я был за границей. Если я не вижу и не слышу ее несколько дней, мне начинает казаться, что наши отношения мне приснились.

Поскольку она отчасти об этом знает, я не могу рассматривать ее долгое молчание как преднамеренную попытку ослабить нашу связь. Я начинаю подозревать, что она привязалась не ко мне, а к моему выдуманному образу, который сложился у нее за время моего отсутствия. Она не хочет считаться с реальностью, а я не хочу носить маску, которую напялила на меня Кэйрин.

Вступая в связь с женщиной, я всегда надеюсь, что она будет оберегать меня, но Кэйрин не хочет брать на себя ответственность ни за меня, ни за наши отношения. Она не любит, когда я являюсь без предупреждения или иным образом показываю, как я в ней нуждаюсь. Она не пускает меня в ту часть своей жизни, которая не имеет ко мне непосредственного отношения. Она не разрешает мне читать ее дневник и ее письма, встречаться с ее знакомыми. Я помню, раз она предупредила меня, чтобы я «не сжигал за собой все мосты». Какие мосты? Мосты куда? В Рангун, в Бомбей, в мюнхенскую клинику? Мне некуда возвращаться. Это не я, а она сохраняет пути к отступлению. Все мои силы уходят на то, чтобы не дать ей разрушить мою личность.

Кэйрин считает, что я все слишком упрощаю, что мы должны сохранять некоторую независимость друг от друга. Еще она говорит, что люди намного сложнее, чем даже самый изощренный камуфляж, который они носят.

В нашей группе все стало слишком предсказуемым. Ничего нового, ничего интересного, бесконечные рассказы о самих себе. Особенно это касается меня, поскольку мои выступления всегда тщательно отрепетированы и анекдотичны.