Синдром синей бороды - Витич Райдо. Страница 47

Вадим рассмеялся, изумляясь самому себе: когда он ставил чувства выше дела, и искренне радовался тому? Когда он был готов забыть весь мир ради женщины? Впрочем — было, давным-давно. Тогда он не чувствовал себя мальчишкой — он был им. И творил безумства, и горел, и летал, окрыленный улыбками, взглядами любимой… Меж тем Вадимом и этим пропасть лет, дел — двадцать два года одиночества, пустых надежд, холодного расчета. Он думал так лучше, он думал — так проще — жить, по велению разума, а не под диктовку чувств: не так больно и не настолько обидно. Да и кому он нужен в этом прагматичном мире со своими эфемерными стремлениями? Кому интересно, что у него на душе, а не в кармане?

В свое время даже Шехову, которая была для него и светом и тенью, больше занимал материальный вопрос, а что говорить о других?

Но разве можно сравнивать Ирину и Лику? Да, если можно сравнить ад и рай.

И все же опыт прожитых лет дает о себе знать, не только с положительной стороны, но, увы, все чаще с отрицательной. Старые раны, плюхи и обиды не только закалили, но и ожесточили, проникли в душу и разум, отшлифовали характер, изменив полюса присущих ему ранее качеств: на смену вере, пришло недоверие и укоренилось с ожесточенностью, червячком сомнений вгрызаясь в казалось бы, непреложные истины. Угол зрения настолько изменился, что черное больше не кажется черным, а встречаясь с белым не веришь, что видишь действительно белое.

А кому хочется пасть жертвой собственных иллюзий?

Кому нравится бесконечно ошибаться, то и дело, подрываясь на одних и тех же минах?

Нет, как не хотел Греков верить Лике, как не желал обидеть ее, а тем более потерять, все ж не мог удержатся от проверок, подстраховаться, прежде чем открывать себя, решать что-то всерьез, доверять, не то что безоговорочно, а хотя бы чуть-чуть.

— Малыш, ты знаешь, кто я?

Лика тут же кивнула, с гордостью заявив:

— Замечательный человек! Любимый!

— А что еще?

— А что?

— Кем я работаю, где живу?

— А разве это важно? — нахмурилась не понимая.

Вадим качнул головой: ну и кого он проверяет? В чем пытается уличить столь непосредственную в своей искренности девочку? Какую грязь может прикрыть, скрыть этот наивный, чистый взгляд?

— Прости, — шепнул.

— За что? — удивилась Лика.

— За то, что не сохранил себя для тебя. За то, что потерял веру. За то, что так поздно нашел тебя…

Второй час они гуляли по городу, в обнимку праздно шатаясь по улочкам, набережным. И никого не хотелось видеть, и некуда было спешить.

Вадим смотрел на девушку и в который раз ловил себя на мысли, что счастлив и иного счастья не желает. Тихая радость, что прокралась в его сердце, уютно расположилась, заняв все позиции, отодвинув своим теплом дела, планы. Странно, лишь вчера он мечтал о справедливости, а сегодня и думать о ней забыл. Ничто его не волновало кроме Лики, ничто не задевало. Все осталось позади смытое, словно волной ненужную надпись на песке, нежной, трогательной улыбкой девушки, ее доверчивым, проникновенным взглядом, умиляющее наивными изречениями.

Ему нравилось в ней все: от взмаха длинных пушистых ресниц, до тонких пальчиков с аккуратными ноготками. Нравилось как она, смущаясь, опускает голову, пряча взгляд и улыбку, нравилось, признание его власти над собой, нравилось, что подчиняется его рукам и не стремится вон из объятий. Что смотрит на него, а не ищет глазами свое отражение в витринах и глазах прохожих. Что слушает внимательно, не спеша вставить свое слово, возразить, прервать, переключив разговор на себя. Нравилось её восхищение обычными вещами: серым, затянутым тучами небом, стаей голубей, опавшему клену. Нравился ее запах, вкус поцелуя, непосредственность суждений, голос, тепло маленьких рук…

Ему нравилась Лика. И ни за что на свете он не хотел потерять ее, но терял себя в отражении ее глаза, в нежном теле. Вадим смотрел в глаза девушки, чтоб увидеть себя — а видел ее. Обнимал, чтоб почувствовать сладость объятий, но чувствовал ответный трепет ее тела, и грел продрогшую девочку, прикрывая спиной от порывов ветра. Шутил, чтоб рассмешить ее, говорил, чтоб слышать ее голос.

Лика…

Четыре буквы всего, а в них целый мир.

Его мир, теперь только его. И он положит к ногам этого мира все, что у него есть, все, что осталось от него самого, все что сберег, сохранил, скрывая от чужих глаз, от себя. Забытую нежность, что лежала на дне души, ненужным, невостребованным грузом. Любовь, что казалось, умерла вместе с тем пацаном, что шагал в ночь, на поезд Ленинград-Москва.

К Черту проекты, бизнес-планы, сухие расчеты, скупые дозы эмоций. Он до тошноты сыт прагматизмом. Он смертельно устал жить роботом и держать сердце в латах, подчиняясь зову рассудка. Жить, как графа в смете. Выверяя каждый шаг, взвешивая каждое слово, каждую мысль — делать, как заведено, думать, как надо другим. И добиваться, рваться, бежать…Куда? В пустоту одинокой души, чтоб насладится тишиной и мучится от тоски? Зачем? Разве он рад такой жизни? Разве нужна она ему — сытая, стабильная… никчемная, потраченная на бумажки даже не для себя, а в пику другим? Разве к обеспеченности и власти он стремился? Он шел вверх, чтоб обрести независимость и создать фундамент для безоблачной жизни того, кому он будет нужен не как преуспевающий делец, а человек, таким как есть — плохим и хорошим. Но чем выше он поднимался, тем меньше интересовал людей он сам. Внешний вид — вывеска, рекламный щит его статуса, сзывал любителей наживы и таких же замерзших, забытых, как и он мужчин и женщин, вправленных в элегантные костюмы, как бриллианты в оправу, в зависимости от веса портмоне, а не личностных качеств. Вынужденные быть жесткими и жестокими VIP — персоны одетые в VIP — костюмы и по ним принятые, по ним судимые. Табун элитных самцов и самок, голодных не от голода, а от сытости. Но есть ли сердце у этого костюма, есть ли душа у этого кошелька — глупо даже думать. В бизнесе нет места законам сердца. Где правят деньги, душа не в чести.

И если только Вадим не ошибся, если только Лике действительно важен он, нужен таким, как есть со всеми комплексами, обидами, грязными и благородными поступками, с мрачным прошлым и зыбким будущем, значит все не зря. Значит, в жизни еще есть смысл, и есть свет…

Вадим усмехнулся: кто б мог подумать, что, получив в достатке грязных уроков от жизни, пройдя довольно болезненный путь, постоянно общаясь с теми, кто не ведает сантиментов, снисхождения и жалости, в совершенстве владея правилами жестоких игр, он сохранит юношеский идеализм, и стоя на пике финансовой власти впадет в слюнявые иллюзии романтики? И будет восхищаться простушкой, забудет о своей цели ради блеска ее глаз, неумелых поцелуев?

`Ра-азмяк. Но час, другой — не страшно — можно себе позволить. А что будет дальше, к чему девочка появилась в моей жизни, и кто она — фальшивка или раритет: повертим — посмотрим. Мое — заберу, нет — оставлю и забуду', - подумал Греков, наблюдая за Ликой. Провел по ее волосам: А впрочем, награду она в любом случае заработала.

— Ты совсем замерзла, малыш, — заметил, коснувшись губами ее холодных щек.

— Нет, — улыбнулась Лика. — С тобой тепло. У тебя даже голос теплый.

— Увы, я не камин, и продрог, как и ты, — схитрил Вадим. — Давай зайдем в кафе, согреемся, а заодно пообедаем.

— Ты голоден?

— И ты. Пошли, — потянул за руку на другую сторону дороги, туда, где виднелась вывеска ресторана для VIP- персон.

Они расположились в алькове из которого была видна часть зала, где обедала тройка респектабельных мужчин, и пожилая пара. Звучала тихая музыка, что-то из классики. Сновали вышколенные улыбчивые мальчики в безупречно белых рубашках.

Лика с любопытством рассматривала обстановку, сжимаясь все больше от понимания своей неуместности в столь же великолепной, сколько и помпезной атмосфере: малиновые шторы гирляндами свисающие с потолка, окно-витрины, панно-нотюрморты на стенах, светильники, резные стулья, малиновую скатерть, замысловато свернутые белые трубочки у сверкающих позолотой тарелок. Ее глаза видимо стали с их размер, потому что Вадим не смог сдержать покровительственной улыбки, насмешливо-снисходительного взгляда.