Где ты теперь? - Кларк Мэри Хиггинс. Страница 36

Я убрала несколько тарелок в посудомоечную машину, прошла в отцовский кабинет и включила компьютер, чтобы посмотреть, не найду ли я там адрес и телефонный номер отца Барбары на острове Мартас-Винъярд. Я обнаружила две пары Хановеров — Джуди и Сид, Фрэнк и Натали — и одного Ричарда Хановера, проживавшего на Винъярд. Я знала, что мать Барбары умерла примерно в то время, когда девушка училась на последнем курсе, поэтому я рискнула и набрала номер Ричарда Хановера.

После первого же звонка мне ответил мужской голос. Трубку поднял человек пожилой, но, безусловно, еще бодрый. Я заранее продумала, что скажу:

— Я звоню из Нью-Йорка, цветочная компания «Клуни». Хочу уточнить адрес Ричарда Хановера. Мейден-Пат, дом одиннадцать?

— Совершенно верно, но кто решил послать мне цветы? Я не болен, не умер, и у меня не день рождения.

Судя по голосу, мужчина пребывал в здравии и благополучии.

— Ой, боюсь, я ошиблась, — быстро произнесла я, — заказ сделан для некой миссис Джуди Хановер.

— Никаких проблем. В следующий раз цветы, возможно, закажут и для меня. Приятного вам дня.

Положив трубку, я для начала устыдилась: оказывается, я превратилась в отъявленную лгунью. А затем я подумала, что доктор Барбара Хановер Гэлбрейт покинула Нью-Йорк вовсе не потому, что у ее отца случился сердечный приступ, ей просто не хотелось отвечать на вопросы о Маке.

Теперь я знала, что делать. Приняла душ, оделась и начала складывать вещи в сумку. Я должна вызвать Барбару на откровенный разговор. Если мама права и у Мака десять лет назад действительно случился срыв, то не заметила ли Барбара какую-то странность в его поведении, свидетельствовавшую о душевном заболевании? Я осознала, что отчаянно пытаюсь защитить Мака, если он действительно где-то там, живой, потерявший рассудок, совершает преступления.

Я позвонила на мобильный Эллиотту. Он ни разу не назвал меня но имени, лишь тихо пообещал перезвонить — значит, мама была где-то рядом и могла услышать.

Через полчаса он все-таки перезвонил, и я ушам своим не поверила.

— Твой детектив Барротт заявился сюда и хотел поговорить с Оливией. Я сказал ему, что мы будем разговаривать только в присутствии нашего адвоката, но тут Оливия прокричала ему что-то вроде: «Неужели вы не понимаете, что у моего сына был срыв? Неужели до вас не доходит, что он не отвечает за свои действия? Он болен. Он сам не знает, что делает».

У меня так пересохло во рту, что я могла лишь шептать без всякой на то необходимости.

— Что сказал Барротт?

— Он попросил Оливию подтвердить свои слова насчет душевной болезни Мака.

— Где мама сейчас?

— Каролин, у нее началась такая истерика, что я вызвал врача. Он сделал ей укол и сказал, что она должна несколько дней находиться под врачебным присмотром. Я собираюсь отвезти ее в чудесный санаторий в Коннектикут, где она сможет отдохнуть, ну и... получить врачебную помощь.

— Как называется санаторий? — спросила я, — Встретимся там.

— Седжуик-Мэнор, в Дарьене, только, Каролин, не приезжай. Оливия не хочет тебя видеть, и если ты все-таки будешь настаивать на свидании, она только больше расстроится. Она считает, что ты предала Мака. Обещаю позаботиться о ней. Я перезвоню, когда она там устроится.

Мне ничего не оставалось, как согласиться. Мама вновь подтвердила полиции свою уверенность в безумии Мака — для него ничего не могло быть хуже. После разговора я прошла к себе в комнату, достала пленку с записью и снова ее прослушала, ннимательно вглядываясь в клочок бумаги, на котором он написал печатными буквами свое послание дяде Девону. «ДЯДЯ ДЕВОН, СКАЖИ КАРОЛИН, ЧТОБЫ НЕ ИСКАЛА МЕНЯ». Звучал его голос:

Когда, в раздоре с миром и судьбой,

Припомнив годы, полные невзгод,

Тревожу я бесплодною мольбой

Глухой и равнодушный небосвод...

Я представила реакцию Барротта, если бы после того, что он выслушал от мамы, ему удалось заполучить записку и пленку. Не успела я так подумать, как снизу позвонил консьерж: оказывается, в эту самую минуту ко мне поднимался детектив Гейлор.

— Простите, мисс Каролин, он не позволил мне сообщить вам о его приходе.

Я начала как безумная набирать номер мобильного телефона Терстона Карвера, нашего адвоката по уголовным делам, пока не прозвучал звонок в дверь. Адвокат сказал мне то же самое, что говорил в офисе: я не имела права препятствовать изъятию предметов, указанных в ордере.

Когда я открыла дверь детективу Гейлору, он сразу вручил мне ордер без всяких лишних разговоров. Документ предписывал выдачу записки, оставленной Маком в корзинке для пожертвований, и пленки, найденной мною в его чемодане. Трясясь от ярости, я чуть ли не швырнула их детективу. Меня утешало лишь то, что я заранее сделала с них копии.

Детектив ушел, а я, рухнув на ближайший стул, мысленно повторяла снова и снова цитату, записанную на пленке голосом Мака: «Когда, в раздоре с миром и судьбой...» Наконец я поднялась, прошла к себе в комнату и опустошила сумку, которую начала собирать. Совершенно очевидно, что мою поездку на остров Мартас-Винъярд придется отложить. Я глубоко задумалась над тем, что предпринять дальше, и не сразу услышала звонок мобильного. Бегом кинулась к трубке. Это был Ник, он как раз собирался оставить сообщение.

— Слушаю, — выпалила я.

— Хорошо. А то сообщение было бы сумбурным. Каролин, — натянуто начал он, — я думаю, тебе следует знать, что меня объявили причастным к исчезновению Лизи Эндрюс. Газеты, правда, выдвигают и другую версию копов — что это Мак резвится на свободе, убивая людей. Заодно скажу, что, когда я в четверг побывал в офисе окружного прокурора, полицейские даже предположили, что мы с тобой скооперировались, чтобы защищать Мака.

Он не дал мне возможности ответить, продолжив:

— Сегодня я улетаю во Флориду, уже второй раз на этой неделе. Отец лежит в больнице. Вчера у него был легкий сердечный приступ. Планирую вернуться завтра. Если во Флориде не случится ничего непредвиденного, мы могли бы с тобой завтра вечером поужинать? — И поспешно добавил: — В прошлый раз мне было так приятно с тобой увидеться,

Каролин. Я начинаю понимать, почему я всегда с таким нетерпением ждал приглашения к вам на ужин, и почему ожидание не оправдывало себя, если за столом не было сестренки Мака.

Я выразила надежду, что его отец быстро поправится, и согласилась поужинать с ним на следующий день. Ник уже отключился, а я все не отнимала трубку от уха. Голова шла кругом от противоречивых чувств. Во-первых, я призналась самой себе, что так и не сумела избавиться от своей детской влюбленности и всю неделю вспоминала его голос и ту теплоту, какой на меня веяло в тот вечер, когда я сидела напротив него за столом.

Во-вторых, я задумалась, не играет ли Ник со мной в кошки-мышки. В офисе окружного прокурора его назвали причастным лицом в деле Лизи Эндрюс. Я понимала, что все это очень-очень серьезно — практически обвинение. Но полиция также полагает, что, возможно, он помогает мне защитить Мака. Ник не звонил мне всю неделю, хотя имя Мака не покидало заголовков газет. За обедом он даже слегка не посочувствовал моему страху, что Маку, возможно, нужна помощь.

Неужели Ника в самом деле считают причастным? Или это просто полицейская уловка, чтобы меня разоружить? А вдруг Ник, близкий друг своего однокурсника, превратившегося в преступника, теперь надеется использовать свое влияние на меня, чтобы выдать Мака полиции, если брат вновь выйдет со мной на связь?

Я покачала головой, стараясь прогнать все эти вопросы, но они не отступили.

Хуже того, они никуда меня не привели.

Пропустив звонок Лизи, доктор Дэвид Эндрюс больше ни разу не вышел из дома. Без еды и сна, превратившись в тень того человека, каким он был до исчезновения дочери, он дежурил у телефона, отвечая сразу после первого сигнала. Переходя из комнаты в комнату, он не забывал переносную трубку. Ложась в кровать ночью, он клал ее на подушку рядом с головой.