Дракон Фаунил - Худ Дэниел. Страница 21

И торговец отошел, не добавив больше ни слова; грузчики, продолжая работать, расступались перед ним, словно песок, разметаемый незримой метлой. Охранник двинулся за хозяином, на прощанье одарив Лайама брезгливой ухмылкой, от которой его шрам задвигался, словно гигантский червяк.

Как только Марциус отошел достаточно далеко, Лайам негромко выругался. «Я тебе не собака, чтобы ползать на брюхе!» – подумал он и распрямился с облегченной улыбкой. Да, изображать из себя почтенного иерарха куда приятнее, чем трусоватого книгочея, решил Лайам и двинулся к портовым воротам.

Он шагал вверх по крутым улицам, ведущим от порта к месту его обитания. Грязная дождевая вода с тихим журчанием стекала по канавам к морю. Добравшись до городских кварталов, Лайам остановился и оглянулся.

Вокруг галиона Марциуса по‑прежнему кипела работа, но с этого расстояния могло показаться, что там трудятся муравьи, а остальные корабли, стоящие в гавани, словно перекочевали туда с модели Тарквина. У Лайама появилось ощущение, будто он способен протянуть руку и вымести всю свинцово‑серую воду из бухты или подхватить на ладонь любой галион. Или, ухватившись за Клыки, вырвать их из моря прямо с корнями.

Интересно, Тарквин тоже испытывал нечто подобное, когда стоял над моделью и творил свое заклинание? Может, он чувствовал себя божеством, восседающим на горной вершине? Вокруг бесится буря, но он ее даже не замечает. Он способен в любое мгновение протянуть руку и перекроить мир на свой лад… Лайам смахнул воду с лица, еще раз проклял промокший сапог и снова зашагал к своей, казавшейся сейчас такой уютной, мансарде.

Он мягко улыбнулся служанке и вежливо с ней поздоровался. Девушка вздрогнула и отвернулась – видимо, вспомнила его волчью усмешку. Лайам печально пожал плечами и отступил к лестнице.

Визит к леди Неквер был назначен на вторую половину дня. Переодевшись в свой третий – и последний – наряд и развесив для просушки ту одежду, в которой он проходил все утро, Лайам понял, что ему нужно чем‑то занять себя, и со вздохом уселся к столу. Его бумаги по‑прежнему лежали нетронутыми, равно как и стопка еще не разрезанных книг. Так много чистых листов…

Прибыв в Саузварк, Лайам искренне намеревался засесть за работу; он даже специально купил для того дорогую бумагу. Сотни листов – из них за четыре месяца исписано всего три. Вот итог всей его деятельности: три жалких листика черновых записей и набросков. Ну и, конечно, кое‑какие карты, часть из которых ему удалось продать. И чем он только занимался все это время?

Бродил по городу дотемна, ни на чем не останавливая внимания. Грезил у окна, глядя на порт. Купался в бухте Тарквина.

Лайам перетасовал исписанные листы, но их количество от этого не увеличилось. И как ему с ними теперь поступить? Списка подозреваемых среди них не было – он мирно покоился в кармане у Кессиаса, – но Лайам и так помнил его наизусть. Теперь некоторые имена из этого списка обрели лица.

Аптекарь, торговец, женщина с обольстительным голосом, менестрель. Возможно, к ним следует приплюсовать официантку, которую зовут Доноэ. Первые двое уже известны ему, остальные все еще прячутся за чертой неизвестности. Он даже не уверен, удастся ли их разыскать по обрывочным воспоминаниям Фануила. Да, ему сейчас стоило бы кое‑куда наведаться, но если он и дальше будет бегать по городу в мокрой одежде и продырявленных сапогах, то наверняка вскоре сляжет в постель или вовсе себя угробит.

Печально вздохнув, Лайам отодвинул бумаги и пошел к сундуку. Там под слоями белья, одежды и всякой всячины скромно полеживал плотно набитый мешочек из парусины. Лайам достал его и вытряхнул содержимое на одеяло.

Серебряные и золотые монеты весело зазвенели, – так приятно звенеть могла лишь солидная сумма. Из груды монет Лайаму тускло подмигнули два‑три драгоценных камня: здесь, в полутьме мансарды, их яркие, живые цвета едва угадывались.

Целое состояние по меркам Саузварка; одной серебряной монеты ему хватало, чтобы оплатить свое месячное проживание. Тут же их было более полусотни, и почти столько же золотых – разной чеканки, с лицами неведомых королей и надписями на языках, никогда не звучавших в Саузварке, но это значения не имело. Золото всегда остается золотом, а серебро – серебром, и неважно, чья там голова на монете.

Лайам взял парочку золотых монет, немного поколебался, прихватил еще и третью и уложил их в поясной кошелек. Затем он вернул остальные монеты в мешочек, а мешочек – в сундук, вышел из дому и быстро зашагал по улице.

Первое, что он сделал, это приобрел новый плащ из плотной торквейской ткани, которая, по словам продавца, не пропускала ни капли воды, и заказал в приличной на вид мастерской несколько теплых зимних костюмов. Блеснуло золото – и портной мгновенно засуетился, сделался чрезвычайно угодливым и пообещал проследить, чтобы «результат был превосходным». Лайам сразу почувствовал себя важной персоной; а новый плащ и вправду оказался гораздо теплее старого.

Затем он зашел к сапожнику, подождал, пока тот залатает дыры в прокушенном голенище, и с удовольствием заказал ему две пары новых сапог. У кожевника отыскались пояс превосходной выделки и сумка для письменных принадлежностей, которую можно было цеплять к поясу, – со специальными отделениями: для перьев, для чернильницы, для бумаги, писчей и промокательной, – и для печатей.

Уложив карты в объемистую сумку, переменив носки и завернувшись в непромокаемый плащ, Лайам почувствовал себя на седьмом небе. Он заказал сытный обед в той же таверне, куда заходил с Кессиасом, и с удовольствием его поглотил.

Когда он покончил с едой, колокольный звон возвестил, что ему пора отправляться к леди Неквер, и потому Лайам направился прямиком к дому торговца. На улице все так же лил дождь, водосточные канавы были полны доверху, а дневное небо вполне можно было принять за ночное, но Лайам насвистывал на ходу. Он чувствовал себя распрекрасно.

– Мастер Ренфорд! – с искренней радостью воскликнул Ларс. – Проходите в дом, леди уже волнуется – она ждет вас!

Лайам улыбнулся и проследовал за слугой на третий этаж дома Некверов.

Леди Неквер была бледна, но, завидев Лайама, просияла – словно он пришел оповестить ее об отмене назначенной ей казни.

– Сэр Лайам! Я уже опасалась, что вы не придете!

– Что вы, мадам, как я мог? Находиться в вашем обществе – для меня больше чем удовольствие, – любезно произнес Лайам, отдавая дань вежливости, но молодая женщина вздрогнула и поднесла руку к горлу.

– Я… – женщина осеклась, и в комнате повисло молчание. Лайам почувствовал себя неловко. Что же он такое сказал? Невесть почему ему вдруг припомнился вчерашний разгневанный хлыщ, повздоривший с Ларсом в прихожей.

Леди Неквер слабо улыбнулась и потупилась; на бледных щеках ее проступили пятна румянца.

– Прошу меня простить, сэр Лайам, если я показалась вам чрезмерно чувствительной. Просто ваши слова отозвались во мне, если можно так выразиться, словно многократное эхо… Возможно, я нездорова.

Молодая женщина с усилием взглянула на гостя; ее блуждающая улыбка сделалась чуть более уверенной, и она жестом предложила Лайаму присесть.

– Садитесь, пожалуйста. И расскажите мне еще что‑нибудь о ваших увлекательных странствиях.

Лайам уселся, с любопытством разглядывая хозяйку дома.

– Если мои слова воспринимаются вами как эхо, да еще многократное, то прошу меня извинить, мадам. Боюсь, ваш муж предложил мне бывать у вас в доме не для того, чтобы я наскучил вам повторениями.

Что‑то в его тоне – а возможно, упоминание о муже – помогло леди Неквер успокоиться, и неестественный румянец исчез с ее лица. Лайама это порадовало, и он решил продолжать в том же духе.

– Если вы хотите что‑либо со мной обсудить, мадам, я с радостью готов вам помочь… – Лайам намеренно не окончил фразы, но подкрепил свои слова жестом, выражающим готовность помочь ей всем, что только в его силах. Леди Неквер заерзала в кресле; улыбка вновь сбежала с ее лица. Вид у нее сделался совсем уж несчастный, – морщинки на лбу, поджатые губки, – но даже в таком виде она показалась Лайаму очень милой, а та открытость, с которой она выражала свои чувства, его и вовсе растрогала. Уже очень давно никто не относился к нему с подобной доверчивостью.